Лицом к лицу - Александр Лебеденко

Синьков был с ними грубоват, но это не смущало краскомов. Сверчков старался стать на дружескую ногу, это не всегда ему удавалось. Он ловил себя на нотках снисходительности и очень скоро возбудил подозрение у обоих.

Авторитет Черных краскомы приняли безоговорочно. Несуетливый, тяжеловатый даже в своей веселости, он тем не менее всюду поспевал, соединял в себе солдатский опыт и командирский размах. Не блещущий образованием, но быстро схватывающий, умный, властный и стойкий — разве не таким должен был быть руководитель партийной ячейки восемнадцатого года в армии?

Все эти люди мелькали перед Сверчковым и в обыденности своих лиц и действий казались ему статистами, среди которых он блеснет как истинный, хотя и не признанный еще актер.

Сверчков продолжал работать так же обстоятельно и рьяно, без счета времени, стараясь избегать заразительной суетливости, порождаемой спешкой и неслаженностью звеньев молодых советских организаций. С утра его подхватывал рабочий день. Он подчинялся темпу жизни всего коллектива, как подчиняется силе ветра шлюпка, поднявшая парус. Со стороны казалось, что работает честный, искренний и преданный делу специалист. Если бы самому Сверчкову предложили дать подписку об этом, он дал бы ее не колеблясь.

Домой он приходил к ужину, ел кашу, клюквенный кисель Катькиного приготовления и заваливался на кровать с романом. Катька садилась рядом с рукоделием. Работала она искусно, но дар молчания был ей отпущен в скудной мере. Вся жизнь ее текла под аккомпанемент собственного судачения о соседях, легко перераставшего в сплетню. Она не переставала судачить про себя, даже оставаясь в одиночестве.

На Сверчкова это производило впечатление дождевой капли, падающей на темя с аккуратностью и постоянством тиканья часов. Он откладывал книгу и закрывал глаза рукой. Внешне это выглядело как поощрение, и Катька даже откладывала работу и щебетала еще оживленнее. Сверчкова распирало от жалящей и бурной злобы. Чтобы не ударить эту женщину, он натягивал сапоги и уходил. Еще на лестнице он слышал страстный, сквозь слезы, шепот Катьки, похожий на заклинания знахарки-профессионалки, изгоняющей напасть или болезнь, забравшуюся в дом…

Затем в течение недели шла мелкая, таящаяся, упрямая месть, на какую способны только дети и отвергаемые, но все еще привязанные любовницы. Закончить эту кампанию могла только ночь страсти, и Сверчков, не видя иного выхода, оплачивал домашний мир, подсовывая в темноте мелкую монету жестами, какими дарят червонец.

В разгар очередного разлада Катька швырнула Сверчкову повестку. Дмитрий Александрович вызывался в уголовный розыск.

Он шел туда уверенный в недоразумении, но, встретив весьма официальный прием и выяснив, что недоразумения нет, встревожился.

Потребовался час разговоров, упорных уверений, пока не выяснилась непричастность Сверчкова к воровской, не брезговавшей мокрым делом шайке, у которой наводчицей была Валентина. Фотографические карточки молодых людей с напряженными глазами и деревянными галстуками лежали на столе следователя. Здесь же были и карточки Валентины в различных, иногда рискованных позах. Адрес Сверчкова был записан старательным канцелярским почерком в особом блокноте.

Искренний рассказ Сверчкова и пребывание его в заключении как раз в разгар подвигов шайки изменили точку зрения следователя, и он перевел Сверчкова из разряда сообщников в разряд неудавшихся кандидатов в жертвы. Сверчков ушел с ощущением человека, долго бродившего впотьмах по лужам, которому необходимо поскорее умыться и переодеться…

Заворачивая на Крюков, он вдали увидел Веру.

Катька успела сообщить об аресте девушки, подозрительно глядя ему в лицо. Сверчков не пожелал скрыть огорчение, и разыгралась буря… Забыв о сочувствии к девушке, с которым она сообщала об ее аресте, Катька выплюнула перед Сверчковым все шепотки и слушки, шедшие по дому из демьяновской квартиры…

Вера шла неторопливой, усталой, несобранной походкой, как ходят сердечники и больные астмой.

— Ну как, — спросил он, догнав ее на площадке, — отпустили?

И с удивлением заметил, что Вера думает о чем-то совсем ином.

Степан проследил Куразиных и удостоверился в том, что гости сносят в угловую какие-то подозрительные свертки. Он обстоятельно обрисовал в ЧК положение в генеральской квартире. Все вызванные свидетели, в том числе и Алексей и Ветровы, дополнили картину. Следствию стало ясным, что здесь был подлый, но верный расчет снести «фамильные ценности» в квартиру, занятую коммунистом и одинокой, неискушенной девушкой. Арест отошел для Веры в прошлое, но, приближаясь к двери казариновской квартиры, она всей силою воображения настраивала себя на трагическую встречу с двумя людьми, которые стали ей самыми близкими в этом городе. Намеки Насти говорили, что Алексей не думает о ней плохо. Напротив… Но разве не будет теперь все это сметено жестоким подозрением? Она была права, когда хотела уехать из этой квартиры. И военная школа… Ее бесчисленные новые друзья — курсанты и командиры… Ее унесет от них ветром этих нелепых событий, как залетевший со стороны лист…

— Какая вы бледная. Позвольте вам помочь…

Сверчков твердо взял Веру под руку.

«Хотя бы первой вышла Настя», — думала про себя Вера.

Но дверь открыл Алексей.

Он просиял с такой мужицкой непосредственностью, этот широкоплечий тяжеловес, что Сверчков, вспомнив Катькины наветы, почувствовал себя излишне задержавшимся на сцене статистом. Но Вера уже лежала в объятиях Насти, появившейся с радостным курлыканьем, в котором боролись смех и слезы. Сверчков стоял не в силах уйти: его еще переполняло чувство дружественной симпатии к этой требующей сочувствия девушке. А Вера, потерявшая сознание, бледная, с закинутой неестественно далеко назад головой, как была в галошах и пальто, плыла по коридору в руках Алексея. Не отпуская Верину руку, неловко, сбиваясь в шаге, шла за ними Настя.

Уже взявшись за ручку французского замка, Сверчков смотрел, как бережно проносит Алексей девушку через порог в угловую. Он, кажется, прижал осыпанную светлыми волосами головку к своему лицу.

Глава XI

ОРГАНИЗАТОР ПАРТИЙНОГО КОЛЛЕКТИВА

Обещанная Дефоржем фурманка так и не появилась у дома на Крюковом канале, но в коллективе Алексей нашел высокое резное, какие бывают в старых английских церквах и княжеских особняках, кресло, обитое алым бархатом, письменный стол с бронзой и сукном, дюжину разбитых стульев. По углам приютилась мелкая будуарная мебель, на которую не рискнул бы сесть ни один из тяжеловесных артиллерийских номеров или ездовых. Портрет Ленина был взят в овальную аляповатую раму. Алексей вызвал утконоса и приказал ему убрать никчемную мебелишку, раздобыть три-четыре скамьи, а для портрета приобрести простую крепкую рамку.

Среди мобилизованных партийцев оказалось мало. Алексей предложил всем членам партии записаться в партшколу при райкоме. Ходили туда одновременно, группой.

Руководитель школы носился по зданию юлой. Он успевал поговорить со всеми. Он считал себя чем-то вроде дополнительного, притом универсального педагога и, как бы невзначай, проверял успехи коммунистов, устраивал дискуссии на ходу, у бака с водой, в раздевалке, где никто не оставлял ни пальто, ни галош, в коридорах. За мелкий рост, торчащие в стороны мальчишьи уши и редкий ежик к нему сперва относились с недоверием, но начитанность и острый в полемике язык быстро ставили скептиков на место.

Особняк райкома сиял огнями. Вход был свободный. Здесь говорили о войне и о будущей Версальской конференции, о революции в Баварии, о борьбе на Дону и в Сибири, о гражданской войне, в которой всем присутствующим предстояло принять участие. Сам Алексей пускался в споры, чтобы раскачать своих ребят и приучить их учиться и учить других, чтобы знание из доступных источников текло не прерываясь, как текут по проводникам теплота или ток.

Морозными ночами, освобождавшими от облаков и тумана северные звезды, запевая несвойственные прежде этим строгим улицам песни, коммунисты шли домой, врывались в казармы со словами и мыслями, подхваченными в партшколах, будоражили менее подвижных товарищей, и число посетителей особняка росло.

Иногда докладчики райкома приезжали в дивизион. Темы докладов были полны злобою этих больших дней — о земле, о Красной Армии, и низкий зал штаба наполнялся людьми. Товарищи выталкивали вперед местных говорунов и умниц. Выступив однажды с успехом под дружные и щедрые хлопки, счастливец выступал уже каждый раз, стремясь приобрести славу активиста, с удивлением открывая в себе все новые и новые возможности.

По просьбе Алексея здесь выступил Борисов на тему о задачах Красной Армии. Голос его отдавался в коридорах, и тяжелый добряк Пеночкин сказал: