Синухе-египтянин - Мика Валтари

Я возвращался домой, хотя дома у меня не было, да и на всей земле я был чужестранцем. Я возвращался домой, и прошлое уже не ранило меня, ибо время и знания словно песок пустыни засыпали горькие воспоминания. Я уже не чувствовал ни стыда, ни скорби, только беспокойная тоска грызла мое сердце.

Позади осталась богатая, плодородная, шипящая злобой и жаждой власти Сирия. Наше судно проплыло мимо красных берегов Синая, и, хотя была еще только весна, ветер пустыни высушил и обжег нам лица. А утром, когда волны стали желтыми и вдали показалась тонкая зеленая полоска земли, моряки опустили в море глиняные кувшины на кожаных ремнях и подняли на палубу воду, которая уже не была соленой, в ней чувствовался илистый привкус вод вечного Нила. Ни одно вино не казалось мне таким прекрасным, как эта илистая вода, которую достали из моря вдали от берега. Но Каптах сказал:

– Вода остается водой даже в Ниле. Потерпи, господин мой, дай добраться до хорошего кабачка с пенистым и прозрачным пивом, которое не надо цедить через тростинку, чтобы не проглотить зерна. Только тогда я поверю, что мы в Египте.

Его дерзкие речи оскорбили меня, и я ему пригрозил:

– Подожди, Каптах, скоро я возьму в руки гибкую палку, которую можно срезать только в тростниках, и тогда ты воистину поверишь, что вернулся домой.

Но Каптах не обиделся, а только умилился. На глаза его навернулись слезы, подбородок задрожал, он поклонился мне, опустив руки к коленям, и сказал:

– Поистине, господин мой, у тебя дар найти нужные слова в нужное время, ибо я уже забыл, как сладостен удар гибкой тростниковой палки по заду и по ногам. Ах, господин мой Синухе, эту радость я желал бы пережить и тебе, ибо она говорит о жизни в Египте лучше, чем жертвенный дым в храме и крик уток в тростниках, она напоминает, что каждому положено именно его место на земле и ничто не меняется с течением времени. Поэтому не удивляйся моим словам и моей растроганности, ибо только сейчас я чувствую, что действительно возвращаюсь домой, увидев столько незнакомого, непонятного и презренного. О, благословенная тростниковая палка, ставящая каждого на свое место, ты разрешаешь все трудности, ничто не может сравниться с тобой!

Поплакав немного от умиления, Каптах принялся смазывать скарабея, но я заметил, что он не взял при этом того дорогого масла, которым пользовался прежде, – ведь берег был уже близко, а в Египте он, очевидно, собирался управиться с помощью собственной хитрости. Лишь войдя в большую гавань Нижнего Египта, я понял, как мне надоел вид пестрых широких одежд, кудрявых бород и толстых тел. Жилистые носильщики, их набедренные повязки, бритые подбородки и говор, запахи их пота, ила и тростника, запах гавани – все было иным, чем в Сирии, все было знакомым, и мои сирийские одежды показались мне тесны, и тело мое уже не могло в них дышать. Отделавшись от писцов и начертав свое имя на многих папирусах, я торопливо пошел купить себе новую одежду, и после всех шерстяных облачений тонкий лен обласкал мое тело. Но Каптах решил и дальше называть себя сирийцем, боясь, что его имя все еще значится в списках беглых рабов, хотя я приобрел у симирских чиновников глиняную табличку, которая удостоверяла, что он родился в Симире и что я купил его там законным образом.

Потом мы с вещами пересели на речное судно, плывущее к верховьям реки. Дни проходили за днями, и мы снова привыкли к Египту, по обе стороны реки сохли после разлива поля, и медлительные волы тащили деревянные плуги, а землепашцы шли вдоль борозды, склонив головы набок и бросая зерна в мягкий ил. Ласточки стремглав пролетали над медленно текущей водой и нашим судном, они беспокойно кричали, собираясь зарываться в ил на самое жаркое время года. По берегам Нила дугами поднимались пальмы, низкие глинобитные хижины селений стояли в тени высоких смоковниц, судно подходило к причалам больших и маленьких городов, и не было такого кабачка, куда Каптах не поспешил бы первым промочить горло египетским пивом, похвастаться своей значительностью и рассказать невероятные истории о наших путешествиях и о моем искусстве, а носильщики слушали его, смеясь и призывая на помощь богов. Каптах так спешил, что часто оказывался на берегу еще до того, как судно успевало причалить, но когда я ругал его за это, он говорил:

– Господин мой, только сейчас я заметил, какую невыносимую и мучительную жажду заработал за время наших путешествий. Будто пыль со всех стран, городов и дорог щиплет мне горло, и я еще не нашел такого сорта пива, которое лучше всего смыло бы ее. Поэтому не ругай, а лучше похвали меня за то, что я так усердно, не жалея трудов, занимаюсь с каждым кабачком, отыскивая питье, которое избавило бы меня от моей хворости, потому что она со временем могла бы стать очень накладной для тебя, господин мой. Я делаю это только ради твоих интересов, и ты не ругай меня за мое нетерпение, ведь чем выше по реке мы поднимаемся, тем ужаснее становится моя мучительная жажда, так что мне иногда даже думать об этом страшно. Ты должен также помнить, что, рассказывая о чудесных исцелениях, которых ты добился в дальних странах, названий которых эти олухи даже не слыхивали, я забочусь о том, чтобы слава твоя летела впереди тебя. К тому же благодаря разговорам я знакомлюсь со множеством богов – никогда бы не поверил, что в Египте их так много. Каждый день слышу об одном или двух весьма известных богах, вовсе неведомых мне раньше, хотя этим простофилям я, конечно, в том не признаюсь. Честь и хвала нашему скарабею, но теперь было бы совсем неплохо найти какого-нибудь подходящего бога, которому можно поклоняться, чтобы слыть благочестивым и заслужить уважение людей.

– Ты знаешь мое мнение о богах, – скзал я ему, – и я не думаю, что боги, которых ты находишь в разноцветных пивных кувшинах, заслуживают особой чести. К тому же что-то я не помню, чтобы хоть в одной из дальних стран питье было тебе не по вкусу, ты везде объяснял свою жажду какими-нибудь новыми причинами, так что не удивляйся, если мне однажды надоест твоя болтовня.

– Ах, господин мой, – сказал Каптах опечаленно. – Ты удивительо умеешь всего в нескольких словах привести столько неверных доказательств, что мне потребовался бы целый день для их опровержения. Что касается твоего отношения к богам, то в это я не хочу вмешиваться, я просто постараюсь сам уладить наши отношения с ними к твоей пользе, чтобы ты не приобрел славу безбожника, ибо это со временем помешало бы тебе заниматься врачеванием. Я не стану спорить с тобой о могуществе богов, которых нахожу в пивных кувшинах или, вернее, в их окружении, но тебе придется признать, что среди них есть очень заманчивые, знакомство с которыми никак не может принести вреда. Вот, например, вчера я узнал о боге, оберегающем женщину от опасности понести в своем чреве ребенка, если она не хочет этого по особым причинам, которые мне не стоит сейчас перечислять. Это просто удивительно, ведь обычно боги меряются друг с другом силами в сотворении чудес, и каждый жрец похваляется, что именно его боги помогают женщинам заводить детей. Поэтому я сначала даже верить не хотел в то, что такой бог вообще существует, но женщина, которая мне о нем рассказывала, была в этом так уверена, что, раздразненная моим сомнением, показала амулет, который она носит на шее, и предложила самому попробовать – помогает он или нет. Она отвела меня в свою хижину, и я сделал все, что мог, чтобы убедиться в правдивости ее слов, но убедиться, конечно, не успел, ибо наше судно уже к вечеру продолжило путь, и я не мог остаться ждать, чтобы выяснить, родит она ребенка или нет. Знаю только, что она утащила у меня всю медь, которую я захватил с собой.

– Каптах, Каптах, – укорил я его, – сколько раз тебе повторять, что я не хочу слушать глупостей?

Но он все-таки продолжал:

– Да ведь я о богах, а не об этой меди, которой мне совсем не жалко, женщина-то была простая, приветливая и на вид совсем не дурна. Что же касается моей жажды, которая так тебя сердит, то тебе, господин мой, следовало бы ее благодарить, ибо без нее ты был бы бедняком, и вороны, наверное, уже клевали бы твой череп у какой-нибудь дороги. Не забывай, что, подобно тому как корабельный бог капитана безошибочно направляет судно в гавань, моя жажда всегда приводила меня в общество таких людей, от которых я слышал множество полезного для тебя. Поэтому тебе не следует поносить мою жажду, а будь ты немного благочестивее, ты, может быть, увидел бы в ней даже нечто божественное.

Я повернулся спиной к Каптаху и ушел от него – спорить с ним было бесполезно. Наше судно плыло по пустынной части реки, и на песчаных отмелях, греясь под солнцем, неподвижно лежали старые крокодилы, в разинутые пасти которых бесстрашно залетали маленькие птички, выклевывая из их зубов остатки пищи. В ту ночь я слышал сквозь сон рев бегемота в камышах, а утром вокруг корабля летали целые стаи красных, похожих на цветы птиц. Я был снова в Египте, на своей родине, но, привыкнув к этой мысли, к тому, что мощный Нил катит за бортом свои воды, я снова почувствовал себя одиноким чужестранцем в мире, и сердце мое охватила такая тоска и такое чувство бесцельности, что я спустился вниз и лег на свою циновку, чтобы не смотреть больше вокруг и не разговаривать с людьми, как я делал это в первые дни нашего путешествия. Я понял, что ничего не изменилось бы, останься я в любом городе на берегу Нила, где можно было бы купить дом и заняться врачеванием. Но надо было встретиться с Хоремхебом, и эта причина была не хуже любой другой, чтобы продолжать путь в Фивы.