Фестиваль - Сергей Власов

– Да он же пьяный! Вяжите его!

Валера, шатаясь, все-таки убежал от преследователей, потеряв при отступлении своего верного переводчика с пьяного языка на трезвый.

Около суток артист гонялся по всему Крыму за своими вещами. Наконец обнаружив их в камере хранения в Симферополе, куда их поместили заботливые проводницы, запомнившие странного пассажира, пришел в хорошее настроение и отправился в Мисхор.

Номер для народных артистов оказался более чем щедрым вознаграждением за треволнения последних часов.

Загорая и купаясь, Валерий Александрович поправил свое здоровье, подлечил на грязевых процедурах расшатавшиеся нервы, проведя двадцать дней в трезвости и покое, и лишь на двадцать первый, уезжая, позволил себе немного расслабиться – в результате чего опоздал на самолет.

Обратившись к дежурному по аэровокзалу, Москалев продемонстрировал тому удостоверение Москонцерта и попросил содействия в скорейшей отправке в Москву.

Дежурный по аэровокзалу, очень любивший разговорный жанр, попросил об услуге начальника аэропорта. Тот приказал главному диспетчеру, диспетчер дал указания главному администратору, администратор – кассиру.

Валерию выдали новый полноценный билет в обмен на старый, даже не удержав при этом положенный процент от его стоимости.

На радостях конферансье «принял на грудь». Пока он рассказывал очаровательной блондинке из Владивостока многочисленные артистические байки, его самолет улетел.

Валерий Александрович собрался с мыслями и пошел по новой. Опять дежурный по аэровокзалу просил начальника аэропорта обменять билет. Начальник долго не соглашался, крутил пальцем у виска, показывал на томящихся в гигантской очереди других пассажиров, но в конце концов сдался. Главный диспетчер в категоричной форме приказал главному администратору, тот в свою очередь попросил кассира… Кассир насупился и обменял.

– Друг, если ты еще раз подойдешь ко мне, – сказал он Москалеву, – я тебя ударю.

Валерий спрятал ценную бумажку в задний карман брюк, застегнул карман на пуговицу и твердо решил сегодня больше не пить.

Когда во время регистрации на рейс билета в кармане не оказалось, многолетней выдержки эстрадного волка не хватило – слезы полились сами собой.

Дежурный по аэровокзалу, увидев, что Москалева не пускают в предотлетный накопитель, быстрым шагом, нервно оглядываясь, проследовал на улицу, где, мгновенно впрыгнув в «Жигули» пятой модели, дал по газам и помчался на квартиру к несовершеннолетней любовнице – жаловаться на жизнь.

Начальник аэропорта, обнаружив артиста у себя в приемной, кратко, сквозь зубы предупредил:

– Лучше уйди!

Главный администратор заперся в кабинете и отключил оба телефона: местный и городской. Кассир долго и грустно рассматривал покрасневшую голову Валерия Александровича, а потом, кротко спросив: «Ты что – на самом деле больной?» – обреченно выписал ему очередной проездной документ.

Переехав в квартиру в Варсонофьевском переулке во вторник, в субботу Москалев решил для лучшего взаимопонимания устроить хозяйке небольшой праздник, для чего, приобретя в ближайшем магазине на Сретенке огромный торт «Птичье молоко» и четыре бутылки полусладкого шампанского, постучался около восьми вечера в массивную дверь главной комнаты Ирины Львовны.

– Разрешите?

После первой бутылки хозяйка разрешила называть ее только по имени – Ира, после второй попросила артиста рассказать поподробнее свою автобиографию.

– Мне Галя Руковец много рассказывала о тебе, Валера, но я хочу услышать все уже известные факты от тебя лично. Я, например, была крайне удивлена, когда узнала, что у тебя журналистское образование.

– Это на самом деле так. Ира, – сглотнул комок Москалев. – Я закончил филологический факультет Казанского университета. Ну, что еще интересного было в моей жизни… Служил в армии, где неоднократно сидел на гауптвахте. Был четыре раза женат и три раза разведен.

– Так ты сейчас несвободен? – сокрушенно вымолвила хозяйка.

– Это чистая формальность. Ну, так вот. И с тех самых пор служу эстраде.

– Московской прописки у тебя нет?

– К сожалению. Пока…

– Ну, ничего. Ты человек, судя по всему, состоятельный – подумаем.

– Мне говорили, Ира, что вы все можете, но теперь я это чувствую сам. Вы любите стихи?

– Но если я вам скажу, что большинство из более или менее известных поэтов нашей страны за последние тридцать лет – мои если не друзья, то хорошие знакомые – вам этого будет достаточно?

– Не может быть! – патетически и оттого неестественно воскликнул Москалев.

– Вот, например, видите эту гитару? Это настоящая гитара Юрия Визбора. Он лично подарил ее мне.

– Фантастика!

– Я, дорогой Валерий Александрович, семнадцатилетней девушкой в компании своих друзей почти ежедневно посещала ресторан «Метрополь». Мы брали там по рюмке сравнительно недорогого ликера «Шартрез» и по салатику и беседовали целые дни и вечера напролет. А за соседними столиками обычно сиживали… Ну, например, Юрий Карлович Олеша. Или наш хороший знакомый – Михаил Аркадьевич Светлов. Кстати, он при нас прямо там, в «Метрополе», написал несколько своих шедевров. Скажу больше – одно из стихотворений великого поэта предназначалось и посвящено лично мне.

– Ирина Львовна… Ира… Я счастлив, для меня как артиста ваши слова удивительнее и ценнее втройне. Можно я прочитаю стихотворение?

У хозяйки заблестели глаза, льстили ей многие ежедневно, а вот стихов давно никто не читал. Москалев поднялся со стула и загундосил:

Столетья промчались, и снова,Как в тот незапамятный год,Коня на скаку остановит,В горящую избу войдет.

Ей жить бы хотелось иначе,Надеть подвенечный наряд,Но кони все скачут и скачут,А избы горят и горят…

– Это Наум Коржавин – мой большой приятель. Эх, Валерочка, ушла молодость.

– Ну что вы, Ирина Львовна… О чем вы говорите?!

– Только не надо дурацких слов о том, что я молода душой.

– Не только, – окончательно запутался Москалев.

– Правда? Ты на самом деле так думаешь? Экие вы, разговорники, прозорливые. Ну ладно, расскажи мне какой-нибудь случай из жизни. Ты сказал, что сидел на гауптвахте. А за что?

Валерий облегченно вздохнул, ему уже начинало надоедать говорить бессмысленные комплименты.

– Первые пять суток ареста я получил за то, что ходил в неформальной обуви. Встретился мне как-то полковник, начальник политотдела нашей бригады, и, удивленно посмотрев на мои ботинки, спросил: «А что это у вас, товарищ лейтенант, за говнодавы?» Отпираться было глупо, факт нарушения формы одежды был налицо, и поэтому я откровенно ответил: «Извините, товарищ полковник, говнодавы – это у вас. У меня – “Саламандра”».

Львовна затряслась от искреннего здорового смеха:

– Остроумно, Валерий Александрович. А вторые пять суток?

– Вторые – я перепутал время и поднял утром вверенное мне подразделение на час раньше положенного.

– Тоже неплохо. Так получается, что вы опытный проказник, молодой человек.

– Да куда уж нам!

– Не скромничайте. Как однажды заметила Герой Советского Союза Голда Меир: «Не будь так скромен – ты еще не настолько велик».

В то время, когда Ловнеровкая закончила цитирование бывшего премьер-министра Израиля, в прихожей коммуналки натужно задребезжал видавший виды звонок.

Это еще кто без приглашения? – возмутилась хозяйка.

Непрошеным гостем на сей раз оказался Саша Чингизов. Он долго извинялся, тряс немытыми волосами, объясняя свой незапланированный визит чрезвычайными обстоятельствами. Собственно, таковыми они казались только на первый взгляд: финансовая пропасть, в которую певец пока не летел, а только спускался по веревочной лестнице с каждым прожитым днем, становилась все более бездонной и безрадостной. Когда-то тугие, как груди девушек из родного аула, и твердые, как созревшие плоды кисло-сладкой алычи, канаты, являющиеся лестничной основой, со временем поистрепались и поистерлись. Чингизов понимал: пройдет еще какое-то время – и они лопнут, понесутся стремительно вниз, увлекая за собой последние надежды и чаяния несостоявшегося артиста.

Систематическое курение анаши приносило лишь локальное облегчение. Хорошо, хоть ее не надо было покупать за деньги – еженедельно, по понедельникам, Саша встречал поезд из Душанбе, тем самым пополняя запасы дурманившего его зелья.

– Ну что у тебя случилось на этот раз? – с некоторым раздражением произнесла Ловнеровская, наливая новоприбывшему гостю чашку жидкого чая без сахара. – Или, может, хочешь шампанского?

От этого вопроса Чингизов скривился, как от зубной боли, и нервно ответил: