Договориться с тенью - Галина Миленина

Зять положил трубку, а Ольга Сидоровна долго ещё не могла успокоиться. Значит, сон ей был вещий, последнее предупреждение. И Она снова окунулась в своё прошлое, в длинный барак с серым утром за окном.

К началу войны, в тридцать девятом, хозяину фабрики Паулю было около сорока, когда при родах умерла его жена, оставив вместо себя рыжеволосую Еву. У Пауля уже имелся наследник и помощник – семнадцатилетний сын Алоис, болезненный, молчаливый юноша не от мира сего, с непременным томиком Гёте за пазухой. Пауль показался Ольге человеком хмурым, неразговорчивым, но не злобным. Кто знает, каким он был до войны, при жизни его любимой жены, когда с конвейера его фабрики сходили не ящики для снарядов, а добротная мебель для уютного быта?

Несмотря на полученные немцами инструкции: демонстрировать подневольным рабочим расовое превосходство и избегать личных контактов, хозяин относился с необъяснимой, но очевидной симпатией к Ольге. К сожалению, это заметила не только она – все работницы фабрики стали коситься в её сторону и перешёптываться. Оля была удивлена – особенной внешностью она не отличалась. Нельзя было сказать, что у неё было красивое лицо или ладная фигурка. Вот у Кати – да! Но мимо сестры Пауль проходил, как мимо пустого места, уже издали не сводя глаз с Ольги.

Когда все попривыкли друг к другу и наладились более или менее сносные отношения, какие могли быть при сложившихся обстоятельствах между немцами и остарбайтерами, маленькая Ева, не чувствуя преград, которые были между взрослыми, всё чаще стала забегать в барак к русским. Объектом своего общения Ева выбрала Ольгу, игнорируя остальных. Однажды Ольга сильно простыла, ни о каком лечении восточных рабов речи не могло быть, но ей, с высокой температурой разрешили остаться в бараке, не выходить на работу. В обед к ней пришла Ева с бумажным свёртком, в нём лежал кусочек штруделя и три яблока. Отказаться от такого подарка из рук ребёнка она была не в силах, хотя понимала, что сама Ева не могла знать о том, что Оля лежит здесь больная. Так или иначе, но со временем Ольга была отмечена вниманием всех членов этой маленькой семьи. Застенчивый Алоис, по необходимости разговаривал на фабрике только с Ольгой, хотя были девушки, которые хорошо владели немецким, в отличие от Оли, – ей чужой язык давался тяжело.

Как то в воскресный день в барак пришла Ева. Девочка была в нарядном платье, на шее большой овальный медальон с фотографией матери – подарок отца Еве ко дню рождения. Вот тогда-то и стало всё сразу понятно без слов. С фотографии на них смотрела женщина невероятно похожая на Ольгу. Высокий лоб; большие карие глаза с опущенными внешними уголками, указывающие на добродушие, доверчивость и готовность к помощи; широко поставленные густые брови; нос, чуть больше, чем следовало бы с едва заметной горбинкой, приподнятые уголки губ, излучающие радость и оптимизм; густые, слегка волнистые волосы – всё было Ольгино. Медальон прошёл по рукам изумлённых девушек. Они смотрели на фото, затем на Ольгу, ахали, качали головами, перешёптывались. Но с тех пор Ольга не замечала ни одного косого взгляда, не слышала унизительного шепотка в свой адрес.

Прошли почти три долгих года на чужбине. Женщины заметили, что перестали изготавливать большие ящики для авиа снарядов, заказ на маленькие для боеприпасов тоже сильно уменьшился. Отношение немцев на фабрике к невольницам изменилось. Некоторые не скрывали своей злобы, узнавая новости с фронта, другие резко подобрели или просто перестали изображать из себя сверхлюдей, высшую расу. Рабочий день сократился, появилось больше свободного времени, всё говорило о приближении конца войне, девушки сбивались группками, шептались, обменивались слухами, мечтали о возвращении домой, в воздухе запахло свободой.

Однажды утром они вышли из барака и не увидели охранника на вышке, в волнении подошли к дверям фабрики, но их не ждали, двери были заперты. В этот день Пауль пригласил Олю на прогулку к озеру, для важного разговора. Они долго шли молча по узкой тропинке через лес. Пауль нервничал и всё не решался начать разговор. Он шёл немного впереди, придерживая перед девушкой ветви деревьев, и молчал.

Когда пришли к озеру, Пауль, словно не зная с чего начать, спросил:

– Красиво здесь, правда? Ольга кивнула.

– Мой отец любил рисовать эти места. Он был художником. Тебе нравится живопись? Ты рисовала когда нибудь?

Оля молчала, ком стоял в её горле. Рассказать, что её отец – талантливый резчик по камню, мать могла вышить или вывязать любую затейливую вещь, а сёстры до войны часто проводили вечера за рисунком? Это как оправдаться в чём-то или стараться угодить хозяину, понравиться, нет, она не станет выворачивать свою душу перед ним.

