Фестиваль - Сергей Власов

– И эта с ума съехала. Ты смотри, что творят, тараканы! – в негодовании произнесла Анастасия Бланманже.

Народ уже не смеялся, он рыдал.

– Степанидушка, ты же малограмотная!

Из-за кулис выскочил вырвавшийся на свободу Безпальцев. Одиноко вальсируя, он добрался до стоящей Степаниды и, вспомнив роль Джека в спектакле «Есенин и собака», опустившись на четвереньки, укусил Маромой за зад.

– Больно! – закричала ассистент главного режиссера.

– Ничего, – успокоил ее Безпальцев. – Это бывает. И скоро пройдет.

Степанида влепила ведущему артисту пощечину и запричитала:

– Придурок ненормальный! Он же псих! У него слюна ядовитая, наверное. Мне теперь что – уколы от бешенства делать?

Внезапно в зале возникла Марина Дудина в сопровождении двух санитаров. Поскольку на ее появление никто не отреагировал, она закричала слова поддержки себе сама:

– Свободу Марине Дудиной!

Услышав судорожный призыв, санитары немного подумали, затем плюнули, развернулись и ушли. Удивленная Дудина, проводив их взглядом, моментально включилась в творческий процесс. В трех метрах от себя она увидела ненавистные раскосые глаза Анастасии Бланманже и тут же отреагировала:

– Бланманже – сука!

Безпальцев на сцене начал танцевать «барыню», Степанида Маромой, обиженная, ушла за кулисы. Направляясь в женский туалет, в фойе она была остановлена непонятно откуда взявшимся колдуном Кулебякиным.

Колдун пил прямо из горлышка газированный лимонад и негромко мурлыкал:

Из всех известных в мире городовЯ более всего Одессу уважаю.И буду воспевать я дальних береговИ с мыслью об нее я засыпаю.

Ровнее улиц в мире нигде нет,И с кем хотите я поспорю:Кудой в Одессе не пойдешь,Тудою можно выйти к морю.

Одесский вор – он тоже знаменит.С другими ворами нет никакого сходства.Япончик-Миша, пусть он был бандит,Но сколько на нему печати благородства.

Или возьмем, к примеру, Беню Крик.Вы Молдаванки короля не знали?Какой размах, какой бандитский шик?!Знакомство с ним за доблесть почитали.

А Додик Ойстрах, чтоб он был здоров!Его ж Италия боится.И звуком скрипки он таков,Что вся Одесса им гордится.

И Сеня Керчик. Он теперь Кирсанов.Среди поэтов он в Москве как туз.Родился он на улице ГаваннойИ только ростом вышел карапуз.

Бывают драки здесьИ с матом, и без мата.Но если вам в Одессе выбьют глаз,То этот глаз уставит вам Филатов…

Сейчас Степаниде в ее эмоциональном пике крайне необходим был тайм-аут, и внезапно она его получила: прослушав достаточно экзотичное, но все равно внятное исполнение знакомой песни, Маромой в значительной мере пришла в себя. Только сейчас увидевший ее Кулебякин тут же попросил минутной аудиенции и, получив разрешение, понес:

Нас трое братьев Кулебякиных – и все колдуны. Один – лесной, второй – степной, а третий – водяной. Но при всем при том мы все трое – Николаи Ивановичи. Я – Николай Иванович. Брат мой – Николай Иванович.

– Да пошел ты…

– Не надо так со мной разговаривать.

Степанида ткнула собеседника кулаком, Кулебякин отлетел к противоположной стене и затих – путь был свободен.

После дамской комнаты Маромой из своего кабинета позвонила Самокруткину в палату:

– Иван Петрович, докладываю – собрание провели. Все в порядке. Кац, по-моему, арестован.

Самокруткин, выразив удовлетворение, ответил еще на несколько тривиальных вопросов о здоровье и пошел на вечернюю прогулку.

Степанида отправилась завершать собрание, что ей сравнительно быстро и удалось – аудитория устала. Последней, заслуживающей внимания мизансценой, была, как всегда, безобразная драка между Дудиной и Бланманже. Как всегда, их через несколько минут спарринга разняли, и удовлетворенные с синяками актрисы разошлись, как в море корабли.

Глава тридцатая

Музыкальный критик Марина Гоннобобель когда-то, вероятно, была привлекательной женщиной. Годы скорректировали внешность, хотя до конца так и не смогли искоренить как элегантности фигуры, так и ясности ума. Ее волосы по-прежнему обладали пышностью и блеском, кожа была чиста и гладка, а сообразительность позволяла трудиться всего пять дней в месяц.

В эти пять дней Гоннобобель, как всегда арендовав небольшой зал ресторана Дома архитекторов, рыскала по городу в поисках различных выставок и презентаций. Приезжим бизнесменам она предлагала широкий спектр услуг – пригласительные билеты на вечера отдыха, которые сама успешно и проводила в вышеозначенном помещении. Культурная программа вечера, кроме накрытых столов и выступлений малоизвестных артистов, обычно включала в себя розыгрыш призов-подарков и аукцион, на котором Марина со свойственной ей артистичностью впаривала присутствующим различные старые малохудожественные вещи, выдавая их за исторические раритеты.

У критика был чрезвычайно длинный нос и мертвая хватка. При всем при том она была девушкой веселой, всегда готовой принять на постой пару-тройку проезжающих мимо, томящихся от безделья джентльменов. У нее в гостях не надо было кривляться, кривить душой, говорить неправду – у нее можно было делать все что угодно. Причем как с ней, так и с ее такими же почтенными и доступными подругами.

Усталость после совмещенных съемок была настолько сильна, что Сергей Сергеевич, посоветовавшись с Жигульским, решил направить свои стопы именно в сторону достаточно уютной трехкомнатной квартиры госпожи Гоннобобель.

Критикесса была предупреждена, и поэтому, когда приятели ввалились в ее прихожую с изрядным количеством спиртного в руках, то обнаружили в квартире, кроме хозяйки, еще и парочку молодящихся дам.

Флюсов проснулся в пять утра и пошел в соседнюю комнату с огромным желанием поприветствовать своего старого товарища и обменяться с ним хотя бы парочкой дежурных утренних фраз. Девица, с которой он спал, была дура и даже своим мирным посапыванием вызывала раздражение. Первое, что он увидел, войдя в спальню, была торчащая из-под одеяла голая пятка.

Абсолютно уверенный в том, что пятка принадлежит Жигульскому, он поводил по ней лежащей на туалетном столике газетой и весело поприветствовал:

– Вставай, турецкая морда!

Раздался крик. Вопли слонов, перемещающихся по джунглям во время муссонных дождей, по сравнению с ним оказались бы стоном глухонемого. Приглядевшись, Сергей с удивлением обнаружил, что вместо ожидаемого базедового взгляда приятеля на него смотрят полные ужаса глаза пожилой женщины.

– Марина! Почему у тебя в квартире находится совершенно голый мужчина?

Писатель оделся даже не за сорок секунд, а за двадцать. Гоннобобель молча, с остервенением держала оборону.

Накладка на самом деле объяснялась просто: в половине двенадцатого Жигульский, так и не договорившись с предназначавшейся ему дамой, убыл в неизвестность, а на его место совершенно случайно пришла мама Марины – Татьяна Васильевна Гоннобобель, заслуженный работник торговли, живущая в соседнем подъезде. Она иногда ночевала у дочери, зная свободолюбивый нрав последней.

Войдя в квартиру, мама честно спросила:

– Кто у тебя сегодня ночует?

На что Марина, будучи умной, также честно ответила:

– Только подруги.

Выскочив на улицу, Сергей Сергеевич первым делом вспомнил Рабиндраната Тагора: «Закройте дверь перед всеми ошибками – и истина не сможет войти».

– Я допустил ошибку и все же, пусть с боями, но смог выйти наружу, – удовлетворенно вслух резюмировал он ситуацию. – И значит, истина где-то рядом.

Сергей оглянулся по сторонам.

– Так. Начало десятого. Кто есть поблизости из наших?

Без пятнадцати десять писатель уже звонил в квартиру художника Данцева. Данцеву «повезло» – он жил в двух полетах стрелы от квартиры Гоннобобель. Сейчас хозяин был занят тем, что, намалевав очередной шедевр, варил какую-то дрянь у себя на кухне, при этом ощущая все признаки хандры, часто подкарауливавшей художника на широких просторах бытия.

В открытый дверной проем писатель поприветствовал:

– Здорово, Сань.

– Рад тебя видеть! – торжественно и глубокомысленно ответил Данцев. – Водку пить будешь?

– Буду.

Квартира художника – тонкая, стильная, явно с художественным изыском и претензией на исключительность. Масса абсолютно не вписывающихся в интерьер картин, гравюр и украшений. В большой комнате – одиноко стоящий рояль белого цвета, по обе стороны которого кожаные мягкие кресла, в «стенке» вместо книг – разноцветные бутылки модных спиртных напитков. Стены увешаны многочисленными афишами каких-то лауреатов, их здесь бесчисленное, сумасшедшее количество.