Обноженный - В. Бирюк

Забоговна заглатывает воздух и выкатывается на свой стандарт, на ругань:

— Падла! Курва! Змеюка! Гадина! Своими руками бы…! На порог пускать не хотела…! Где это отродье?! Уж я ей…!

— Ничего. Ничего ты ей. Потому что она — моя роба.

— Лжа! Брехня!

— Уймись, Боголепа. Я — никогда не вру. Прозвище у меня такое — «Зверь Лютый». Моё слово — всегда правда. Хоть у слуги спроси.

Она растерянно переводит взгляд на слугу. Тот неуверенно кивает.

— И чего? Хочешь чтобы я её выкупила? (Боголепа снова начинает заводиться) Хрен тебе! За эту лахудру ещё и серебра?! Да чтоб она сдохла, выблядка проклятая! Да я тебе сама приплачу! Чтоб гадючку эту! Вся в папашку своего, в змия коварного! Кнутом! Кнутом до самых костей!..

За спиной вдруг распахиваются ворота, в наш сарай скорым шагом входит невысокий сухой мужчина в подряснике, следом пять-шесть здоровых мужиков в тегиляях и с мечами в руках. Забоговна трясёт грамоткой в кулаке в его сторону:

— Вот! Вот ты глянь! Эта с-сучка ещё смеет! Гадючка вержавская! Она…

Мужчина обходит стол, вынимает у боярыни грамотку, беглым взглядом оценивает обстановку: никакого разбоя-насилия, просто разговор.

— Иван? Сын Акима Рябины?

— Чтец? Сын Боголепы Забоговны?

Обменялись. Бегло просматривает грамотку, не поднимая глаз:

— Твои люди ворота снесли?

Да. Именно для этого и нужна была вся подготовка. Татя на дворе можно рубить насмерть. Всякого постороннего во дворе — можно объявить татем. Это в Англии: «мой дом — моя крепость». А на Руси: «мой двор — твоя плаха».

Но! Но если ворот нет, то это уже не двор, а прохожее место. Там сейчас, «старательно не поддаваясь на провокации», стоят мои люди. Стоят, ходят, треплются, беседуют… Ждут моего исхода отсюда.

— Ходить у вас… тесно, не пройти.

И это — правда. В гости сюда — меня бы и одного на порог бы не пустили. А уж с доброй охраной… Я очень хочу уйти отсюда живым. И, по возможности, невредимым.

— Сколько?

— Слуг отпусти.

Чтец внимательно оглядывает меня с заспинными мечами, Сухана за створкой дверей с рогатиной. Кивает своим и они уходят, прикрыв двери. Один остаётся симметрично Сухану.

— Где она?

— Пятьсот.

Вот теперь и чтеца проняло.

— А чего не тысячу?!

— Вам тыщу не собрать.

Беседы с Катериной и Агафьей позволили получить представление о финансовом состоянии… объекта доения. Тут самое главное — попасть в «окно возможностей». Если запросить слишком много или лишком мало — будут… негоразды.

Чтец раздражённо встряхивает головой, снова упирается взглядом в грамотку, будто там можно найти ответ. Озвученная сумма доходит до Боголепы, она вскидывается и начинает… лепить:

— Что?! Сколько?!! Гривен?!! За эту лахудру?! За эту прости господи?! С глузду съехал?! Гнать! Гнать плетьми!!!

— Экая ты Боголепа… нелепая. Сегодня Катерина — моя роба. Вот соберу я вечером купцов смоленских. Из помоложе. Да велю робе своей перед гостями песни петь, пляски плясать. Такие… срамные. А после — ублажить жарко гостей дорогих. Кто больше заплатит. Она — роба, она — исполнит. К полудню на торгу… — звон стоять будет. Вечером твоей другой внучки жениху — какой-нибудь… добрый молодец похвастает. Ты, де, внучку Боголепову ещё и под венец не сводил, а я другой внучке — уже уд засадил. Со всеми подробностями, подмигиваниями и причмокиваниями…

— И чего?! То — одна, то — другая!

— Го-с-споди… Они одного рода, в них — твоя кровь, обе на тебя похожи. Коль одна… давалка безотказная, то и другая — такова же. Ты вторую внучку-то на… на целкость — давно проверяла?

— Я?! Я кажную неделю…! Кажную баню…! Она у меня — за семью запорами…!

— Знаю. Но вот Катенька рассказывала…

— Что?! Что эта дура дуродырная рассказать могла?!

— Она тут зимой регулярно бывала, праздники праздновала, ночевала с сестрицей своей двоюродной. Девичьими тайными делись, в игры разные играли, случаи всякие рассказывали. О которых ты и не знаешь, за которыми ты и не уследила. Кстати, чтец. А ну как она и о твоих, дядюшка, поползновениях и намёках…

— Что?!

