Я тебя не знаю - Иван Юрьевич Коваленко

пробовал смотреть на Варвару как на женщину. Вполне хороша собой. В ней была стойкость, и в ней же присутствовала слабость. Со стороны могло показаться, что она хорошо ладит с обеими своими ипостасями, но Тимофей знал, что все не так и Варвара блуждает между ними, пытаясь то зацепиться за одно, то скрыться от другого.

«Любая одежда тебе идет, и всякая прическа к лицу», – говорил он, когда Варвара приходила в каком-то новом образе. Но слова его были неправдой, потому что не во всех обличиях он ее заставал. Конечно же, у этой женщины должны быть образы, о которых он может только догадываться, а ей хватает сил оставлять их за пределами работы.

Работа и ничего, что вне ее. Дальше этой границы они перейти себе не позволили. Все-таки она замужняя дама, а он порядочный человек.

Сейчас вечер. И они сидят в полицейской столовой.

– Представляешь, – сказала Варвара, – сегодня я блуждала по аккаунту одного человека. Он, конечно же, ненормальный. Двадцать четыре обличья. Мужчины, женщины, девочки, мальчики. От их имени он писал сообщения и был так правдив! Не скажи мне, что это пишет один человек, я бы никогда не поверила. Для каждого аккаунта он заводил свои сим-карты, потом переходил на общение в мессенджеры, там продолжал играть свои роли и делал все настолько хорошо, что как бы вдруг становился лучшим товарищем для собеседника. Компанией для одинокого, успокоением для суетливого, утешителем для брошенной.

– Все заканчивалось деньгами?

– Разумеется.

– А было что-то необычное?

– Нет, все оказывалось максимально просто. Месяц общения, никакой пошлости, все на самом целомудренном уровне, а потом – бац, с ним или ней что-то происходит и «нужна помощь». Все ситуации были хорошо спланированы и обставлены. Поэтому просьба о пяти или десяти тысячах рублей выглядела вполне нормально.

– И какая его «зарплата» за месяц?

– В сентябре сто двадцать, в октябре – сто шестьдесят.

– Не густо.

– Но больше ему и не надо. Он же это не из-за денег делает.

– Ну конечно.

– Представь себе!..

Иногда ему хотелось прийти к ней в гости и увидеть наконец того самого человека, о котором она почти не говорит, и непонятно, что о нем думает.

Что бы Тимофей сказал ему? О том, что Варвара – хороший полицейский и все, что она делает, правильно? Но все, что правильно для полиции (страны и человека), может стать ошибочным для семьи. И здесь он не претендовал на роль эксперта, поскольку сам ни разу не был женат, да и отношений с женщинами у него почти не было. А когда они вдруг возникали, то Тимофей невольно терял в себе способность «слышать», и это настолько пугало его, что все встречи и свидания становились скоротечными. Ни о сожительстве, ни тем более о браке не могло быть и речи.

– Но тебе нужна жена, – сказала однажды Варвара. – Ты же сам говорил мне, семья – это космос. Зачем себя его лишать? Из страха потерять свой собственный космос? Но ты его не потеряешь. А если что-то в тебе пропадет с появлением человека, который будет тебе поддержкой и опорой, значит, все эти способности и ощущения в конечном итоге были не так важны.

– Шутишь?

– Нет.

– Тогда, может быть, тебе самой начать работать не ночью, а днем?

– А никто и не говорит, что я сильная и разумная. Я просто мастак давать советы.

В воскресенье утром Тимофей сидел в своей машине и наблюдал, как асфальт, покрытый тонкой коркой льда, отражал солнечный свет. В нескольких метрах от него – дом, где живет Алиса. Он следил? Дело закрыто, поэтому преследовать женщину он не имел права. Просто ждал. Возможно, что-то произойдет, а возможно – не произойдет ничего. Только что он видел, как она раздвигала шторы. День начался.

В памяти всплыл последний, пятничный «допрос» – допрашивал не ее, а молодого человека, который также долгое время казался «тишиной».

«Мы подозреваем его в нескольких нападениях на женщин, – объяснил коллега. – Улики только косвенные. Нужна помощь».

Помощь? Хорошо.

Но в какой-то момент Тимофей даже испугался: а не происходит ли что-то с ним самим, если люди вокруг стали неощутимыми. Вот, например, этот мужчина: ему нет тридцати, хорошо сложен, на вид и не скажешь, что ненавидит женское естество. Нелюбви к себе тоже не ощущалось. Почему он непроницаем?

