Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

Дуне хотелось проявить заботу, и она спросила то, что вроде как должна была спросить. А вот о чём дальше вести разговор, она не знала — былая лёгкость в общении ушла.

Будь Гаврила посторонним, было бы проще. И даже не в этом дело… Его влюбленный взгляд и неприкрытое обожание взывало к ответственности, а она не особо представляла себе, как с ней справиться.

— Не хочется? — переспросила, пытаясь сохранить умный вид.

— Скучно, — Гаврила опустил глаза, смущаясь Дуниного любопытного взгляда.

— Вот как? — глубокомысленно выдохнула она и принялась ворошить лоскуты в коробе, делая вид, что ищет какой-то особенный.

Пауза затягивалась. Гаврила и Дуня стояли, сохраняя дистанцию, чувствуя неловкость, но не расходясь. Наконец Евдокия вспомнила, зачем прибежала сюда, вытянула шею и нашла глазами Мотьку.

Та с деловым видом ходила, размахивала свитком и что-то бормотала, словно учила философский трактат. Захар же косился на неё, расспрашивал конюха о здоровье лошадей, не особо слушая, что тот отвечает и не замечая его веселого оскала.

Все во дворе изображали бурную деятельность, посмеивались, поглядывая на своего боярича и боярышню, а когда одна из девок прошла мимо сына хозяина, покачивая бедрами, то конюх резко шуганул её. Девка взвизгнула, отскочила, заругалась на него, но все во дворе рассмеялись. И только боярич недоумённо перевёл взгляд на возмущенную челядинку. Мотька прикрыла лицо широким рукавом, не в силах справиться с охватившим её весельем.

Дуня тоже улыбнулась, потом посмотрела на Гаврилу и озабоченно произнесла:

— Гаврила Афанасьевич, боярич Волк собирает доказательства по делу об убийстве семейства Носиковых. Ты уж без утайки поговори с ним, передай всё то, о чём тебе проболтался Тимошка, когда взаперти держал. И до суда со двора один никуда не выезжай, — строго закончила она.

— Когда суд будет? — подобрался новик.

Дуня развела руки и печально произнесла:

— Как только сумеем добиться его.

— Тебе бы тоже со двора не выходить, — серьезно ответил ей боярич.

Она улыбнулась в ответ на его озабоченность о её безопасности, быстро кивнула, чтобы он не подумал, что она над ним посмеивается, хотя он выглядел забавным, а потом с горечью пояснила ситуацию:

— Видишь ли, как свидетель я ничего не стою. Я могу обвинить только Тимошку Сергеева, а против старосты или тем более Борецкой мне сказать нечего.

Гаврила непонимающе посмотрел на неё, и Дуня пояснила, что на суде учитываются только прямые улики, а не подозрения, которые быстро переквалифицируют в оговоры и отправят под кнут.

— Ясно, — выдавил он.

Пока они разговаривали, Мотька уже ушла, а Захар Захарьич стоял и смотрел куда-то затуманенным взором. Челяди во дворе почти не осталось. Все занялись настоящими, а не придуманными делами.

Дуня помялась, взялась наводить порядок в коробе, но стоя это делать было неудобно. Гаврила не уходил.

— Пойду я, — со вздохом произнесла она, — дела не ждут.

Никаких дел у неё не было. Дома она бы побежала на кухню и приготовила что-нибудь вкусненькое, позанималась бы с малышней, в конце концов позволила бы брату потренироваться с нею стрельбой из лука, а здесь всё вызовет вопросы, если не недоумение. Для неё возня на кухне и игра с детьми сродни отдыху, но даже дома этого не понимали, а просто приняли, так чего же ждать от чужих?..

Промаявшись, еле высидела время до полудня, когда весь двор Овиных собрался на представление. Новгородцы, радостно гомоня шли на площадь, а там уже вовсю действовали агитаторы против скоморохов. Они кричали обидные слова, дули в рожки, крутили трещотки, но безобразия долго не длились, поскольку всех быстро приводили в разумление.

Это даже стало ожидаемым актом и многих веселило. Люди собирались, лаялись с провокаторами, смотрели повтор и новую сказку, а за ней следовало напутственное слово священника, которому внимали, забывая дышать.

Дуня тоже внимательно слушала и понимала, что обстановка в городе накаляется. Её сказки раскачали горожан, и они стали задавать вопросы, искать ответы, а сейчас им эти ответы подавали на блюдечке. Но кто возглавит народ, когда тут всё рванет? Кто?!

Боярышня смотрела на людей и больше не радовалась своему успеху. Когда она начинала, то думала, что в совете господ найдутся лидеры, могущие достойно и без потрясений разрулить ситуацию, ввести республику в состав московского княжества, но таких не нашлось.

Никто не мог сравниться с Борецкой и противопоставить свою личность ей. Она жила своей целью, горела ею, шла к ней, не считаясь ни с чем, а другие всё время оглядывались, подсчитывали выгоды или убытки.

Евдокия себя не принижала. Она перехватила инициативу в информационной войне, а получив поддержку со стороны владыки, даже начала выигрывать, но что делать дальше?

Отдать всё в руки Феофилу?

Уж он-то наверняка получше неё всё продумал! С новгородским владыкой ей не равняться…

Дуня стояла в кругу Овиных, прислушивалась к чужим разговорам, а потом посмотрела на призадумавшуюся Кошкину. Их взгляды встретились, но поговорить они смогли только вечером. После представления, когда все вернулись домой, во двор постучался гость из Португалии.

Переговоры прошли легко, окрыленный удачей негоциант сразу же расплатился за все оставшиеся часы, чайкой накинулся на образцы перьевых ручек и сильно сожалел, что не успел побывать в первые дни на московском торге.

Кошкина заключила с ним договор, по которому ему на следующий год доставят в Новгород партию часов, тысячу писчих перьев, противопожарную пропитку и пару возов бумаги. Остальные товары он выберет сам на будущем торгу. Единственное, португалец настоял на тайне их договора, поскольку расплачиваться он будет золотом, но это было в интересах обеих сторон.

И только перед сном Дуня улучила минутку поговорить с Евпраксией Елизаровне о Ладе, о суде и о том, что им дальше здесь делать.

— Ладу завтра запишем твоею холопкой. Долг за ней в десять рублей.

— Ого! — удивилась Евдокия, но тут же согласилась: — Хорошо, я заплачу за неё.

— Владыка пишет, что у него не хватит людей, чтобы воевать с