Два вопля сливаются в один. Мать с сыном ошарашенно смотрят друг на друга. Потом её лицо снова наполняется злобой. С удовольствием по-присутствовал бы. Семейные сцены бывают не только омерзительны, но и познавательны. Но — время. Мои люди во дворе без конца толкать туфту местным не могут.

— После поговорите. Ещё есть много чего. Например, чтец, твои игры с Вержавским посадником. Ныне покойным. Что его дочка на отцовом дворе слышала… И что перескажет… Не кувыркателю очередному, а дознавателю княжескому… Про тебя да про жениха своего — казначея смоленского… И про вашу с ним любовь…

— Чего ты хочешь?

У чтеца трясутся руки с грамоткой. Я — достал. Или правильнее — извлёк?

— Грамотку долговую. На три дня, на пять сотен.

— Ик… На месяц.

— Нет. Второе: дело против Акима Рябины в епископском суде — прекратить.

— Ты это как… как себе представляешь?! Там же… там люди, записи, сам владыко…!

— Тебе виднее. Например, племяннички придут и покаются. В своей клевете облыжной. Сегодня.

— Невозможно!

— Думай. Край — завтра. Третье. Катерину, без всякого ущерба, немедленно в монастырь. Постриг.

— Я эту гадюку злокозненную…!

— Мама, помолчите. Она — дочь вора. С нашего двора ей один путь — в княжий застенок. И чего она там…

Да. Это одна причина для монастыря. Постриг исключает человека из мира, отсекает прежние его вины. Вторая… когда вчера Катерина плакала и умоляла не отдавать её бабушке, рыдала, что бабуля её плетьми забьёт, голодом в погребах заморит… думал — преувеличивает. Но жить Катерине в роду — и вправду не дадут.

Её просто существование — опасность для рода. Какая-нибудь «доброжелательница» обязательно спросит:

— А чегой-то у вас унучечка, така красавица, а не замужем? Больная? Кровь порченная?

Главное назначение всякой аристократки — работать печатным станком. «Печатать» здоровых, законных, «мужеска полу»… пополнение роду мужа. «Худая слава», подозрение распространится на всех женщин в роду. Цена их упадёт. Чтобы обеспечивать прежний уровень заключаемых брачных союзов придётся увеличивать размер приданного. Выжимать вотчину досуха. И всё равно проигрывать в чём-то другом: в богатстве одежды, числе воинов, резвости коней, количестве крестьянских бунтов… Род начнут вытеснять, отодвигать от княжеской кормушки, от казны, от власти… от славы, почёта…

Базовый принцип родовой системы: «По отцу- и сыну честь». Девчушка, которая попала под изнасилование, рабство, воровство отца… «Они там все такие». Выход простой:

— Была бедняжка. Бог прибрал.

Дело — закрыто, спросить — не у кого.

Чтец трястись перестал, рывком поднял голову, глянул остро. На своего человека у дверей, на моего Сухана… Такой поворот тоже предусматривался. Не надо ложных иллюзий. Развееваем.

— Это — «живой мертвец». Может слышал? Я его в эту зиму всякому бою выучил. А с рогатиной — он и вовсе чудеса делает.

Воин у дверей, только что перехватывавший поудобнее рукоять меча, выжидающе смотрит на господина. В принципе — два успешных удара и проблема в моём лице решается. Если «успешных»…

— Ладно. Вечером привезу грамотку. Покажешь Катьку. А то она, может…

— По рукам. Не тяни. И — совет. Бесплатно. От казначея городского, братана твоего… держись подальше.

— А что так?

— Да ничего. Просто… Княжий окольничий человечка с его двора везёт. В оковах. В Вержавске взятого. Бывайте.

Соскок со стола, от которого все присутствующие вздрагивают, несколько шагов до дверей, ожидая в каждый момент, что оставшийся за спиной чтец мигнёт своему гридню и тот… своей железякой по моей лысой… залитый солнцем двор, полный прислуги… мои люди в воротах… Ивашка объясняет группе баб преимущества гурды. Нафига служанкам сабля? Но они восторженно ахают — круто же!

Линия ворот… Обе воротины на земле — ребята ухитрились снять с петель. Телеги на улице. Все вышли? Тогда… потихоньку… домой. Уф…

Не расслабляться: сразу подготовка. Вечерний визит — рекогносцировка противной стороны.

Вечерняя встреча прошла мирно. Боголепы не было — отлёживалась после приступа тахикаридии. Без неё — вопить некому, а чтец… Он до последнего момента надеялся, что отдавать долговую расписку не придётся. Были у него и какие-то… аргументы. Но его добило зрелище Катерины.

Не! Плясать голой на столе я её не заставлял! Просто велел снять платочек. Лысая женская голова, покрытая синяками всех оттенков радуги… Его передёрнуло от омерзения, и варианты отпали не начавшись.

Гости уехали, народ разошёлся, ночь настала. Надо бы караульщиков проверить. Только Фёдор Михалыч… такой приставучий: