Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли

Он искоса взглянул выжидающим взглядом. Я продолжал:

«Завтра вечером я хочу, чтобы вы уехали в Авеллино».

Он был крайне удивлен.

«В Авеллино! – пробормотал он на выдохе. – В Авеллино!»

«Да, в Авеллино, – повторил я несколько нетерпеливо. – Неужели это так удивительно? Вы передадите от меня письмо для синьоры Монти. Послушайте, Винченцо, вы были так преданы и столько для меня сделали, что я жду от вас теперь той же искренней верности и повиновения во всем. Завтра, когда начнется бал, вы мне здесь не понадобитесь, так что можете сесть на девятичасовый поезд до Авеллино и – поймите меня правильно – там вы и останетесь до тех пор, пока не получите от меня дальнейших указаний. Вам не придется долго ждать и вскоре, – здесь я улыбнулся, – вы сможете заполучить любовь Лилы».

Винченцо не дал мне ответной улыбки.

«Но, но, – запинался он, крайне озадаченный, – если я поеду в Авеллино, то не дождусь вашего сиятельства. Надо еще упаковать вещи, и кто присмотрит за багажом, когда утром в пятницу вы отправитесь в Рим? И, и я надеялся проводить вас на вокзал…» Он остановился, поскольку был слишком взволнован, чтобы продолжать говорить.

Я добродушно рассмеялся.

«Сколько еще пустяков вы придумаете в противовес моим приказам? Что касается чемоданов, то вы можете упаковать их прямо сегодня, если желаете, тогда они будут уже готовы. Остальные же ваши обязанности могут быть один раз переложены на других исполнителей. Не просто важно, но необходимо, чтобы вы уехали в Авеллино по моему поручению. Я хочу, чтобы вы взяли с собой вот это», – и я указал на маленькую квадратную железную коробочку, крепко сбитую и надежно запертую на висячий замочек, которая стояла на столе около меня.

Он посмотрел на коробочку, и мрачность его настроения еще более углубилась. Я выказал некоторое раздражение.

«Да что с вами такое? – сказал я наконец с максимальной строгостью. – Если у вас есть что-то на уме, то говорите немедленно!»

Его поразила моя вспышка гнева. Он взглянул на меня с удивлением и болью в глазах и заговорил своим мягким тосканским голосом, в котором прозвучала красноречивая просьба:

«Ваше сиятельство! – воскликнул он страстно. – Вы должны меня простить – да, простите вашего несчастного слугу, который вел себя слишком самонадеянно, но который искренне вам предан – да, в самом деле, так искренне! – и кто пошел бы за вами на смерть, если бы это потребовалось! Я не слепой, я вижу ваши страдания, поскольку вы страдаете, ваше превосходительство, хотя и прекрасно скрываете это! Я нередко наблюдал за вами, пока вы этого не замечали. Я чувствую, что у вас на сердце, как мы говорим, зияет рана, – кровоточащая, постоянно кровоточащая. Подобная вещь предвещает смерть столь же верно, как и удачный выстрел на дуэли. Позвольте мне присмотреть за вами, ваше сиятельство, позвольте остаться с вами! Я научился вас любить! Ах, синьор, – и он подошел и застенчиво взял мою руку, – вы ведь не видите – как вы можете видеть? – этого вашего взгляда порой, взгляда человека, оглушенного сильным ударом. Я сказал себе: „Этот взгляд меня убьет, если я буду видеть его постоянно“. И ваша любовь к этой знаменитой леди, на которой вы завтра женитесь, не освещает вашу душу, как должна бы. Нет! Вы кажетесь даже печальнее, чем прежде, и тот взгляд, о котором я говорил, возвращается снова и снова. Да, я за вами следил и в последнее время видел, как вы засиживались до ночи за письменным столом, когда уже пора было спать. Ах, синьор! Вы сердиты, я знаю, что мне не следовало об этом говорить, но скажите мне, как я могу смотреть в глаза Лилы и быть счастливым, когда я чувствую ваше одиночество и грусть?»

Я остановил поток его красноречия немым жестом и вынул руку из его пожатия.

«Я не сержусь на вас», – сказал я довольно спокойно и все же с некоторой холодностью, хотя вся моя натура, обычно чувствительная, была глубоко взволнована тем быстрым, непринужденным выражением его привязанности, что так горячо слетала с его губ текучей музыкой глубокого тосканского голоса. «Нет, не сержусь, но мне жаль, что я стал объектом столь пристального внимания с вашей стороны. Ваша жалость неуместна, Винченцо, это действительно так! Пожалейте императора, наряженного в пурпур и посаженного на трон из чистого золота, но не жалейте меня! Я говорю вам, что завтра – да, уже завтра! – я обрету все, о чем мечтал, – мое величайшее желание исполнится. Поверьте! Ни один человек в мире никогда не был так искренне удовлетворен, как буду я!»

