Новый Мир ( № 7 2013) - Новый Мир Новый Мир

Многие стихи Дозморова моментально запоминаются, это значит, что слова в них подобраны точно, и они — о самом важном. О том, что все хоть и не слишком хорошо, но смешно и небезнадежно, надо только «смотреть на бегемота»

[1] Свидетельством востребованности Ходасевича в современном культурном пространстве является выход двумя изданиями подряд книги Валерия Шубинского «Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий» — СПб., «Вита Нова», 2011, 736 стр., 1100 экз.; М., «Молодая гвардия», 2012, 528 стр., 5000 экз. (серия «Жизнь замечательных людей»).

[2] Впервые опубликовано в журнале «Волга», 2010, № 9 — 10.

Эстетика орфоэпии

М. Л. Каленчук, Л. Л. Касаткин, Р. Ф. Касаткина. Большой орфоэпический словарь русского языка. Литературное произношение и ударение начала ХХI века: норма и её варианты. М., «АСТ-ПРЕСС КНИГА», 2012, 1008 стр.

Масштабный академический труд. Фундаментальный свод русского произношения. Самый полный набор «орфоэпем» (то есть варьирующихся в одной позиции звуков или варьирующихся мест ударения в словоформе). А начинать разговор о книге приходится так, как будто мы имеем дело с прихотливо-сложным романом или сборником авагардно-непонятных стихов.

 «Пастернака не читал, но…». Некоторые работники СМИ, даже в руках не державшие этот фолиант весом в 1805 граммов, поспешили возвестить о жуткой опасности: словарь узаконил наряду с произношением «включ и т» допустимый вариант «вкл ю чит». Horribile dictu! Страшно сказать! Нет, на это мы пойти никак не можем.

А тут еще один из авторов словаря, а именно М. Л. Каленчук в интервью для прессы подлила масла в огонь. Дескать, глаголы на « - ить » тяготеют к переносу ударения, и когда-нибудь словари разрешат говорить «зв о нит» (пока такой вариант дается с пометой «! не рек.», то есть «не рекомендуется»). Ну, тут ревнители родной речи дружно попадали в обморок: «зв о нит» — это гибель русского языка и конец света!

Не конец, а дальнейшее естественное развитие. Просто мы, представители старшего поколения, до воцарения новой нормы можем не дожить — отсюда и наши апокалиптические настроения.

Вообще отношение нашей культурной среды к языку отмечено каким-то патологическим неприятием новизны. Эдакий мизонеизм — есть такой психиатрический термин. Хочется нам русский язык законсервировать, запереть у себя дома и не выпускать на улицу, чтобы не набрался чего-нибудь дурного. Между тем живой процесс обновления языка по своей сути позитивен. Он ценен и эстетически. Высшие свершения художественной словесности — это произведения, динамика которых питается энергией языковых исторических сдвигов. Таковы, например, «Евгений Онегин», «Преступление и наказание», поэма «Двенадцать», платоновский «Чевенгур». Их авторы не были пуристами и не боялись заглянуть в будущее языка.

Впрочем, как ни парадоксально, лингвистическими «охранителями» порой выступают не только убежденные архаисты, но и люди новаторских взглядов. Юрий Тынянов, например, произносил «тэнор» и не мог принять «тенора» с мягким «т»: «Это какой-то кенарь!» — говорил он. Но прошло всего семьдесят лет, и «тэнор» навсегда ушел в прошлое.

А иногда мы и на прошлое неадекватно переносим свои нормативные претензии. Наталья Горленко недавно рассказала в радиопередаче, что Булату Окуджаве не понравился романс на слова Федора Сологуба: «Люби меня ясно, как любит заря, жемч у г рассыпая и смехом горя». Надо, мол, говорить не «жемч у г», а ж е мчуг». Конечно, но у Даля еще допускались оба ударения, а в словаре Д. Н. Ушакова «жемч у г» дан как устарелый вариант. Не виноват «старший символист»!

Сама история произношения слова — эстетически значимый сюжет. Более чем полвека назад прочитал я в словаре Р. И. Аванесова и С. И. Ожегова «Русское литературное произношение и ударение», что правильно говорить не «фольг а », а «ф о льга». Запомнилось. Да еще Дельвиг его рифмой «Ольга — фольга» запал в душу. Но неумолимое время утвердило непоэтичный вариант. Во многих «жестких» словарях (для дикторов и школьников) господствует «фольг а ». В «Большом» (хочется так называть «Большой орфоэпический словарь»и для краткости, и по аналогии с Большим театром) есть и «ф о льга» как « допуст . устарелое ». Тут я испытываю личную радость, хотя, конечно, свою причуду никому не навязываю. Попросишь в магазине «ф о льгу» — просто не поймут, о чем речь. И так со многими словами. Наряду с наивно-потребительским «как правильно?» существует еще историко-культурное «как было и как стало». Слово дорого нам не только само по себе, но и вкупе с его историей, его судьбой.

За новациями «Большого» стоит многолетняя исследовательская работа, ответственный опыт социолингвистических наблюдений. Этой книге я доверяю и новаторскую позицию авторов поддерживаю. С общеэстетической и общекультурной точки зрения.

Авторы словаря отнюдь не идут на поводу у «узуса» (так лингвисты называют общепринятое употребление). Распространенные ошибки остаются ошибками. В данном словаре по-прежнему рекомендуется произносить «компьютер» с твердым «т», а «детектив» как «д[э]т[э]ктив». Не дают авторы спуску и вульгарному произношению «по буквам». Как вы прочитаете ахматовскую строчку «Сжала руки под темной вуалью»? Если первое слово у вас звучит «зжала» — это ошибка. Правильно — «жжала».

Для многих орфоэпия — это прежде всего ударения. А куда более важные сдвиги происходят в произношении согласных. Непросто обстоит дело с двойными буквами и звуками. В новом словаре слово «ванная» разрешено произносить как «ваная», да и «ванна» в беглой речи может стать «ваной».

Много новаций в области твердости — мягкости. Вот я сейчас пишу рецензию («реце[н’]зию» — без вариантов). В глаголе же «рецензировать» «н» уже отвердело, а «реце[н’]зировать» — только допустимый вариант. Ну а самый большой сюрприз — в связи с социально значимым словом «пенсия». Раньше мы произносили «пеньсия», а твердое «н» нам резало слух. Что же теперь? «Пе[н’]сия] и допуст. младш. пе[н]сия».

Вот мы и подошли к последовательно проведенному в словаре различению «старшей» и «младшей» норм. Они то и дело сосуществуют, причем в одних случаях «старшая» норма — основная, «младшая» — допустимая, в других — наоборот. Есть повод для раздумий и для личного произносительного выбора. Мой язык уже не повернется произнести «пенсию» с твердым «н», но детям и внукам мы не указ. Им жить. Может быть, у них эта пенсия будет тверже не только фонетически…

Новый словарь довольно плюралистичен, он допускает множество вариантов. Можно сказать, что он отразил постмодернистскую ситуацию в орфоэпической культуре. Он рассчитан на интеллигентного читателя, ценящего разномыслие и не мечущегося, как буриданов осел, между «одновр е менно» и «одноврем е нно». Равноправны эти варианты, как равны люди разных полов, возрастов и национальностей.

Именно таким должен быть академический словарь. На его основе могут составляться нормативные справочники, не столь детальные и разветвленные, более категоричные. Но нужен, так сказать, орфоэпический метр-эталон. Теперь он у говорящих по-русски есть.

Неизбежно встанет вопрос о переиздании словаря (и заодно об исправлении кое-каких полиграфических дефектов). Может быть, стоит вывести словарь и в онлайновое пространство: потенциальное количество «пользователей» здесь в десятки, если не в сотни раз превышает издательский тираж в три тысячи экземпляров.

С прицелом на грядущее — несколько личных пожеланий. Главное из них связано с внесистемным словом «жюри», вопрос о произношении которого решается, в общем, довольно субъективно. Совсем недавно в нем полагалось произносить мягкое [ж’], а вариант «жури» давался с запретительной пометой. Так, например, обстоит дело в «Словаре образцового русского ударения» М. А. Штудинера (эта книга значится в числе источников «Большого»). И вдруг видим в рецензируемом словаре резкий поворот на сто восемьдесят градусов: «[жу]ри (! не рек. [ж’у]ри)». Как-то даже обидно: ведь произношение с мягким [ж’] сохраняется в речи рафинированных интеллигентов, лично для меня эта «орфоэпема» была своего рода «шиболетом», испытанием высшего уровня речевой культуры.