Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона - Владимир Корешков

– Давай «окультивируем» этого ублюдка.

Мне очень трудно было отказаться от этого поистине в высшей степени суперзаманчивого предложения.

– Алекс, дружище, без сомнения, твоя крайне неординарная идея заслуживала бы самого пристального рассмотрения, но в несколько другом свете и времени. Мне бы хотелось, чтобы мы оказались на фронте, а не в исправительном лагере.

Алекс с сожалением почесал затылок:

– Так что теперь, терпеть нападки этого ублюдка?

– За меня не беспокойся, брат, потерплю, не так уж долго осталось.

– Ладно, Яр, держись, все будет пучком.

Мы обнялись.

Линда писала мне сообщения каждый день. Голографоном нам пользоваться было запрещено. Запрещала военная цензура: а вдруг гражданское лицо увидит что-нибудь такое, что составляет военную тайну. Без сообщений от моей любимой жизнь моя была бы совсем кислой. Каждый день ждал момента, чтобы окунуться в ее сообщение. Она мне писала обо всем: как учится, какой фильм смотрела, куда ездила, что ела, как соскучилась и как меня любит. Ее нежный голос обволакивал, как теплая шаль в холодную погоду, заставляя забыть, кроме нее, все на свете. Правда, Вараускас не давал мне особо расслабиться, постоянно напоминая, что он есть на белом свете.

Глава 13

Как-то в один из далеко не самых прекрасных вечеров я только помылся, нагнувшись очень аккуратно, как велит строгий армейский порядок, складывал свою форму на табурете. Внезапно ощутил очень болезненный удар по почкам. Возможно, если бы не было так неожиданно больно, я бы, наверное, сдержался. А возможно, просто сработали старые инстинкты. Резко, с разворота я зарядил тому, кто стоял сзади и ударил меня, даже не раздумывая, кто это был. А был это обер-фельдфебель Вараускас лично. Видимо, он тоже не ожидал такого поворота событий. Попал я Вараускасу прямо в челюсть, придавая ему приличное ускорение, отчего он отлетел на несколько метров по проходу, по дороге собирая своим бренным телом стоящие на его пути табуретки. Смотрелось это зрелищно, как в крутом боевике… Кроме нас, в кубрике был только один из немцев – Клаус, который с неподдельным интересом наблюдал за происходящим.

– Ай-ай-ай-ай, наверное, будет синяк, – резюмировал Клаус.

– Это трибунал! – срываясь на фальцет, заорал Вараускас, пытаясь вытащить свое холенное обер-фельдфебельское тело из-под табуреток. – Ты понял, Ковалефф? Это трибунал! Сгниешь в исправительном лагере, я тебе это обещаю.

Наконец, ему удалось выбраться и принять горизонтальное положение:

– Рядовой Шнитке, будете свидетелем.

Клаус Шнитке ехидно ухмыльнулся, пожимая плечами:

– Свидетелем? А что, собственно, произошло, гер обер-фельдфебель? Ей-богу, ничего, кроме того, что вы поскользнулись и неудачно упали, я не видел. Ну как же вы так, надо быть более внимательным. Вам, наверное, бо-бо? – откровенно издевался Клаус.

Вараускас, красный как рак, испепеляя нас взглядом, зло вращая глазами, переводил взгляд то на меня, то на Клауса. И со словами:

– Я этого так не оставлю, – выскочил из кубрика.

– А что, мне понравилось. Я получил истинное наслаждение. Ты молодец, Яр, здорово ты этого недоноска припечатал, давно надо было, – хлопнул меня по плечу Клаус. – Доказать он ничего не сможет. Свидетелей нет. Правда, он тебе покоя сейчас не даст. По уставу гнобить будет.

– Он и так мне покоя не давал, сука.

– Ладно, держись. Нужна помощь – обращайся. Ты, Яр, правильный пацан, наш.

– Слушай, Клаус, а почему ты служишь здесь, а не в войсках СС? Ты же немец, – задал я вопрос, давно не дававший мне покоя.

– Ну, и на старуху бывает проруха. Тут, понимаешь, какая история: у меня аллергия на черные мундиры, а потом на гражданке я слегка шалил, и чтобы опять не загреметь в исправительный лагерь – довольно тоскливое заведение, чудом оттуда выбрался, – пришлось податься в войска. Из двух зол выбирают меньшее. Ну ладно, – еще раз хлопнул он меня по плечу своей огромной пятерней. – Выше нос, не сдавайся, скоро выпуск.

После этого случая у нас с Клаусом установились приятельские отношения, да и все остальные немцы начали всегда со мной здороваться, как бы каждый раз подчеркивая – ты свой.

