Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

кому дело до народной души? Повсюду беспорядок, паника. С первого же дня войны страна оказалась предоставленной самой себе. На станции Лазаревец я видел сотни подлежащих мобилизации молодых людей, спрашивавших об одном:

— Где власти? Где штабы? Где взять оружие?

Я, тогда штатский человек, как и другие, ответить им ничего не мог.

В Сараево меня застигла бомбардировка. Здесь скопились сотни автомобилей белградской знати, спешащей в безопасные места — к морю. Офицер в чине подполковника сказал мне, что на фронте положение становится все более катастрофичным: немцы прорвались к Санджаку и в Хорватию.

На поезде еду в район Мостара. Здесь тоже бродят тысячи военнообязанных, не знающих, куда им направиться. Молодежь требует оружия, но весь государственный аппарат рухнул, как карточный домик, и никто не думает об обороне страны. Слухи о бегстве правительства подтвердились.

— Какой контраст между нашим храбрым, воинственным народом и его трусливыми правителями, — сказал мне, горько улыбаясь, знакомый учитель-хорват, которого я встретил под Мостаром.

16 апреля. Немецкие войска вступили в Белград. Когда я узнал об этом, сердце мое сжалось от боли. Я видел слезы на глазах крестьян, узнававших о захвате врагом столицы, я видел школьников, недоуменно повторявших: «Неужели немцы ходят по Белграду?»

Тяжелая весть о прекращении сопротивления югославской армии и падении Белграда застала меня в районе города Гацко, куда я добрался на грузовике. Здесь мне пришлось наблюдать картину, которую, вероятно, никогда не забуду. Множество автомобилей, принадлежащих столичной верхушке, бежавшей от бомбардировок, скопилось у Гацко. Здесь были высшие полицейские чины, политики, крупные чиновники, видные купцы, фабриканты, домовладельцы. Мне пришлось видеть, с каким нескрываемым облегчением, чтобы не сказать радостью, встретили эти люди трагическую весть о падении столицы.

— Нужно скорее ехать в Белград, — сказал мне начальник белградской политической полиции Банкович, которого я встретил в гостинице в Гацко, — теперь опасность бомбежек миновала, жизнь будет восстановлена. Мы, полицейские, нужны и немцам.

«В Белград!», «Война кончилась!» — возбужденно повторяли одетые с иголочки мужчины, укутанные в меха дамы. И комфортабельные автомобили повернули в обратный путь. На северо-восток двинулась колонна машин. Надо было видеть, какими глазами провожали эти машины герцеговинские земледельцы, рабочие, учителя. В их глазах можно было прочесть нескрываемое презрение, жгучую ненависть к предателям, спешащим на поклон к немцам. Мой сосед — пожилой герцеговинец — сказал:

— Эта колонна машин — пятая колонна.

Я направился в дом военно-спортивной организации «Сокол», где обычно собиралась молодежь. По пути я узнал, что накануне в этом доме на столах ночевало правительство Симовича[809], бежавшее за границу. В сокольском доме, как его здесь называют, меня встретила группа молодых людей. Решив почему-то, что и я собираюсь обратно в Белград, они осыпали меня ядовитыми насмешками.

— Торопитесь, а то опоздаете к фашистам.

Я отрекомендовался, и у нас сразу установились дружеские отношения. Молодые люди засыпали меня вопросами: что делать? К кому обращаться? Неужели можно допустить, чтобы враг покорил нашу Югославию?

— Мы готовы на все во имя спасения страны, — сказал молодой герцеговинец, сверкнув глазами, — на все!

Нет, такие люди никогда не будут немецкими рабами!

17 апреля. Из городов в сторону гор, в заброшенные деревушки, по надежным, скрытым тропам движутся тысячи и тысячи людей с котомками за плечами. Это — настоящие патриоты, готовые отдать жизнь за родную Югославию.

Сообщения с фронта очень, очень тяжелые. Командование югославской армии капитулировало. А ведь прошло только десять дней войны! Теперь даже слепому ясно, что страна и армия возглавлялись жалкими банкротами. Мне достоверно сообщили, что к началу войны у Югославии было только 200 боевых самолетов и 200 танков. Запас бензина исчислялся… однодневной потребностью современной армии. Важный в оборонительном отношении горный сектор остался не только без военно-инженерной подготовки, но и без войск. Продовольственных запасов на ряде участков фронта также не имелось, и солдаты с первых же дней войны голодали. Противотанковая оборона организована не была. Не только противотанковых пушек, но и бутылок с горючей жидкостью в распоряжении частей не оказалось. Все, кто прибывает сюда с фронта, в один голос рассказывают о растерянности генералов, потере связи частей со своими штабами, о недостатке оружия и хаосе на военных складах.

К нам в Гацко все чаще добираются солдаты группами и в одиночку. Они рассказывают, что офицеры и генералы из верхушки армии приказывали им бросать оружие и сдаваться в плен немцам. Но солдаты не подчинялись. Они бежали, скрывались от плена и, как правило, возвращались в родные места с драгоценной ношей — оружием. Некоторые солдаты и младшие командиры пришли в Гацко и окрестные села, захватив с собой по две-три винтовки.

18 апреля. Судьба вновь, в третий раз, столкнула меня с генералом Петром Арачичем, личностью, известной всей Югославии. Начальник военной контрразведки, профессор военной академии, командир дивизии и, наконец, заместитель командующего Приморской армии — таков его путь.

Когда-то в Белграде я обращался к Арачичу за разрешением издать мою книгу о Красной армии. Он категорически отказал. Второй раз я встретил его на днях в Мостаре. Он ничего не мог мне сказать об обстановке, ибо сам ничего не знал, но во время разговора он сохранял надменность и напыщенность, столь характерную для генералов старой югославской армии.

Последняя моя встреча с Арачичем произошла вчера. В Билече я попал в военный городок. Здесь собралось много народа. К моему удивлению, из помещения вышел, сверкая золотом украшений, Петр Арачич. Он сделал несколько шагов вперед и, улыбаясь, обнял вышедшего из машины итальянского генерала. Я опешил: это была постыдная церемония сдачи Арачича в плен итальянцам. Оба генерала сели в автомобиль и, беседуя, направились за город, где находился лагерь военнопленных. Солдаты и местные жители, бывшие свидетелями этой сцены, провожали Арачича словами проклятья. Так кончил свою карьеру предатель в генеральском мундире, столько лет произносивший выспренные речи о военной чести и любви к Югославии.

20 апреля. На каждом шагу я вижу, что окружающие меня люди, выросшие среди гор и страстно любящие свободу, не мыслят себе жизни под немецким игом. Вчера я ночевал у учителя Милошевича — молодого человека, мечтающего сразиться с немцами. Он горячо говорил о лютой ненависти, которую питает издавна народ к немцам, и привел гневные строки из драмы Люциана Риделя «Заточник», написанной более 40 лет назад:

Где немецкая нога на минуту станет —

Там кровь течет сто лет.

Где немецкие уста воду пьют —

Там смердит сто лет.

Немец обманет сильного и ограбит слабого.

Он готов даже с неба