КОТАстрофа. Мир фантастики 2012 - Мария Ема

Потом, когда на деревьях начинали желтеть листья, девочки уезжали вместе с полной кругленькой женщиной, такой же темноволосой и смешливой, как они.

Зимой, после того как вся наша семья носилась по саду с бокалами шипучки и кричала «С новым счастьем! С новым годом!», девчонки снова приезжали – подросшие, еще более веселые, они катались на лыжах, санках, кидались в меня снежками. Я не любил снег, фырчал, а они смеялись, глядя, как я прыгаю по сугробами. И вопили:

– Рыжик – настоящий дельфин. Рыжик, нырни в снег!

Через две недели их опять забирали, и они появлялись только летом, каждая выше сантиметров на семь себя прежней. Уже в других одеждах, не в затрапезных брючках и коротких юбчонках, а в синеньких джинсиках, маечках в обтяжку, с золотыми сережками в ушах. Они были волшебницами времени. По ним отмерялась жизнь мне, Крысолову, пугливому Савелию. Лето – зима – лето – зима… Девочки все больше походили на женщину, что их забирала с дачи, – только куда более высокие и стройные; а она, приезжая в гости, все больше походила на бабу Валю, хозяйку Крысолова. Они как будто менялись местами, масками, двигались по кругу. Я ожидал, что вскоре появятся снова две девчонки-близняшки… Но все же время бежало своей тропой не так близко, как нам казалось.

Я – охранитель, а не охранник. Вообще-то охранителем быть сложнее. Тем более в наше время, когда жизнь меняется не то что каждый год, а каждый день. Ну, допустим, с теми людьми, что приходили пешком в мои владения, сладить бывало несложно. Как с теми дамочками, что повадились к хозяйке Крысолова. Они являлись каждый день, разговаривали сладкими голосами, сюсюкали, закатывали глаза и раскладывали повсюду в доме книжечки в ярких обложках. Напившись чаю и слопав весь запас печенья, они рассказывали о прекрасном доме где-то далеко отсюда, а сами потихоньку измеряли комнаты, постукивали кулачками по дереву и, никого не спросясь, забирались на второй этаж и там все тоже обстукивали и обмеривали.

– Фундамент-то менять придется! – шептала одна другой.

– И нижние венцы…

О, человеческие мечты о невозможном! Разве бабе Вале так уж плохо жилось в ее старом просторном доме, где так много уютных щелей и темных уголков и где такая большая солнечная веранда! Я немногое понял из их сладких, как сахарный сироп, слов, но одно уяснил сразу: Крысолову конец, если эти тетки одолеют, потому как его в новый распрекрасный дом с собой не возьмут. Крысолов теток сразу невзлюбил: на глаза не показывался, сидел в подполе, а когда они уходили, сбрасывал их книжечки на пол и метил каждую, выказывая свое к ним отношение. Но баба Валя не принимала во внимание его протесты.

«О, Небесный кот, неужели она не видит, что этим драным крысам нужен ее дом!» – задавал я раз за разом риторический вопрос.

Разумеется, как всякий риторический вопрос, он оставался без ответа.

Посему я стал разрабатывать план спасения Крысолова, его хозяйки и его дома.

В тот день, когда эти дамочки, охочие до колбасы в чужой миске, пожаловали вновь, мы с Крыловым и Чернышом устроили шикарную драку. Воя, как тридцать три страшных зверя, мы вылетели на улицу пулей в тот момент, когда тетки подходили к помеченной ими калитке. Первым проскочил я, потом – Черныш.

– Черная кошка! – завопили обе тетки разом и стали плевать через плечо и еще что-то такое делать.

А потом Крысолов с воплем взлетел на забор перед самым носом у теток и уселся на столбике калитки. Тетка так разозлилась, что решила хлопнуть его зонтиком, размахнулась… Но Крысолов, не будь дурак, успел спрыгнуть, а тем временем я ловко прихватил сзади тетку лапой по голени, превращая в ненужный хлам новенькие колготки. Тетка дернулась, рука изменила движение. И тетка заехала зонтиком по лбу хозяйке Крысолова – баба Валя как раз подошла отомкнуть замочек на калитке.

А Крысолов совершил еще один феерический прыжок и очутился на плечах тетки с зонтиком. А потом, оттолкнувшись лапами от ее спины, как от трамплина, взлетел на березу. Милая такая кофточка обрела как минимум восемь разрезов на плечах и спине, в то время как я распускал на нитки колготки и оставлял автографы на коже нежеланной гостьи. О, замечательные, великолепные колготки. Как я это обожаю! М-мур!

– Эти коты бешеные! – вопили тетки. – У них пена из пасти! Их надо усыпить! Немедленно! Усыпить! Ветеринара! Сюда! Немедленно! Бр-р-рысь!

Дальнейшее действо продолжалось без нашего участия. Хозяйка, увидев мерзкие намерения милых прежде гостей, завопила: «Вон! Чтоб духу вашего здесь не было!»

А тут из соседней калики выскочил сорвавшийся в очередной раз с цепи бультерьер (пугливый Савелий ну совсем случайно проскочил у него под носом), так что дамы потеряли в неравной борьбе на нашей улице не только колготки и кофту, но и объемистую сумку с душеспасительной литературой. И с неподписанной доверенностью на продажу дома…

Больше они в моем округе не появлялись.

Однако не все мои операции по охранению вверенного мне Небесным котом участка проходили столь весело и гладко. До сих пор, вспоминая последнее посещение участка Птичника, я содрогаюсь. Это был крайний участок в моем районе – в самой низине, под горкой, посему вечно у него на огороде стояли лужи, а огромный пруд, заросший осокой, был полон темно-зеленой воды.

В пруду купались утки – огромные, неповоротливые, крикливые. А в загоне с сеткой жили куры. По утрам там пел горластый и огромный рыжий петух с налитым кровью свешивающимся набок пышным гребнем.

Кур я не трогал (не сумасшедший), уток тоже (с тех пор как они едва не утопили меня в этом мерзком пруду), но к Птичнику захаживал – проверить, все ли в порядке, и, главное, посетить милую кошечку Варю. Она была еще маленькой, пушистой, скорее котенком, чем кошкой, и жила в сарае рядом с курятником, где Птичник хранил свои инструменты.

Птичник был странный. Он всегда смотрел себе под ноги и не прямо, а как-то вкось, как будто не наблюдал за окружающим, а подглядывал. Тело было у него огромное, а голова маленькая, будто тело росло отдельно, а голова так и осталась, как у котенка. Он всегда ходил в клетчатой рубахе, старых армейских штанах и резиновых сапогах. В холода Птичник напяливал ватник. Иногда он останавливался возле пруда, смотрел на уток, бормотал что-то с улыбкой, потом хватал одну из птиц, одним ударом отрубал ей голову, смеялся, бросал тушку и уходил. Мне кажется, он пытался изображать на земле Небесного кота, которому подвластны жизнь и смерть. Однажды он схватил красавца-петуха за ноги, уволок за курятник к огромной черной колоде и рубанул ему голову. А потом отпустил. Я видел, как летел петух в последний раз – громко хлопая крыльями, отчаянно, яростно, как будто в этот раз уж точно решил полететь по-настоящему, окропляя траву своей кровью, будто принося жертву Небесному коту… Нет, наверное, все же Небесной птице.