Зато гер обер-фельдфебель Вараускас, который и раньше ко мне не питал особо теплых чувств, после известных событий вообще как с цепи сорвался. Теперь не только наряды на меня сыпались как из рога изобилия, но за малейшую провинность приходилось вставать на полчаса раньше на уборку территории и ложиться на полчаса позже, чтобы надраить широкий проход между кубриками до блеска. Правда, теперь Вараускас отдавал приказания, не подходя ко мне ближе двух метров, видимо, находясь до сих пор под сильным впечатлением от своего недавнего полета сквозь табуретки. Получалась очень забавная вещь – во взводе у меня было больше всего благодарностей и положительных отзывов. За несение караульной службы, за меткую стрельбу, за лучшие знания матчасти боевой машины звездной пехоты и танков «леопард», был отмечен также как лучший боец по рукопашному бою. И в то же время больше всего нарядов, как у самого ярого нарушителя дисциплины. Наконец, моему ротному все это надоело. Он вызвал меня к себе:

– Хочу спросить, в чем дело, солдат? У тебя какие-то недопонимания с обер-фельдфебелем Вараускасам?

– Никак нет, гер лейтенант.

Он очень вдумчиво посмотрел на меня

– Ладно, мне все ясно. Думаю, больше необоснованных претензий со стороны обер-фельдфебеля к тебе не будет. Я за тобой очень внимательно наблюдаю, Ковалефф. Из тебя выйдет хороший солдат, если, конечно, проживешь на фронте больше недели. Свободен.

Щелкнув каблуками, я вышел. Сразу после меня лейтенант вызвал к себе Вараускакса. Буквально через пару минут обер-фельдфебель выскочил из кабинета как ошпаренный. Весь красный. Зло окинул всех взглядом. Что-то буркнув про себя, выбежал на улицу. Ко мне с этого дня претензий с его стороны больше не было.

Глава 14

Был у нас во взводе один персонаж, по фамилии Кардаш, по имени Николай. Родом с западной Украины. Когда-то Рейх аннексировал западную Украину, сделав ее своим протекторатом. Невысокий, смуглый, как будто никогда не мылся, с черными, как головешка, волосами, с острым, длинным, как у Пиноккио, носом и хитрыми, как у крысеныша, глазами. Паренек очень быстро понял соль службы. Чтобы не ходить на тактику и не ползать по полосе препятствий в полной амуниции, захлебываясь от собственного пота, он пристроился писарем в штаб. Подал заявление на вступление в члены НСДПА. Выпускал боевой листок, в котором писал какую-то патриотическую хрень и стихи собственного сочинения. Такой бредятины в жизни никогда не слышал. Но начальство было в восторге, заставляя нас сильно усомниться в умственном потенциале нашего руководства. Одно из его нетленных произведений было даже переложено на музыку и стало нашей взводной песней. В песне пелось о том, как мы все в едином порыве будем убивать сепаратистов, потому что беззаветно любим Канцлера и Рейх. Кардаш частенько выступал на политзанятиях, толкая речи. Каждое его выступление заканчивалось словами:

– Мы принесем смерть проклятым сепаратистам!

На что как-то Клаус Шнитке резонно заметил:

– Как же ты им принесешь смерть, если даже оружия никогда в руках не держал?

Взвод заржал. Видно было, что Кардашу это замечание жутко не понравилось. Крыть было нечем. Обиду пришлось проглотить, но осадочек, как говорится, остался. В роте он появлялся нечасто. В основном для того чтобы поспать и поесть. Режим у него был свободный: когда у всей роты был подъем, он зевал, переворачивался на другой бок и сладко засыпал. В какой-то день на общем построении на плацу нам зачитали приказ:

– За образцовое выполнение воинского долга, а также за высокие показатели в боевой и политической подготовке рядовому Кардаш присваивается очередное воинское звание – ефрейтор. Боец Кардаш, выйти из строя.

Тот вышел, печатая шаг, весь раздуваясь от гордости. К нему подошел оберст Апанеску, начальник учебки, и вручил ефрейторские погоны.

– Хайль Канцлер! – заорал дурным голосом Кардаш и вскинул правую руку вверх.

– Хайль Гитлер, – ответил оберст. – Встать в строй.

К вечеру Кардаш уже щеголял по казарме в новых погонах, пыжась от собственной значительности. Видимо, башню ему снесло окончательно, иначе бы он не наделал таких глупостей. Подойдя к Клаусу, сдвинув брови, обратился к нему хорошо поставленным командирским голосом, наверняка долго тренировался перед зеркалом: