КОТАстрофа. Мир фантастики 2012 - Мария Ема

Я проснулся дома.

Только вслушайтесь, как восхитительно звучит фраза – проснулся дома!

Это лучшая кошачья музыка. Для кота нет ничего важнее дома.

Башка моя была чем-то обмазана и сбоку над глазом заклеена. И хвост тоже чем-то обернут.

Я выполз из своей корзинки и потихоньку забрался в корзину с грязным бельем. Я не хотел больше туда, где так остро и больно пахло смертью. Даже если я буду очень мучиться, я все равно не хочу туда – чтобы мне всаживали в тело длинную тонкую иглу. Я хочу умереть в корзине с грязным бельем, полной запахов моего дома. Это мое последнее желание. Исполните его, пожалуйста.

Галя, обнаружив мое исчезновение с больничной койки, безошибочно отыскала меня в любимой корзине. Вытащила, поставила перед миской с водой, я попил. Она покрошила на ладонь кусочки телячьей колбасы и поднесла кусочки к моей морде, будто на блюде. Я съел. Мне стало почти хорошо. Она подняла меня на руки и положила назад – в корзину с бельем. Я заснул. Мне снился Небесный кот, он был огромный, полосатый, серый, он подмигивал мне изумрудным глазом и говорил: «Рыжик, скоро ты станешь тигром!»

Через три дня, когда я выбрался на улицу, то увидел, что Крысолов сидит на заборе вместе с милой Варенькой.

А ведь я чуть не погиб из-за нее!

А еще через неделю Птичника нашли дома на полу – разбитого параличом. Дверь в дом была распахнута. Все утки и куры из загона исчезли. Птичника увезли в больницу, потом какой-то человек с блокнотом о чем-то расспрашивал бабу Валю. Как я понял, он пытался изображать охранителя, но это у него как-то плохо получалось. Дом без хозяина сразу стал заваливаться набок. Участок Птичника теперь стоял безхозный, оставленные в покое деревья и кусты, не чувствуя больше угрозы, стали разрастаться, соревнуясь друг с другом в диком буйстве.

Ночами бледные неясные фигуры скользили меж зарослей малины и иван-чая: то ли плыл белый туман, то ли призраки посещали заброшенный участок Птичника. Я сидел на заборе, отделявшем участок бабы Вали от пустыря, и наблюдал, как мелькают в воздухе белые крылья, чередуясь с собачьими и кошачьими мордами. Следил недолго и уходил – я же исключил этот участок, я его больше не охранял.

Лето сменялось осенью, потом зимой, вновь наступила весна… А на участке Птичника так никто и не появился. Люди, проходя мимо быстро покосившегося забора, отводили глаза. Даже бомжи на этот участок не захаживали. Только прохожие бросали через забор и в канавы мешки с мусором.

Но я забегаю вперед.

А пока…

Счастье Крысолова и Вареньки, как и все в нашем мире, было недолгим. Однажды баба Валя, спускаясь с крыльца, упала. На счастье, она носила на шее на веревочке телефон и тут же позвонила моей хозяйке. Галя побежала к ней, попыталась поднять, не смогла, тогда вызвала по телефону большую длинную машину с красным крестом. Бабульки долго не было дома, Галя по утрам ходила подкармливать Крысолова и Варю. У Вари почему-то не было котят – хотя я точно знаю, что Птичник не возил ее ни в какую клинику.

Потом на большой серо-синей машине приехали уже совсем взрослые близняшки с постаревшей матерью и какими-то людьми в синих куртках. Они носили тюки с вещами, заколачивали ставни на окнах и под конец достали два мешка – и раз, они уже тащили в этих мешках из дома Крысолова и Варю. Мои друзья мяукали в два голоса пронзительно и отчаянно, зовя на помощь. Я испугался, мне почему-то представилось, что их сейчас отвезут на речку в этих мешках и утопят.

Я выскочил из кустов смородины, где сидел, наблюдая за происходящим, и с воплем кинулся к машине.

– Тише, Рыжик, – сказала одна из близняшек. – Мы берем эту сладкую парочку к себе в Город.

– Зачем?! – закричал я. – Им здесь было так хорошо!

– Ну что ты мяучишь? – Она погладила меня по спине. – Я не взяла для тебя колбаски. Извини, приятель.

– Катя, оставь Рыжика! – крикнула ей со смехом сестра. – Его мы точно с собой не берем. Он же Бандит!

Они уехали. А через год весной, когда на березах уже распускались почки, и все вокруг было подернуто зеленой дымкой, на клумбах зацвели крокусы, а в садах жгли палую листву, Катя вернулась, привезла картонную коробку. Вынесла из сарая лопату, вырыла под кустом сирени яму и положила туда коробку. Стала закапывать и вдруг остановилась, замерла, опираясь на черенок. Слезы побежали из ее глаз ручьем, часто-часто капая в пахнущую сырой землей яму. Я никогда не видел, чтобы кто-то так плакал. Она насыпала холмик, положила поверх кусочек рыбы.

– Спи, Крысолов, – сказала Катя, – ты вернулся домой. Тебе было здесь так хорошо! Теперь ты можешь гулять по своему любимому саду, сколько душе влезет, ловить мышей и играть с Бандитом.

Потом она унесла лопату в дом и уехала.

Тогда я подошел к холмику, понюхал рыбу, но есть не стал – это подношение было для Небесного кота. Хотя, полагаю, досталась рыба наглой вороне, что проживала на высоченной березе, – эту подлую птицу ни я, ни Крысолов никак не могли поймать, как ни старались.

– Он умер от старости, – сказал мне пугливый Савелий при встрече.

– Но он был еще совсем не стар, – заметил я. – Тринадцать лет – разве это возраст? Вон, Антону уже четырнадцать, а он совсем ребенок.

– Коты живут куда меньше людей, Рыжик! – ответил Савелий. – Кажется, ты не представляешь, как коротка кошачья жизнь! А я знаю это с самого детства, потому что всех моих братьев и сестер утопили. Сколько тебе лет?

– Не знаю, – буркнул я в ответ. – Но я еще молод. Очень молод.

– Разве? – спросил недоверчиво Савелий.

Я залез в корзину с грязным бельем и попытался сосчитать, сколько же мне лет. Если Антону уже четырнадцать, то мне… я ужаснулся. Я прожил половину своей жизни. Молодость кончилась. Начиналась зрелость.

Они появились однажды в вечерних сумерках, просто толкнули калитку и вошли в сад. Галя с Антоном собирали яблоки. Корзины и ящики с яблоками стояли на земле, и Галя перекладывала ряды яблок заманчиво шуршащей бумагой.

– Эй, алле… Где хозяин? – спросил один из вошедших – среднего роста начинающий жиреть господин. Желтоглазостью и оскалом он напоминал ротвейлера. И черная кожаная куртка у него была как собачья шкура. Двое других были тоже крупными псами: один вполне мог сойти за овчарку, другой – холодностью, разрезом глаз, оскалом и повадками тянул на бультерьера.

– Мужа сейчас нет. – Галя выпрямилась, огладила руками шерстяную кофту, и я даже на расстоянии почувствовал ее тревогу.

– А дом чей? – спросил Ротвейлер, окидывая взглядом мой дом с мезонином и презрительно кривя губы. – Типа, на кого бумаги?

– Дом мой. – Хозяйка на всякий случай отодвинула Антошку за спину.