Как рассказывать истории. Простая технология сторителлинга на сцене, работе и в кругу друзей - Мэттью Дикс

снеге – будь то снег, падающий прямо сейчас, ожидающийся в ближайшем будущем, прогнозы о снеге и сетования на непрекращающийся снегопад. Одна из главных моих целей в преподавании сторителлинга – попытка сделать мир интереснее. Если бы люди умели рассказывать истории, если бы у них были истории на все случаи жизни, мир стал бы гораздо занимательнее, в нем появилось бы чувство связи и сопричастности, большей осмысленности существования. Я верю в это всем своим сердцем. Разговоры о погоде – явление прямо противоположное моему представлению об интересном, связном и осмысленном мире. Они убивают хорошую беседу, они – враг всего интересного.

Так что позвольте дать вам скромный совет: избегайте этих разговоров любой ценой. Меняйте тему. Не вступайте в них. Если нужно, можете даже отойти. Тогда ваша жизнь станет счастливее и интереснее.

Глава двадцать вторая. Пора выступать (на сцене, в ванной, на свидании или за праздничным столом)

Как я уже говорил, за всю свою жизнь я нервничал во время выступления всего дважды. Первый – когда выступал на главной сцене бостонского театра Уилбура (о чем писал в девятой главе). Второй – в 2015 году, когда рассказывал историю «Ограбление» в бруклинской Академии музыки. С одной из ее версий я выступал годом раньше на конкурсе GrandSLAM, но совершенно ее не помню. Во многом именно этой истории я обязан тем, что до сих пор живу с ПТСР, но годы терапии сделали свое: теперь я наконец могу говорить об этом, не боясь сломаться. Открытая рана зарубцевалась, и на ее месте образовался шрам. Вернее, так я думал. Выйдя в тот вечер на сцену, я подошел к микрофону, сделал глубокий вдох – а потом помню только, как спустился со сцены и вернулся на свое место. Сел рядом с Элишей.

– Ты чего? – спросила она.

Моя версия была вполне связной, и я даже получил хорошие оценки (и занял второе место), но совсем не это я собирался рассказать. Выступление вышло гневным, вызывающим, чересчур эмоциональным. Я пропустил несколько довольно интересных кусков, заменив их теми, которые хотел вставить в «монтажную версию». Потом звукооператор Пол Руест сказал мне: «Никогда еще не видел тебя таким расстроенным на сцене».

А я совершенно не помню того выступления – словно в памяти образовалась черная дыра.

Позже мой терапевт объяснил мне, что я просто был морально не готов рассказывать эту историю перед широкой аудиторией. «Есть большая разница между тем, чтобы поделиться ею с Элишей, и тем, чтобы выступить перед сотнями чужих людей. Конечно, это возможно, но нужно подготовиться».

Спустя год я решил вновь ее рассказать – на этот раз на главной сцене The Moth, перед залом, где собралась почти 1000 человек. Но во второй раз в жизни я нервничал: мне не хотелось снова отключиться. И еще хотелось выступить хорошо. Художественный руководитель The Moth, режиссер моей истории и просто человек, чье мнение и работу я ценю больше всех, Кэтрин Бёрнс, сидела в первом ряду. Второй раз в моей жизни в животе у меня запорхали проклятые бабочки. Кэтрин тоже волновалась в тот вечер: она работала и над другим выступлением и теперь переживала за рассказчика. Тот должен был выйти на сцену впервые, и ей хотелось, чтобы все прошло безупречно. Проверяя микрофон, я невольно задумался: может быть, Кэтрин переживает и за меня? Мне казалось, в меня она верит, но теперь я уже начал в этом сомневаться. Где-то за полчаса до начала я наконец спросил:

– А ты вообще когда-нибудь волновалась за меня?

– Нет, – ответила она. – Конечно, ты мог бы все напутать, зато ты никогда не молчишь, и я знаю, что в конце концов ты распутаешься.

Тогда я второй и последний раз нервничал перед выходом на сцену. Слова Кэтрин сыграли для меня чрезвычайно важную роль – не только из-за заряда уверенности, но и потому, что она оказалась права: главное – не молчать, тогда все будет нормально.

Я сам не раз видел, как люди на сцене вдруг умолкают. Как правило, это рассказчики, затвердившие свое выступление наизусть и в какой-то момент просто забывшие нужное слово. Видел, как это молчание затягивается на минуту, а то и больше (а кажется, на целую вечность). Отчасти, конечно, виновато и волнение: когда происходит блок сознания от страха (а ведь именно он – главная причина волнения), нелегко выступить как следует. Это не значит, что волнение – непременно что-то плохое. Вот, например, в 2012 году я, спускаясь со сцены, встретился со Стивом Циммером – лучшим рассказчиком на свете. Я уже давно восхищался им издалека, совершенно завороженный его мастерством. Он уже дважды или трижды обходил меня в состязаниях – и совершенно заслуженно. В мире сторителлинга он был и остается моим безусловным героем.

В тот вечер Стив перехватил меня по пути к своему месту.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – спросил он.

Мне еще ни разу не случалось беседовать со своим героем, и я на секунду лишился дара речи – но все же выдавил:

– Нет.

– Ты не нервничаешь на сцене, и потому у тебя всякий раз хорошо получается.

Стив говорил мне тогда и другие вещи, много хорошего и доброго, и я почувствовал себя лучшим рассказчиком на свете и по сей день горжусь тем, что могу назвать его своим другом. Но в тот вечер в The Bell House я почти сразу понял, что Стив прав. Во время выступлений он сам нервничает и за кулисами вечно расхаживает из стороны в сторону и что-то бормочет, а выйдя на сцену первые несколько секунд теряется, несмотря на все свое величие. И это волнение идет ему на пользу. Аудитория радуется ему и начинает за него болеть еще прежде, чем он заговорит, потому что своим волнением он как бы показывает, что сам такой же, как они.

А я стою весь из себя дерзкий, без намека на волнение, и если вдруг не нравлюсь слушателям, то веду себя так, будто они в этом виноваты. Стив прав: в таких условиях нужно, чтобы твоя история была на высоте – иначе публике не за что будет тебя любить. Я слишком уверен в себе, эта уверенность граничит чуть ли не с наглостью – или, как сказал один мой друг, «пень без шеи с ногами вместо рук».

Что я хочу сказать: иногда волнение может стать вашим другом.