Одиночество волка - Владимиp Югов

- Только человек, который приходил за книгами, отцу не понравился.

- А кто ему теперь нравится? Видела, на меня как глядел?

- А как на тебя глядеть? Ты же из тюрьмы сбежал.

- Что же ты помогаешь?

- Жалко тебя - вот и помогаю.

- Ну так иди и продай, чтобы не жалеть.

- Ты и сам выкажешься.

- Раз не веришь о Козле - уйду!

- Не пущу! - растопырила руки. - Ты плохое затеял.

- Ну, уйди! Не дури!

- Все равно не пущу!

- Не балуй, Маша! Слышь, не балуй!

Духов хотел теперь одного: побыстрее добраться до Козла, а потом вернуться сюда, к М. К этим ее богатствам, из-за которых те ему организовали побег.

12

Жалобно заскулили собаки. Оленья упряжка прижалась ближе к дому и людям. Кто-то осторожно подошел к нему сзади. Наташа. Зашептала, обдавая молочным дыханием: "Тебе где спать стелить? Я думала - ты мне приснился... Такой ты крупный, здоровый и сильный!"

Он стоял завороженный и таинственностью северной ночи, и красотой этой необычной ненки.

Вышла, покашливая, старуха. Позвала по-русски: "Наташка! Наташка! Где Васька? Уложила в постель?.."

Мать долго ворчала по-ненецки.

- Алкоголик! - сказала без злобы Наташа, когда старуха вернулась в дом. - Я побегу в стадо. Отец будет здесь. Пусть отдохнет. Ты уезжай. Ни о чем не думай! Ты очень хочешь заработать?

Волов не ответил.

- Только деньги - зараза. Собака бешеная. Если деньги тебе на шею сядут, - будут погонять, как мы оленя хореем погоняем. Будешь бежать, бежать, бежать!

Он опять не отозвался.

- Ты большой молодец, - зашептала она, - ты очень большой молодец! Ты хорошо поработаешь. Я на тебя не обижаюсь...

- Как ты за Ваську пошла? - наконец, спросил.

- Он был хороший парень, - сразу же отозвалась. - Беда наша - водка.

- Не только ваша.

- Нет, наша особенно... Саша, я тебя за это время полюбила. Ты знаешь это? Ты совсем один? Ты будешь обо мне думать?

- Я и теперь думаю, - тихо признался. - Я не могу иногда...

- Ты приезжай через некоторое время в поселок, я обязательно бы приехала... Почему ты стонешь по ночам?

- Не знаю.

- Война снится? А Иван пропадает. Он мертвый, понимаешь? Ты не бросай его... Я сегодня приду к тебе, ты жди...

Сладостно-томителен был поздний вечер. Она Волова, несмотря на его громадный рост и медвежью силу, называла огурчиком...

С пятистенным домом рядом - чум. И там старики немножко живут, по своей традиции. Сегодня их нет - у стада. Из дома в чум перешли они потом. Морозно...

Этот вечер был последним. Утром он уезжал в поселок.

13

Местечкин куда-то смылся по делам, и остановился Волов поначалу у Вениаминыча.

- Живи, не жалко старухи. Пусть варит и убирает.

Старик уже знал все про Местечкина. "Ладность, - всякий раз крякал. Подсидел, сукин сын! Так ему не пройдет".

Он был богат. Там, в лесу, перед вольным своим годом, пять лет шел на его книжку приличный заработок. А на Большой химии, когда его освободили из-под стражи как неопасного убийцу, убийцу по ревности, влился в бригаду по разгрузке и погрузке. Сберкнижка его подпортила, она и не таких скручивает. Они засели вдвоем. Угощал разжалованный снабженец от души, но нет-нет да и проговаривался: дружба дружбой, а деньги врозь. И потому он не понимал Волова, который поехал к Хатанзееву. "В гости", - хмыкал. Когда надо тут, с его здоровьем и силушкой, пахать да пахать. Иначе уедешь и никаких воспоминаний. Бичи здешние, или попросту алкоголики, и то в месяц берут по тыще. Только лето подойдет, выгружай сахар, муку, макароны, тушенку, свинину, табак. Работы навалом, хоть утопись в ней.

- Хитрит директор. Ой жох! - всякий раз вздыхал. - Меня променял. На кого? На соплю.

Волов уже не порывался уйти от него и нарушал сухой закон. Тих он был и печален. Не тот, что в вертолете. В вертолете он был все-таки открыт, а тут - такой неподатливый. Всякий разговор сводил к одному: как бы не спиться от зеленой тоски в этой тьмутаракани! И глядит жалобными глазами на пустынную многоозерную землю. Всему человечеству рассказывают эти глаза, что, например, ехал и думал: все будет по-другому.

- Хитрит директор, - все покачивал головой старик. - Ой, хитрит. Ну да ладно. С бичами еще накукуется. Сам позовет.

На другой же день заглянули два мужика, как оказалось потом, Вася-разведчик и Миша Покоев - местные знаменитости. Они были на подпитьи.

- Мужик, - сказал один из них, - нас послал учитель Маслов. В гости зовет тебя.

Волов взглянул на хозяина, тот кивнул:

- Сходи, сходи! Тебе жить тут.

В комнате у Маслова сидел знакомый Волову геолог Лохов. Он был в красном индийском джемпере, ворот белой рубашки выглядывал из-под джемпера. Лохов отпустил усы. Они были жиденькими, рыжеватыми; губы у Лохова сухие, потрескавшиеся.

На столе стояла недопитая бутылка спирта. Волов тоже вытащил бутылку, достал из сумки кусок мороженой оленины, которую всунул Вениаминыч. Около огня печки кусок сразу покраснел, пробивались в нем белые сальные прожилки.

- Это уже пир, - сказал Маслов.

Это был до умопомрачения красивый парень тридцати - тридцати пяти лет, в джинсовом костюме с множеством застежек. На лице Маслова блуждала этакая ироничность.

Пока Волов раздевался, Миша с Васей-разведчиком занялись мясом. Миша, изгибаясь худым своим телом, подкладывал в русскую печку, сложенную видно недавно, поленья дров. Вася-разведчик суетился помочь ему в этом, но только мешал. У него, тоже худого и нескладного, с разделкой мяса тоже не получалось.

- Пой, Женька, - Лохов покусывал губами свои жалкие усы. Глаза его уставились на гитару.

Маслов, наверное, не любил себя долго упрашивать, запел тихонько, подыгрывая себе на гитаре:

Промчались дни мои, как бы олений

Косящий бег. Срок счастья был короче,

Чем взмах ресниц. Из последней мочи

Я в горсть зажал лишь пепел наслаждений...

Лохов очень серьезно, очень старательно стал подпевать, сжимая сухие потрескавшиеся губы - видно ему было больно:

По милости надменных обольщений

Почует сердце в склепе темной ночи.

У них образовался милый дуэт.

К земле бескостной жмется, средостений,

Маслов поглядел на вошедшего из другой комнаты хозяина этой квартиры.

Знакомых ищет - сладостных сплетений...

Хозяин, дядя Коля, старик лет семидесяти, маленький, щупленький, млел от счастья. Стал причмокивать сухим языком. Это было привычкой, видно. Привычно выглядело и постукивание.

- Хорошо, хорошо, мальчики! - похвалил, когда они кончили петь. Лохов, вы прятали свой талант напрасно! Мандельштам заворожил меня.

Седенькая головка дяди Коли умиленно наклонилась в их сторону. Маслов глядел на старика спокойным вишневым холодноватым взглядом. Лохов опять покусывал усы.

- Вместе с Петраркой! - улыбнулся он, и обратился к Волову: - Как, мужик, вы нашли нашу землю обетованную?

- Не бойтесь, Волов, - Маслов отложил гитару, руки его были ловки, неспешны. - Здесь все свои, и все, следовательно, о вас все знают.

- Особенно женщины. - В комнату вошла высокая блондинка, оказалось, дочь дяди Коли и жена Маслова. В руке поднос с нарезанными аккуратно ломтиками хлеба.

- Давайте, Саша, знакомиться. Зовут меня Светой. Светлана Николаевна.

Волов пожал протянутую руку и продолжал распечатывать бутылку, которую принес.

- Однако же... - Света улыбнулась искренне и незатейливо. - Вы, выходит, молчун?

Вася-разведчик и Миша Покоев (прозвище Покой), дурачась, ставили на стол жаркое.

Покоев выкрикнул:

- За всю дорогу к вам - два слова.

- Учитесь, Миша, современным манерам, - заметил Маслов, приглядываясь внимательно к жене, хлопотавшей у стола, и к Волову. - Обнародовать замеченное прилюдно неприлично.

- Ладно, Маслов, - Волов серьезно и настойчиво стоял уже с наполненной рюмкой. - Давайте выпьем за все хорошее и за знакомство.

- Браво! - подчеркнуто вежливо сказал Лохов.

- Нет, погодите, - попросил, сморщив личико, дядя Коля. - Пусть гость выпьет, а вы, Женя, прочтите что-либо из Вийона.

- Да-да, - попросила и Света. - Пожалуйста. А то у тебя позже получится хуже.

Они, Волову это шепнул Покоев, были молодоженами.

Маслов бренькнул гитарой и Волов отставил рюмку. Гитара застонала. Масловские, по-женски полные губы, оголили ряд ровных, показательно-стерильных зубов. Он как-то кокетливо ощерился.

От жажды умирая над ручьем,

- речитативом заговорил он своим чистым, с четким выговором баритоном,

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошел, везде мой дом.

Лохов прекратил покусывать усики, он сцепил, оголяя почти по локоть руки, усыпанные родинками; Света облокотилась на его сутуловатую спину, и погладила его. Губы Лохова побелели.

Чужбина мне - страна моя родная.

Я знаю все, я ничего не знаю.

Маслов ухмыльнулся, глядя на них; тесть погрозил ему сухим пальцем.

Мне от людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовет.

Света отошла от Лохова, она глядела теперь на певца.