Есть последний предел, после которого не выдерживает никто, – двадцать восьмая минута. Именно в этот момент Тимофей как бы невзначай кладет на стол вещицу – что-то, что косвенным образом связано с преступлением. Вернее, не с самим злодеянием, а с идеей поступка. На этот раз фотографию женщины. Тимофей достал ее из папки, которая все время лежала в середине стопки. Со стороны все выглядело так, что он всего лишь продолжает изучение бумаг. Женщина на снимке не одна, с ней младенец. Женская суть в одном мгновении.

Тимофей увидел, что человек напротив едва заметно повернул голову в сторону фотографии, и наконец-то оно появилось – напряжение. Одновременно посадка человека напротив стала чуть менее естественной, а кончики пальцев словно окаменели. Все это едва заметно. Возможно, и не поменялось ничего – ни в его позе, ни в пальцах, но гармония была нарушена. Эту тональность он хорошо знал – ненависть и прячущаяся за ней обида. А ведь изображение матери и едва родившегося ребенка должно успокаивать!

– Это он, – передал Тимофей своему коллеге. – Смелее.

Алиса была единственной, кто прошел все испытания. При ней он достал из ящика файл, внутри которого был флакон с духами. Женская красота, скованная в прозрачном пакете.

Все оказалось впустую. Ничего в ней не поменялось, как не поменялось и после. Именно поэтому он сидел в воскресенье утром около ее подъезда и любовался тем, как солнце отражается в заледеневшем асфальте.

Варвара прислала фотографию в мессенджере. Обложка книги. Так она делала, когда хотела что-то порекомендовать. Читай, Тимофей!

По радио предупредили о стуже, которая накроет Москву в декабре. Дворник толкал перед собой тележку, в которую собрал остатки листьев.

Потом сообщили, что война продолжается, хотя подобрали для этого другие слова. На проводе сидел грач. Тимофей вспомнил картину «Грачи прилетели». С какого-то момента спивающийся Саврасов писал только ее – напивался и писал, напивался опять и писал еще одну такую же. В XIX веке грачи улетали на юг, а теперь им нужно лишь добраться до мегаполиса. Таким птицам не важна температура воздуха, им нужна еда. В Москве ее предостаточно.

Радио продолжало жить своей жизнью. Теперь звучала реклама, которая обещала выгодные предложения при покупке жилья. Кто-то строит дома, а кто-то их покупает. Возможно, будь он женат, то жил бы не в однокомнатной квартире панельного дома, а в какой-то другой. Но он живет как живет, а женятся пусть те, кому это нужно.

…Алиса вышла около полудня, а когда скрылась за углом, Тимофей оставил машину и поспешил следом.

Для бесцельной прогулки девушка шла слишком быстро. Уверенная походка, без спешки. Плечи не выглядят напряженными – по крайней мере, не напряженнее, чем обычно. Если и погружена в себя, то не настолько, чтобы забыть обо всем вокруг, – переходя дорогу, она посмотрела налево и направо и только потом ступила на проезжую часть. Идет, не оглядывается. Через несколько минут сворачивает в сторону и направляется – только не это! – к храму. Там она скрывается от его глаз окончательно.

Что теперь делать? Зайти и сразу раскрыться? Ни он, ни она с точки зрения закона ничего не теряют. Она формально невиновна, а он просто решил зайти в церковь. В жизни бывают и не такие совпадения.

Нет, не вариант. Возможно, это тоже в подкорке – храм как место чего-то интимного, где начинают работать другие законы, требующие негласной деликатности. Поэтому Тимофей выбрал нечто среднее: зашел на территорию церкви и сел на скамейке. Хорошо видно, кто в храм входит, кто выходит, а сам остаешься невидим.

Алиса показалась через час. Сосредоточенным шагом прошла мимо. Кажется, все в ней осталось точно таким же, хотя нет – что-то поменялось. Может быть, наклон головы стал чуть ниже. А может, вокруг нее образовалось нечто вроде шара, который отражал все внешнее.

Теперь он позволил ей уйти.

Почти сразу, как Алиса пропала из виду, Тимофей поднялся со скамейки и сам направился к храму. Все бывает в первый раз. Креститься он не умеет, поэтому в церковь зашел так же, как и в любое другое помещение – спокойно и без промедления открыв дверь. Внутри была тишина.

Возможно, что-то он все-таки ощутил. Лампады затушены, образа видны только там, куда падал солнечный свет из окон.

«Кладовка для святых» – так говорил про церкви отец, еще тот безбожник. Но оторопь все равно сковала Тимофея. Что-то внутри его самого