Чародей - Валентина Гончаренко

Если не было света, последние уроки второй смены не проводились, детей отпускали домой. В декабре — январе это случалось довольно часто. В один из таких дней школа после третьего урока опустела. Рано взошла луна. Морозец. В учительской при свете коптилки я проверяла сочинения семиклассников. Тихо. Только из отдаленного класса доносятся детские голоса. Урок пения у Тамары. Ее четвероклассники очень любили петь, темнота им не помеха. Вот они и остались одни на всю школу и так распелись, что даже забыли о времени и порядочно пересидели.

Огонек коптилки метнулся… Кто- то рванул дверь. Юрий Николаевич явился на свидание. В комнатку, где Тамара жила с Соней, он не заходил. Обычно они недолго посидят в пустом классе, и он удалялся. У Тамары нет времени на длинные свидания. Ей нужно подготовиться на завтра к десяти урокам.

Юрий молча прошел к печке, придвинул ногой табуретку, небрежно уселся и, ухватившись за спинку стула, качнул меня, приглашая к беседе. Я не оглянулась И так ясно: успел выпить. В последнее время почти каждый вечер от него попахивало спиртным. На уроках — как стеклышко, а вот к вечеру… Понял, что разговора не будет, присмирел, закурил. Увлекшись работой, я забыла о нем.

И вдруг тягучая тоска, отчаяние и одиночество когтисто сжали мне душу.

— Скакал казак через долину… Блестит колечко на руке…

Я повернулась вполоборота. Юрий смотрел через окно на крышу соседнего дома, покрытую сверкающим снегом, и пел, углубившись в свои мысли. Мой отец, подвыпив, иногда тоже пел эту песню. Поразила схожесть интонаций и манеры пенил. Я перенеслась в далекое детство, в ту счастливую пору, когда в нашем доме устраивались застолья с квартетом замечательных певцов — отец с мамой и супружеская пара их друзей. Нет, отец пел несколько иначе, не так озлобленно-тоскливо. А Юрий продолжал рассказывать, как казачка, подарив кольцо, обещала через год стать его женой. Срок подошел, он вырвался из дальнего похода и "в село родное поскакал", на мосту встретил сестру, которая убила сообщением, что ему "подлюка изменила, другому сердце отдала". Не совладев с собой, он рванул к изменнице и увидел на крыльце молодку с ребенком малым на руках. Он оскорбил ее, прорычав, что она в тот же вечер изменила, другому, сука, отдалась. Нет, отец пел мягче, без бранных слов. Я впервые только сейчас их услышала. Что с Юрием? Лицо жесткое, злое, будто ему так тяжко, что терпеть дальше нет мочи. Будто чего-то ему не хватает, будто что-то потерял, но не ищет потерянное, оно в нем самом… Непонятно: шутник, повеса, шалопай — и такая безысходность, такое душевное родство с отцом последних его лет. Откуда они? Я повернулась к нему со стулом. Остаться бы в детстве еще хоть немножко, продолжая касаться душой к отцовской непонятной печали. Пусть бы Юрий так же обнажено пел, а я бы слушала. Но он встал.

— Напрасно ждешь… Продолжения не будет… Концерт окончен, публика может расходиться, — грубо сказал он. — Как ты думаешь, мне подождать еще или убираться восвояси?

— Сие меня не касается… Решай сам.

— Сам, говоришь? Ну, так я решил: уберусь восвояси… Адью!

Офицерская шинель, хромовые сапоги и армейская шапка — ушанка очень ему к лицу. Незаметно, что он "под мухой". Шагнул твердо, дверь прикрыл жестко. Чем он напомнил мне отца? Внешне они сильно разнятся. Отец по типу ближе к Кириллу Лаврову, особенно походкой. Юрий на первый взгляд напоминает Хворостовского, только чуть выше и спортивнее. Мало общего. Чем же близки отец с Юрием? Не дай Бог, если судьбой.

Минут через десять, отпустив учеников, вошла Тамара.

— Папиросами пахнет… Юрий Николаевич был? Почему не дождался?

— Посидел, не сказал ничего и ушел… Странный какой-то… По вечерам он часто бывает навеселе?

— Бывает… Говорила ему, чтобы не приходил выпивши…

— Вот поэтому, наверно, и не дождался…

Тамара сунула стопку тетрадей в шкаф. Красивый платок, нарядное пальто, модные черные сапожки на низком каблуке… Из-под платка выбилась волнистая прядь темных волос, черные брови дугой, густые ресницы, аккуратный носик… Усталость почти не видна, а ведь она отработала десять уроков, двенадцать часов пробыла в школе… Красавица — хохлушка, стройная как тополек. Одна не останется… Я поймала себя, что смотрю на Тамару с ревнивой завистью, устыдилась низменности своих мыслей, но прогнать их не сумела. Да, Тамара одна не останется. Не Юрий, так кто-нибудь другой. А у меня ни Юрия, ни кого другого. Вечно одна. Весной разбитной лейтенант сказал убийственную фразу, что даже под страхом расстрела не женился бы на такой, как я, поэтому весь век мне придется куковать одной.

