Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна

Ну вот и все. Все тридцать пять человек в сборе.

Невольно задумываюсь о том, сколько заключенных на данный момент проживает на Птицеферме по документам. Скольких Филин убил, прочищая себе дорогу к власти? Еще тридцать пять? Сорок? Больше?

— Итак, я предлагаю начать!.. — голос Главы летит над нашими головами.

Мне тошно смотреть на этого человека. Пялюсь в небо. Сегодня оно удивительно голубое и чистое, лишь вдалеке плывут редкие перистые облака. Было бы здорово, если бы непредсказуемая Пандора послала сейчас дождь. С удовольствием бы посмотрела, как Филин будет месить грязь в своем белом одеянии.

Но дождь не начинается, а Глава говорит и говорит. Стандартный набор фраз: о единстве, о «семье», о том, что мы живы лишь благодаря его законам и их неукоснительному соблюдению, о ценности каждого…

Слышу, как усмехается Ник за моим плечом — такой долгой речи о том, как Филин всех нас любит и радеет за наше благополучие, ему еще слышать не доводилось. И правда, в последний раз Глава так заливался соловьем на похоронах Тетерева. На моем так называемом суде он был слишком взбешен, а потому немногословен. Сегодня Филин спокоен и доволен, хоть и пытается это скрыть за серьезным выражением лица. Ему нравится карать и миловать. Впрочем, чтобы помиловать, белые одежды не надевают и не вышагивают впереди процессии с видом гласа господнего.

К тому времени как вступительная речь завершается, у меня уже слезятся глаза от долгого смотрения в небо.

— Олуша, а теперь ответь, зачем ты это сделала? — вопрошает Глава. — Ты ведь знала, что эти медикаменты могут спасти жизни твоих друзей, соседей.

Олуша вздрагивает, когда к ней обращаются; глаз не поднимает. Ее губы что-то беззвучно шепчут. Прищуриваюсь, всматриваясь.

— «У меня нет друзей», — тихо переводит Ник, все еще держа меня за руку.

Поджимаю губы.

— Ответь! — голос Филина пропитан праведным гневом и грохочет, будто гром.

От этого громкого окрика Рисовка отворачивается и прячет лицо на груди Сапсана.

Олуша молчит.

— Ответь же! — Глава подходит к допрашиваемой совсем близко. Ударит? Нет, всего лишь кричит еще громче: — Отвечай нам!

По рядам проходит шевеление, начинается шушуканье.

— Может, язык проглотила вместе с таблетками, — язвительно высказывается Кайра, но тут же покорно замолкает и тупит взгляд, стоит Филину глянуть в ее сторону.

— Ответь!

— Я хотела избавиться, — тоненько отвечает Олуша, так и не поднимая глаз и гипнотизируя потрескавшуюся глину под своими ногами. — Избавиться хотела… От ребенка…

Филин благосклонно кивает и важно поднимает вверх руку с вытянутым указательным пальцем. Поворачивается кругом.

— Все слышали? — уточняет. — Всем уже известно о беременности Олуши. А теперь смотрите, она самовольно решила избавиться от ребенка, не посоветовавшись с нами, не спросив разрешения! — царь и бог в белых одеждах не терпит, когда кто-то хотя бы дышит без его позволения.

— Значит, она не пыталась покончить с собой? — ахает Чайка, кажется, шокированная ответом подсудимой.

— Отвечай, — Филин ловко переадресует вопрос из «зрительного зала».

Олуша всхлипывает, машет головой.

— Я думала, выпью лекарств, меня будет тошнить и случится выкидыш.

На этих словах Сова воздевает глаза в небо. Согласна с ней. Даже я, будучи далекой от медицины, понимаю, что пытаться прервать беременность отравлением — метод сомнительный.

— Почему таким способом? — теперь голос Главы звучит даже ласково — подводит к главному и невероятно этому рад.

— А каким? — Олуша так и не поднимает головы, общаясь исключительно со своей обувью. — Сова отказалась мне помогать хирургически.

Филин кивает, принимая версию.

— Как ты получила лекарства? Ты их украла или тебе кто-то помог?

Никто в здравом уме и ни при каких обстоятельствах не помог бы Олуше выкрасть медикаменты. В лучшем случае, отказали бы, в худшем — тут же донесли бы главе.

— Помог, — тоненький голос Олуши заставляет меня шире распахнуть глаза. — Сова сама дала их мне.

Мне хочется прикрыть глаза руками, но я так и стою и смотрю на подлую глупую Олушу. На скривившегося Филина. На побледневшую от такого обвинения Сову.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ты что городишь?! — сначала мне кажется, что пожилая женщина бледнеет от шока, теперь понимаю — от ярости. — Не было такого. Кайру спроси, чью задницу я перевязывала с утра!

Тайком выдыхаю с облегчением. Алиби — это прекрасно. Как знала, что не зря воткнула в Кайру тот ржавый гвоздь.

Взгляды скрещиваются на упомянутой. Та недовольно закатывает глаза.

— Правду Сова говорит, — подтверждает нехотя. — Дура, — это уже адресуется Олуше.

В этот момент подсудимая впервые вскидывает глаза.

— Но я же не виновата. Я хотела как лучше! — часто моргает. — Пощади, Филин, — и бросается ему в ноги, обнимает колени. Как однажды мои — на кухне.

Было бы мне ее жаль после всего услышанного, не будь она в положении? Сомневаюсь.

Ник расплетает наши пальцы и притягивает меня спиной к своей груди, обнимает. Он тоже понимает, что сейчас что-то произойдет.

Филин отталкивает от себя Олушу ногой. Не бьет, но отпихивает, как бродячую кошку, потеревшуюся об его штанину.

— Розги, — сообщает холодно. — Пять раз. И предупреждение: еще один проступок — и смертный приговор. Считай, что ты на испытательном сроке.

Впиваюсь пальцами в предплечье Ника.

По рядам проходит гул неодобрения.

— Пороть? Беременную? — зычный голос Чайки хорошо различим на фоне других.

И впервые мне не хочется закрыть шумной женщине рот.

— Прекратить! — рявкает Филин, потому что все продолжают говорить одновременно. — Немедленно!

— Пощадииии! — пищит Олуша у его ног, подползая к Главе по земле и норовя опять обнять его колени.

— Тишина! — кричит тот ещё громче, снова отпихивая приговоренную прочь.

Наконец, его окрик срабатывает: люди замолкают, даже Чайка. Однако ее брови воинственно сдвинуты, ясно говоря, что их обладательница высказала ещё далеко не все.

— Пощадиии! — продолжает жалобно доноситься снизу. — Поща…

— Еще звук — и ударов будет десять, — с садистским наслаждением предупреждает Глава.

Олуша прерывается на середине слова; сидит на земле и молча давится рыданиями. Боится, она все ещё за себя боится.

Тем временем ищущий взгляд Главы проходит по рядам. Раньше приговоры приводили в исполнение Тетерев или Момот, наши главные палачи. Теперь же не осталось ни того ни другого.

Взгляд Филина мечется от лица к лицу, выискивая желающих. Но таких не находится.

Вздрагиваю, когда пристальный взор главы останавливается над моей головой.

— Пересмешник, приведи приговор в исполнение.

Он спятил? Это моя первая мысль. Проверяет лояльность и наносит превентивный удар — вторая.

— Нет, — спокойно отвечает Ник.

Глаза Филина мстительно сужаются.

— Что значит — нет? — переспрашивает ласково.

— Только то, что, согласно твоим же словам, мы все здесь одна большая дружная семья. А я не согласен бить членов своей семьи.

Готова расцеловать Ника прямо сейчас. Без шуток. Никогда не видела, чтобы кто-то ловил Филина на его же словах.

— Момот тоже был твоей семьей? — негромко бормочет стоящий через два человека от нас Пингвин.

Вероятно, он рассчитывает тоже продемонстрировать свое остроумие, но выходит иначе. Впрочем, как всегда с Пингвином.

— Мы это обсудим, — обещает Филин Нику и переключается на только что привлекшего к себе его внимание мужчину. — Пингвин, тогда ты.

Вечно румяная физиономия моего бывшего сожителя бледнеет так резко, будто в нее плеснули белой краской.

— Чего я-то? — бормочет. — Она же это… беременная.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Верно, Пингвин же говорил о том, что мечтает о сыне.

Филин скрипит зубами, но не настаивает. После ответа Ника сложно приказать пороть «ближнего своего».

— И с тобой обсудим, — обещает. — Ворон! — находит взглядом своего первого помощника. — Давай ты. Правосудие должно быть приведено в исполнение.