Затем, видя, что он все еще глядел на меня с грустью и недоверием, я хлопнул его ладонью по плечу и улыбнулся.

«Давайте, давайте, друг мой, сделайте более веселую физиономию ради дня моей женитьбы, иначе вы окажетесь недостойным Лилы. Я благодарю вас от всего сердца, – и я заговорил серьезнее, – за вашу искреннюю заботу и доброту, но я вас уверяю, что у меня все в порядке. Я прекрасно себя чувствую и очень счастлив. Вы хорошо усвоили, что завтра вечером вы едете в Авеллино?»

Винченцо вздохнул, но не проявил энтузиазма.

«Пусть будет так, как угодно вашему сиятельству», – пробормотал он покорно.

«Вот и хорошо, – ответил я довольно. – И раз вы знаете, что это мне угодно, то позаботьтесь о том, чтобы ничто не помешало вашему отъезду. И еще кое-что: вы должны перестать наблюдать за мной. Откровенно говоря, я не желаю находиться под вашим присмотром. Нет, я не обижаюсь, отнюдь, преданность и самоотречение – прекрасные качества, но в настоящее время я предпочитаю послушание – строгое, абсолютное послушание. Что бы я ни сделал, где бы я ни заснул или ни проснулся, куда бы ни пошел или ни встал – занимайтесь своими обязанностями и не принимайте во внимание моих действий. Так вы лучшим образом мне послужите, ясно вам?»

«Да, синьор! – и бедный парень снова вздохнул и покраснел от внутреннего смущения. – Вы простите меня, ваше сиятельство, за мою фамильярность и откровенность? Я чувствую, что ошибся…»

«Я прощаю вас за то, за что в этой жизни не прощают никого – за любовь, – ответил я доброжелательно. – Зная, как вы меня любите, я прошу вас подчиняться моим настоящим приказам, и таким образом мы навсегда останемся друзьями».

Его лицо просияло от этих последних слов, и его мысли приняли иное направление. Он посмотрел на металлическую коробочку, на которую я до этого ему указал.

«Это нужно отвезти в Авеллино, ваше сиятельство?» – спросил он с еще большей готовностью, чем прежде.

«Да, – ответил я. – Вы передадите ее лично в руки синьоре Монти, к которой я испытываю глубочайшее почтение. Она позаботится об этом, пока я не вернусь».

«Ваш приказ будет исполнен, синьор», – сказал он быстро, как будто стремясь искупить свое прошлое колебание. «В конце концов, – улыбнулся он, – мне будет приятно вновь увидеть Лилу; ей тоже будет интересно услышать новости о женитьбе вашего сиятельства».

И, несколько утешенный перспективой той радости, что принесет его непредвиденный визит очаровательной маленькой даме его сердца, он оставил меня, и чуть позже я уже слышал его мягкий шепот, напевающий популярную любовную песню во время сбора моего чемодана для свадебного путешествия – того чемодана, которому не суждено было пригодиться его хозяину. В ту ночь, вопреки моей привычке, я долго засиделся за ужином; в ознаменование его завершения я наполнил стакан первосортным «Лакрима Кристи» и тайно добавил в него безвкусный, но сильный опиат, затем позвал своего лакея и заставил его выпить это за мое здоровье. Он с готовностью выпил все до последней капли. То была неспокойная ночь; дул сильный ветер, и дождь лил как из ведра. Винченцо вычистил обеденный стол, сильно зевая, затем, перекинув мое уличное пальто через руку, вошел в свою спальню – маленькое смежное с моей комнатой помещение, собираясь его почистить, соответственно своей привычке. Я раскрыл книгу и, притворившись увлеченным чтением, терпеливо ждал примерно с полчаса.

По истечении этого срока я подкрался к его двери и прислушался. Как я и ожидал, побежденный внезапным и тяжелым действием снотворного, он завалился на кровать и глубоко спал с не начищенным пальто рядом с ним. Бедный парень! Я улыбнулся, глядя на него: верный пес был посажен на цепь и не мог больше следовать за мной по пятам, во всяком случае, сегодня.

Так я и оставил его спящим, а сам, завернувшись в толстую альмавиву, которая скрывала меня почти до самых глаз, поспешил наружу, по счастью, не встретив никого на своем пути; там, под покровом непогоды и темноты, я направился на «Кампо Санто» – к местожительству всезнающих, хотя и безмолвных мертвецов. Здесь у меня было одно важное дело, которое требовало обязательного выполнения. Я знал, что если не приму мер по одурманиванию моего слишком преданного слуги, то он мог бы, несмотря на свои заверения, поддаться искушению и броситься по моему следу. А так я чувствовал себя в безопасности, поскольку не менее четырех часов прошло бы, прежде чем Винченцо проснется. А мне столько времени и не требовалось.