Уходя, Тамара забыла журнал. Я подумала, что если бы Ивану выпало счастье хоть десять минут побыть с Тамарой наедине, он бы ждал всю ночь и глаз бы не сомкнул… А Юрий не захотел подождать десять минут… Дурак. На переменах в первую смену было шумно, вторая смена проходила в тишине. Тамара с Верой заходили в учительскую только на большую перемену попить чаю и задерживались ненадолго. Мне работалось спокойно.

На зимних каникулах предстояла сдача двух полугодовых отчетов — цифрового и текстового. За несколько дней с ними не справишься. К цифровому заранее не подготовишься, а вот к текстовому можно. К средине декабря он начерно был готов. Необходимые формы для цифрового — тоже. Благополучно прошли контрольные за полугодие, никто из учителей не заболел, и школа без потрясений встретила Новый год. Елка и новогодние утренники проводятся в детском доме, нас приглашают гостями. С началом зимних каникул снова отмыли классы. Штатных уборщиц у нас не было. Колхоз выделил двух женщин- армянок, которые по воскресеньям делали уборку в учебных корпусах. За это им выписывали из колхозной кладовой пшеничную муку мельничного помола, мясо или кур. При той нужде, что люди переживали в войну и сразу после нее, это было большое подспорье. Армянки приходили со старшими детьми, и к обеду справлялись с мытьем полов, каждая в своем корпусе. Мы на каникулах, подбеливали стены понизу, обметали пыль с потолков, мыли парты, столы и классные доски, драили полы. После нашей уборки школа блестела, было приятно сидеть в чистеньких классах и готовиться к следующей четверти. Софья уехала на зимнюю сессию в институте. Вере скоро в декрет. Мы, шестеро, трудились не покладая рук. И педсовет провели вшестером, а потом устроили традиционный небольшой сабантуй с горячим чаем и домашней выпечкой. И танцевали, конечно, а Тамара с Иваном отбили такую "цыганочку, что невольно вспомнились бродячие предки Бритковых. Тамара, накинув на плечи цветастый платок, с огненной страстью отбивала чечетку хромовыми сапожками, а Иван волчком вертелся вокруг нее, то взмывая в прыжке, то пускаясь вприсядку. Какая пара! Юрий рядом с ними бледнел.

В конце января Вера пошла в декрет. Всей учительской уговорили Ивана принять ее второй класс. Теперь он, как и Тамара, был в школе целый день, а перемены в учительской второй смены потеряли тишину и умиротворенность, загремели хохотом и анекдотами. Сидя дома, Вера не оставила своего класса. К вечеру у нее были готовы для Ивана подробные планы — конспекты уроков на завтрашний день. Тетради школьников проверяла и ставила оценки тоже она. Они засиживались допоздна, обсуждая с Иваном подробности предстоящих дел не только во втором классе, но и в других классах. Не выдержав, Иван засыпал, а она дописывала его поурочные планы. Загруженный сверх меры, он остепенился, на прежние художества у него не стало ни времени, ни сил. Позиции Веры укрепились весьма значительно, хотя третью четверть почти целиком она пробыла в декретном отпуске и ни разу не заглянула в школу. В последних числах февраля она родила дочку, и на Ивана всем скопом навалились и родители, и мы на переменах, и район.

Отцовство нужно узаконить, твердили ему со всех сторон. Крошка не должна безвинно страдать всю жизнь, имея в свидетельстве о рождении прочерк в графе " Отец". В Советском Союзе дети были единственным привилегированным сословием, и с первых дней своей жизни попадали под защиту государства, мудро стремившегося обеспечить будущее народа. Государство работало на Веру, в ее стремлении взнуздать Ивана. Если бы Иван был раньше женат и имел законных детей, то государство вступило бы в защиту их, а Вера попала бы в разряд матерей — одиночек, дети которых не имели права претендовать на отца. Безотцовщина. В первые годы после войны стихийный самосев безотцовщины вызвал демографический взрыв. Не хватало на всех законных отцов, а дети были очень нужны. Аборты попали под строгий запрет, а тем, кто делал их подпольно, грозило тюремное заключение. Большинство одиноких женщин заводило ребенка ради ребенка, ради того, чтобы было о ком заботиться и кого любить. Вера завела ребенка, чтобы любым путем сделаться мужнею женой и не остаться вековухой. Иван и ребенок ей потребовались только ради этого. О них она не страдала, страдала только о себе. Иван это чувствовал и сопротивлялся долго, но под общим напором он все-таки сдался, зарегистрировался с Верой, а девочке дал отчество и свою фамилию. Никакой свадьбы, никаких поздравлений в коллективе, формальный акт и ничего больше. В те годы декретный отпуск продолжался всего два месяца: месяц до родов и месяц — после. Не знаю почему, но без Веры легче дышалось всем, не только Тамаре и Ивану. Работали в прежнем темпе, только веселее и свободнее, что ли.