Несущая свет. Том 2 - Донна Гиллеспи

Уже теряя последние силы, Ауриана на пороге сна обратилась к Рамис с еще одной просьбой:

— Госпожа моя, умоляю тебя, когда ты будешь пророчествовать о будущем ребенка — что бы ни было в твоем пророчестве — утаи его от меня.

Вскоре зацвели поля и луга, козы и коровы давали людям много душистого молока. Ауриана часто ходила на прогулки с Авенахар, привязанной за ее спиной. Она переправлялась на лодке на берег и гуляла там по заливным лугам, поросшим шелковистой травой Долины и луга пестрели полевыми цветами; покачивали своими головками колокольчики, весело мигали розовыми огоньками лесные анемоны. В эти дни Ауриана до изнеможения занималась метанием копья в цель, которой служило обычно какое-нибудь дерево; Авенахар находилась поблизости в своей плетеной колыбели и, как всегда, наблюдала за матерью огромными удивленными глазами. Когда Ауриана оставалась на острове, она часто прогуливалась по нему, укачивая младенца или кормя его грудью: маленький ротик, сосущий ее молоко, особенно успокаивал Ауриану, и она на какое-то время забывала свои невзгоды и горести.

Промелькнули праздники Истре, солнечные лучи — золотые волосы богини — теперь вовсю омывали ожившую землю. Богине не было дела до того, что ее приход вновь разбудил в душе Аурианы мучительные воспоминания о смерти Бальдемара.

С приходом лета зелень налилась еще большей сочностью, запестрели яркие летние цветы, пришедшие на смену весенним нежным краскам: фиолетовые цветы иссопа, желтые первоцветы, оранжево-розовая душистая таволга. По глади водоемов заспешили проворные водомерки, многочисленные пчелы завели свои торжественные гимны солнцу.

Однажды летним утром, когда Авенахар шел уже третий месяц, Ауриана и Хельгруна работали в кладовой, раскладывая на просушку только что собранные листья мать-и-мачехи. Рамис была в отъезде, отправившись в далекие земли к тамошнему вождю для того, чтобы дать совет относительно предстоящей женитьбы. Ауриана не хотела, чтобы Рамис уезжала в этот раз, предчувствуя надвигающиеся события.

Ауриана первая услышала необычный звук — он нарастал, становясь все громче и настойчивей. Когда Ауриана поняла, что это был топот лошадиных копыт многочисленного отряда всадников, она подхватила Авенахар из плетеной колыбели и прижала младенца к груди.

Вскоре послышались крики поселенцев и собачий лай, топот копыт раздавался теперь уже совсем рядом. Однако до сих пор всадников не было видно — их скрывала ольховая роща.

Отряд, должно быть, остановился в рощице у расположенных там конюшен: Ауриана слышала приветственное ржание лошадей и мужские голоса, задающие вопросы конюхам. Затем топот копыт раздался с новой силой и из-за деревьев показалось более тридцати всадников, направившихся к болотистому незаселенному берегу озера. Теперь их отделяла от Аурианы только водная гладь.

Хельгруна схватила Ауриану за руку, пытаясь увести ее под навес.

— Живо! Спрячься! — прошептала она. — Кто эти дерзкие негодяи? Как осмеливаются они приближаться верхом к священному озеру?

— Отпусти меня, Хельгруна, я должна идти, — сказала Ауриана, высвобождая свою руку. — Неужели ты думаешь, что они не знают о моем присутствии здесь?

И с этими словами Ауриана ближе подошла к кромке воды, оказавшись в поле зрения отряда косматых всадников, одетых в медвежьи шкуры. Хельгруна не отставала от нее, следуя по пятам. Возвышавшиеся над головами всадников боевые копья образовали густой лес, на их руках — повыше запястья — тускло поблескивали золотые витые браслеты, указывающие на их статус воинов. Их предводитель держал боевой штандарт над головой — окрашенный охрой кошачий череп, водруженный на тисовый кол.

— Это мои соплеменники, Хельгруна. Не бойся. Они приехали за мной, — произнесла Ауриана, но в душе у нее боролись противоречивые чувства, радость и страх, она вовсе не была уверена в благих намерениях этих воинов. Ауриана застыла, прижав Авенахар к груди, похожая в это мгновение на настороженную самку животного, пытающуюся защитить своего детеныша.

Ауриана заметила, что воины взяли из деревенской конюшни Беринхарда и привели его на берег — вот почему они задержались у конюшен. Его шкура была отмыта от угольной пыли, он был взнуздан и готов в дорогу.

«Они добрались до меня и хотят вернуть назад Гейзару, чтобы тот расправился со мной», — с отчаянием думала Ауриана, вглядываясь в неразличимые на таком расстоянии лица соплеменников в тщетной попытке узнать, кто это — друзья или враги. Ребенку передалась тревога матери, и девочка начала плакать.

Тогда один из воинов поднес к губам рог и протрубил в него.

— «Мы пришли с миром, чтобы поговорить с тобой», — истолковала Ауриана значение этого трубного звука Хельгруне. Однако сама она все еще не была спокойна. Ее тревожила одна мысль: а что если они строят какие-нибудь недобрые планы в отношении ее ребенка?

— Ты не должна переезжать на ту сторону, — заявила Хельгруна с мрачной решимостью.

— Нет, Хельгруна, я должна это сделать, — отозвалась Ауриана. Она понимала, что ее мольбы о пощаде или попытки спастись бегством неминуемо опозорят ее в глазах соплеменников. Поэтому Ауриана резко повернулась и направилась в свою хижину для того, чтобы переодеться в лучший наряд для встречи с земляками. Хельгруна с озабоченным видом последовала за ней.

Единственный праздничный наряд Аурианы состоял из широкого полотняного платья светло-песочного цвета, вышитого по подолу ярко-зеленым цветочным узором, и серебряного пояса, пластины которого украшала чеканка, изображавшая воронов с красными глазами из ярких гранатов. Все это были подарки Рамис. Надев наряд, Ауриана распустила волосы, которые она не стригла с тех пор, как поклялась отомстить Одберту. Тяжелая шелковистая волна рассыпалась по ее спине до самого пояса. Хельгруна расчесала волосы Аурианы, пока та, распахнув на груди платье, кормила младенца. Глядя в это мгновение на сосущую молоко Авенахар, Ауриана ощутила почти физическую боль от мысли, что сейчас, может быть, ей придется разлучиться с дочерью. Ее потребность быть рядом с крошечным существом казалась Ауриане загадочной, мистической, ошеломляющей в своей непреодолимой силе. Прежде Ауриана и представить себе не могла, что способна испытывать такую зависимость от кого бы то ни было.

«Все мое тело будет болеть, а сердце щемить без нее. Я превращусь в дом без огня. Мои руки будут обнимать отныне лишь пустоту», — думала она.

Хельгруна заметила слезы, катящиеся по щекам Аурианы, несмотря на все ее усилия сдержать себя. Жрица недовольно поморщилась, и ее лицо заметно омрачилось. По мнению Хельгруны, беспредельная любовь Аурианы к ребенку была недопустимой слабостью. Подчинить все свое существо чувству любви, полагала Хельгруна, это все равно, что жить в грязной замусоренной комнате — потому что любовь рвет душу и саму жизнь в клочья, обращая гармонию жизни в хаос.