Одиночество волка - Владимиp Югов

Уж и побесилась Валька-молочница, старательно составив акт в Москву, в Верховный суд: скотина ее могла быть расстреляна по дурости кулацкой. Она грозила и сыну, и отцу действительным расстрелом.

После семейной дуэли и помер Сурок. Своей смертью.

Пошел Витька на почту деньги снимать, чтобы старика похоронить. Встретил Вальку-молочницу, рыкнул: "Ладно, не ори! Заплачу за моральный урон! От отыщу, куда спрятал деньги, и заплачу..."

Новый прораб Волов попытался найти шарагу Кубанцева. Оказывается, пьют у Витьки. Могилу копать Витька поначалу решил сам, да куда там одному справиться! Долго торговался с Кубанцевым, сошлись на трехстах новыми.

Кубанцев как раз и шел от Витьки. Увидев Волова, сказал:

- Не такой снился, Сашок, рубль, когда мы сюда нанимались по договору. Обманул директор.

- Почему не приступаете к работе?

Засмеялся Кубанцев:

- С нас всегда, выходит, спрос. А ведь такая печальная действительность. Тушенка на первое, тушенка на второе и тушенка на третье. Об этом правильно указано в статейке товарища Квасникова. Думаешь, решен окончательно вопрос? Нет, Сашок. Не решен. Кусев какой был, такой и остался, со своим снабжением не справляется. А погода какая была, такая и осталась, - Кубанцев при этом нагло улыбался. - Климат обещали ученые изменить, а ехать сюда не хочут! Подумай, как ты издали его изменишь? И вообще... Хоронить сегодня пойдем! Какая работа?

Валеев, рабочий из бригады Кубанцева, очумело выскочил из балка поглядеть. Валька-молочница поставила ведро: она несет молоко в детсад, надо достойно проводить покойника. Валеев поскользнулся и бах по ведру. Молока как не бывало. Белой рекой полилось.

- Ах ты, вражина ты зачуханая! - Погналась за ним уже с пустым ведром. Резвая! Догнала - хряп по спине, хряп по башке непутевой. - Ах ты, недоделанный шабашник! Плати за молоко!

Валеев чухает свой горб, башку трет, бежит пуще молча, посапывая от натуги: поглядеть, как хоронят человека.

Несут гроб Ерофеича. Видишь, живут, умирают. Новый прораб Волов снимает шапку. Всю неделю - работы никакой. То именины. То снег пошел, то пасмурно, а то вот - похороны.

Витька худой, кадыкастый - идет за гробом первым. Чуть в сторонке Валерка Мехов. Далее идут дядя Коля, потом кузнец Вакула. Если бы украинское небо светило теперь над ним в это время года и в это время дня, можно было бы рассмотреть, как больны и Вакула, и дядя Коля. Иссохли старческие тела под вечными ветрами и снегопадами. Подходит их конец. Они были с покойником не дружны - по-разному жили на этой земле. И почему Квасников их уравнивал в своей статейке? Они - настоящие ветераны. А он, Сурок? Какой он ветеран?

Вася-разведчик растягивает меха баяна. Дрынь-дрынь-ды-дынь!

Руки у Васи мерзнут.

- Помирать, так с музыкой! - договорился вчера с ним Витька за червонец. - Ты, главное, пиликай!

- Дрынь-дрынь-ды-дынь!

- Играет-то как задушевно, - шепчет рядом с Воловым Маша-хозяйка. И гордо уже несет в пространство свой фундамент. Имеет, говорят, повод завлечь квартиранта этим. Толкует она про жизнь Сурка, раскрывает суть вещей кратко, но копает глубоко. Кулак, во-первых, а стукач, во-вторых. В щелку так и норовил заглянуть: какой там, у людей, метод лечения? Кто сменял шкурки за водку и спирт у ненцев, кто ловко сбыл на сторону? Хотя сам... Сам-то чё творил! И чего вот? Умер. Настрелялся, в сына палил. Теперь лежит и ни гу-гу! Какой это дурак об нем написал, что он тоже ветеран!

Кто теперь помнит, как приехал сюда Сурок? Пожалуй, лишь дядя Коля. И в страшном сне не снилось его отцу, который привез сюда Коленьку, что тут потом будет. В начале века Коленькин папочка приехал из Москвы как член комиссии - организовывать в Сибири маслобойные артели. Он был другом председателя этой комиссии Балашкина, и работал на Россию, не жалея ни пота, ни знаний. Дело спорилось. За пять лет создали они в Сибири почти триста маслоделательных артелей. По своим размерам, мощи и успехам Союз маслодеятелей вскоре занял одно из первых мест в кооперативном, как говорят, движении всего мира. Масло сибирских кооператоров завоевало лондонский рынок, рядом с прославленным датским и новозеландским маслом. Вскоре сибирское кооперативное масло стало отправляться и в Соединенные Штаты.

Отец Николеньки перед 1917 годом, когда Россия уже экспортировала масла около двух с половиной миллионов пудов, приехал по личному поручению Балашкина в эту тьмутаракань, в этот поселок, в этот Самбург. Что и говорить, Вальке-молочнице с ее худыми коровками, которых "закормил" алкоголик Ерка, ни один лектор не сказал правды: что, мол, было-то ого-го! Все лекторы обычно твердили: до революции было - караул, а при Сталине, как указывал вождь, де, без колхозов - неравенство, в колхозах равенство прав. А коль так, то и буренки при неравенстве на кладбище глядят. А после Сталина опять гоготали, как гуси, то про кукурузу, что выведет и пойдем твердым шагом вперед и выше; то, когда вообще в стойле было пусто и очередной директор, начисто разорив хозяйство, шел на повышение, отмечалось в районной газетке, как поголовно идет животноводство в гору, и по всей стране, и, несмотря на климатические суровые условия, в Сибири.

Коленька вырос, стал на ноги. В 1918 году он на местном кладбище похоронил своего незабвенного родителя. В тетрадях его он нашел такие цифры: в восемнадцатом году, то есть уже в гражданскую, имелось в Сибири более двух тысяч артелей, родились они не советской властью, а еще при царе. Шестьсот тысяч хозяйств с тремя миллионами коровок, да не таких, как ныне у Вальки-молочницы доходяг. Горевал папенька Коли, что не добились большего...

Впервые обнародовал дядя Коля эти цифры тогда, когда, пожалуй, и не следовало их обнародовать. Вызвали дядю Колю, тогда тридцатилетнего работника рыбкопа, в район и сказали четко: коль станет заниматься агитацией и пропагандой, сменит на севере работку - на лесоповале остро нуждаются в рабочей силе.

Собственно, на пять лет потом он и загремел. Откуда, думаете, потянуло его к поэзии? Были у него соседи по нарам интеллигентные, интеллектуальные люди. У них он и учился понимать, что преходяще, а что вечно. После пяти лет он вернулся в поселок и уже молчал. Да, впрочем, он и не верил, что в условиях Западной Сибири можно производить масло. Может, папенька что-то напутал?

В тридцатые годы, точно не помнит, пригнали Ерофея.

Кубанцев берет нового прораба осторожно под локоток.

- Закопают теперь, - говорит он, - без нас. Дело есть.

- На смерти ближнего сберкнижку пополняешь?

- С Витьки-то что взял? Да в гробу я видал его в белых тапочках, чтобы ему за бесплатно пахать! Ты что, не знаешь, какая у него самого книжка? А у меня, поимей в виду, две жены законные, а одну еще тоже надо кормить. Ты говори, сколько нам накапало?

- Чего накапало?

- Как чего? Не финти. Валеев сказал.

- Так ты же сам и говорил, что Валеев твой - придурок. Я ему сказал, что с вас удерживаю. - И радостно сообщил: - Написал я на вас за все сразу. Палец о палец не стукнули, а отхватили за что?

- Так тебе, значит, мало, что ты у директора в душу плевал? Ну ладно! Чего ты хочешь?

- Сарай.

- Умру - не сделаю. Раз ты такой! В ножки поклонишься!

Кузнец Вакула - фамилия его в очерке Квасникова стояла рядом с именем Ерофеича (в газете так и было напечатано: _Е_р_о_ф_е_и_ч_ и кузнец В_а_к_у_л_а_. Только не большими буквами, а обыкновенно) сидел с дядей Колей после похорон и поминок (и на поминки пошли) и объяснялся с ним впервые длинно. Смерть Ерофеича, лютого их врага в прошлом, потрясла Вакулу не тем, что человек жил-жил и помер, а потому, что хоронили этого человека, как хоронят всех остальных.

- Все, все перевернуло во мне!

На поминках у этого человека говорилось такое, как у всех. Люди выпили, вспомнили, рассказывали: какой, оказывается, был хороший, как за добро совхозное стоял горой!

- Это разве дело! - качал головой Вакула.

- Но что же вы хотите, Вакула? - спрашивал дядя Коля. - О мертвых или хорошо, или ничего! Таков человеческий закон. В этом, согласитесь, немало прелести. И о нас, когда помрем, будут говорить...

- Ты помнишь, когда он приехал? Врал ведь: не при чем я! Не помню, один я к нему пришел или с тобой...

- Со мной вы не могли придти. Я тогда возвратился из мест не столь отдаленных. Вы со мной не общались. Вы были добровольцем.

- Специалисты нужны были. А шаманы пугали, - Вакула тускло поглядел на огонь лампы. - Погоди, но ты приехал из... Откуда ты приехал?

- Да брось ты притворяться! Ты же знаешь, откуда.

Дядя Коля заплакал.

- Тебе я... Не помню, не помню... А вот его! Он же - кулак!

- Кулак, не кулак! Неужели вы не читаете газет? Как кулаками делали? Неужели...

- Он - кулак. Не могу сказать о нем хорошо. Не хотел он нам помогать. Ты, помню, соглашался, он же...

- А я не хотел, может, опять на лесоповал.

- Ты думаешь, он встречал первое мая со знаменами? Это мы так праздники наши встречали. Почему он так написал, этот писака? Не могу, не могу! Никогда не прощу этому борзописцу. Рядом меня поставил с ним! Вакула стукнул по столу кулаком. - Понюхал и накатал!