Без объявления войны - Виктор Кондратенко

Странное чувство охватывает меня: радостно ощущать близость великой победы и в то же время тяжело думать о том, что можно и не увидеть ее. На ум приходят стихи Луговского: «Люди Спасска, люди Перекопа перед Родиной не знали лжи. Яростно вставали из окопов...» А мы люди Волги. И завтра, какой бы ни был огонь, надо встать из окопа и пойти в атаку. Слышу, как ворочается на соломе Валентин Клочко. Ему тоже не спится. Возможно, и он думает о том, что принесет ему грядущий день.

И вот утренний воздух вздрагивает от шипения и свиста: «катюши» дают залп и тысячи ярко-красных стрел летят в балку Вишневую. Только в 214-й дивизии восемь артиллерийских полков усиления прямой наводкой бьют по балке, превращенной врагом в баррикаду. Вся балка словно в огненной лаве.

Слежу за часовыми стрелками. Всего пятнадцать минут наносят артполки удар, но он подобен сокрушительному урагану. Под рокот бомбардировщиков и гул канонады все наши воины, позабыв о близости врага, выскакивают из окопов, потрясают оружием, подбрасывают вверх шапки, кричат «Ура!». Такого ликования перед атакой никогда еще не было за всю войну. В сверкании ракет начинается атака. Пули вихрят снег. Из дыма показываются гитлеровцы. Они бросают оружие и сдаются в плен.

Вечером дивизия под командованием генерал-майора Бирюкова вышла на подступы к заводам. Изредка раздаются пулеметные очереди. Это мелкие группки фанатиков, гитлеровских офицеров, еще оказывают бессмысленное сопротивление.

Последними сдаются в плен солдаты и офицеры 94-й пехотной дивизии, той самой, которая в августе 41-го года штурмовала северную окраину Канева, наступала на железнодорожный мост и вела бой с командой бронепоезда и кораблями Днепровского отряда, а потом появилась перед походом на Сталинград у Северского Донца.

Вот она, незабываемая минута. Самая счастливая в моей жизни. На пятнистые плащ-палатки гитлеровцы складывают автоматы, карабины и пистолеты. Горы оружия. И до самого вечера по заснеженным холмам тянутся колонны пленных. Кажется, что по степи в закат уползает гигантская серо-зеленая змея.

Сложила оружие 330-тысячная группировка Паулюса. Под пение фанфар и барабанный бой она шла на Восток с нечеловеческой жестокостью завоевать для «великой Германии» жизненное пространство — «лебенсраум». Но оно стало для захватчиков и грабителей дорогой смерти. Две лучшие армии вермахта превратились в толпы оборванцев.

Я слежу за одним обмороженным фельдфебелем. Он умоляет шагающих рядом с ним товарищей помочь ему. Падает. Собирает последние силы и с трудом становится на колени.

— Э-рих! Па-у-ль!.. — Его крик напоминает вой смертельно раненного волка.

Было ли у них боевое братство, товарищеская верность, желание помочь ближнему? Остановятся ли те, кого он окликает? Нет. И Эрих и Пауль даже не оглянулись. Только ниже опустили головы и быстрей зашагали вперед.

— Камрад, помоги... — просит он наших конвоиров.

И я вижу другую армию. Прыгающий по ухабам грузовик останавливается. Он забит до отказа ослабевшими гренадерами. Но два конвоира находят все-таки в кузове место и для этого брошенного своими товарищами фельдфебеля. И снова какая-то сила переносит меня на окраину хутора Перекопского, и перед глазами встает гитлеровский лагерь смерти с его глубокими глиняными ямами, прикрытыми, как решеткой, жердями, на дне которых лежат со скрученными колючей проволокой руками, раздетые палачами узники.

В снежную мглу уходит последний фашистский захватчик. Заводские развалины и вечерняя степь озаряются светом ракет. По ветру летят рассыпчатые огни: зеленые, белые, желтые, красные. Так и кажется, сейчас воздух вздрогнет от удара батарей. И как-то даже не верится, что это не вызов огня, а фронтовой салют в честь Сталинградской победы.

— Вот он, нашелся! — Слышу голос Валентина Клочко. — Я же говорил, что он где-то здесь.

За майором Клочко размашисто шагает Иван Поляков. Он заключает меня в могучие объятия:

— С победой! — Когда мы снова зашагали по дороге, Поляков, улыбаясь, взял под козырек. — Докладываю: редакционный поезд покинул Камышин. Завтра он весь день будет стоять в степи под Александровкой. Я приехал из штаба фронта забрать тебя. Вечером поезд покинет стоянку, поедем на новый фронт.

— На какой?

— Этого пока никто не знает. Я только догадываюсь: под Курск или под Харьков, а возможно, двинем и на Донбасс.

— Я думаю, под Курск. — И Клочко ускорил шаг.

Все мы были в таком приподнятом настроении, что когда вошли в Городище и переступили порог политотдельского домика, то даже не почувствовали ни малейшей усталости, пережив в Сталинграде такой напряженный и неповторимый день.

В дом вошел проворный Хозе, укрыв в сарайчике «эмку». Радуясь победе, он как всегда начал с воспоминаний:

— А помните, товарищ майор, как нас обманула дорожная стрелка в лесу, а потом мы наткнулись на диверсантов?

— Все помню, Хозе.

Приближалось время, когда Москва должна была передать последние известия. Валентин Клочко, вооружившись красно-синим карандашом, подошел к висевшей на стене карте. После каждого сообщения Совинформбюро он старательно отмечал на ней продвижение наших войск, обводя красными кружочками освобожденные города.

Мы смотрим на карту счастливые и, конечно же, безмерно гордые могуществом Родины. Мы были ее верными воинами, коммунистами и здесь на берегу Волги доказали свою преданность. Сталинградская победа всколыхнула весь огромный фронт от Ленинграда до Кавказских гор и неудержимо покатила его огненные волны на Запад.

Общую обстановку Валентин Клочко наносил на обычную карту, знакомую нам со школьной скамьи, где стрелки и флажки создавали грандиозную картину всеобщего генерального наступления наших Вооруженных Сил.

Только подумать — прорвана блокада Ленинграда! Войска Ленинградского фронта устремились к Нарве, Гатчине, Луге.

На карте Валентин Клочко принялся делать более яркими красные победоносные стрелки. На Курском, Харьковском и Донбасском направлениях успешно продвигались вперед войска Брянского, Воронежского и Юго-Западного фронтов. Генерал-фельдмаршал Клейст так и не перешагнул через горные перевалы, не добрался до источников нефти. Под ударами Северо-Кавказского фронта он сбежал на Таманский полуостров.

Вспыхнул зеленый глазок приемника. Легкое потрескивание. Сейчас диктор произнесет:

— Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза...

Мы уже знаем, что Донской фронт разгромил двадцать две дивизии и свыше сотни различных частей усиления 6-й немецкой армии. Взяты в плен двадцать четыре генерала. Но об этом нам хотелось услышать по радио, узнать, как эта весть облетит всю планету и как воспрянут духом многие народы и прогремит гром возмездия над одетым в трехдневный траур фашистским рейхом.

Есть упоение в бою! Да, мы с упоением ждем последних известий и смотрим на карту. Освобождается родная земля. Скоро она будет свободной до последнего деревца, до последнего пограничного кустика. Но мы не остановимся там, а пойдем дальше и принесем многим странам надежду человечества — свободу и мир.

Примечания

1

Слон (нем.)

2

Стихи Л. Первомайского даны в переводах М. Алигер и П. Антокольского.