Их дружная семья жила в доме, выстроенном отцом на одном из холмов Севастополя. В отделку небольшого домика он вложил часть души и люди приходили полюбоваться на работу искусного мастера. А Ольгиному двоюродному брату при бомбёжке оторвало руку, когда он, курсант части береговой обороны, спасал от пожара живописное полотно батальной панорамы «Оборона Севастополя». И из его раны, когда упал, билась кровь на холст, смешиваясь с алыми красками крови на картине. Разрезанная на части картина вместе с портретом Франца Рубо, автора панорамы, была спасена из горящего здания. Курсанты, безусые ещё мальчишки, упаковали её и подготовили к отправке в тыл. Никто даже не подумал поставить свою жизнь выше ценности картин и отказаться от выполнения работы. Да, они не дикари и не низшая раса, как считали фашисты, они способны ценить искусство порой больше собственной жизни. И это они сколачивали ящики у него на фабрике все эти годы. Нет, Ольга ничего ему не скажет.

Пауль взял её за руки:

– Знаю, тебе будет трудно обо всём забыть. Но пойми – я не воевал против твоего народа. Я вообще против войны и насилия.

– Нет, не трудно, а невозможно забыть, – поправила Пауля она.

– Но теперь войне конец. Мы живы и можем быть счастливы … Пауль с надеждой глядел ей в лицо. Ольга отрешённо смотрела на спокойную гладь озера. Пауль продолжил:

– Я хочу тебе сделать предложение. Знаю, я вдвое старше тебя, к тому же, у меня астма. Но я ещё не так стар, чтобы оставаться одному. Никогда не обижу тебя, и ты никогда не будешь чувствовать себя в доме работницей – только хозяйкой. Сама судьба привела тебя к нам. Тебе нельзя возвращаться на родину. Пауль разгорячился, волнуясь:

– Я точно знаю, вас всех отправят в тюрьму, потому что твоя мать поехала в Германию добровольно. Теперь вам лучше оставаться здесь. Я говорю с тобой как друг, поверь. Ни сегодня – завтра войне конец, я назову тебя своей женой, вы все останетесь в моём доме.

– Нет, я хочу вернуться на Родину. И боюсь, что я не смогу ни забыть, ни простить. Зря вы начали этот разговор, – ответила она сухо и решительно развернулась назад, намереваясь вернуться к бараку.

– Я желаю тебе добра. Тебе и твоей семье, поверь мне! – Пауль опустился перед Ольгой на колени и стал целовать её руки…

С этого места Ольге Сидоровне не хотелось оставаться в прошлых воспоминаниях, она предпочитала их обрывать именно здесь…

Иногда её спрашивали: сожалела ли она, что не осталась в Германии, а вернулась домой? Никогда, ни единого разу, как бы ни было трудно, Ольга не пожалела, что вернулась на Родину. Родина – мать, как можно оставить свою и любить другую, пусть даже красивее, по моде одетую и надушенную, но чужую мать?

Как-то после перестройки, когда рухнул «железный занавес», в Крым приехала Ольгина подруга Анна, которая осталась в Германии. Они дружили в детстве, ходили в одну школу. У Анны был брат-близнец Андрей. Всех их погрузили тем злополучным утром сорок второго в один вагон и повезли на чужбину. Но Андрей, улучив момент, сбежал на одной из стоянок. Скрываясь в лесах, вышел на партизан и до освобождения Крыма воевал в партизанском отряде. Через долгих пятьдесят лет близнецы встретились. Горько было смотреть на эту пару. Выглядели они как отец с дочерью. И Ольге, к сожалению, почти не о чем было поговорить с подругой детства.

А Ольга с матерью и сестрой, возвращаясь в сорок пятом, сошли с поезда где-то под Джанкоем, боясь оказаться за решёткой или на поселении. Севастополь для них был закрыт, родной дом разрушен, и нашли они приют на окраине Симферополя. Крайняя – так и называлась улица, на которой они поселились в ветхом домишке, почти сарае, с удобствами через дорогу. Рядом была цыганская слобода. Из этого дома и вышла замуж скоропалительно Ольга за мастерового человека, который шил обувь своим согражданам. У них родилась дочь Мария. Правда, прожили они не долго – всего два года, и после Ольга уже никогда замуж не выходила. Жила с матерью и дочкой. Девочку окрестили Марией, и после её рождения Ольга зачастила в церковь.

Машенька с детства любила рисовать, окончила художественное училище и с увлечением отдалась любимому делу – ткачеству по холсту иглой, так называемой теписерии. В восемнадцатом веке такие полотна в парижском квартале Гобеленов так и называли – гобеленами. Через несколько лет в Ялте открылась её первая персональная выставка. Потом были республиканские и всесоюзная в Москве. Ольга гордилась дочерью. Но со временем её астма и гобелены оказались несовместимыми. Ольга Сидоровна помнит, как вошла в больничную палату и увидела поникшую дочь с пустым безжизненным взглядом. Кризис в здоровье дочери совпал с кризисом в стране. Рушился «единый и нерушимый». Мария серьёзно занялась пастелью. Первые свои работы она – будучи членом Союза художников! – продавала в переходе. Тогда, в «лихие девяностые», художники говорили о себе: «Мы вышли на панель». Думала ли Ольга, что картины её дочери через десяток лет будут висеть рядом с полотнами Шагала, Малевича, Пиросмани, Шемякина в частных коллекциях Европы? Это будет позже, а в девяностых дочь замерзала в бетонных переходах, смущаясь, предлагала недорого свои пейзажи и натюрморты. А предприимчивые нувориши чемоданами вывозили в Германию на распродажу ордена и медали соотечественников, проливавших кровь за их мирную жизнь. Немцы с удовольствием покупали русские «сувениры».