Древний инстинкт - Анна Данилова

Но это мне хочется, так сказать, обмануть себя, что он поужинал со мной и ушел. Нет. Это же дневник, он все стерпит. Конечно, после ужина (а мы так много съели и выпили!) я плакала, сидя у него на коленях, а он целовал меня и успокаивал, как мог. Я задавала ему один и тот же вопрос: почему я, пострадавшая в такой истории, должна была потерять самое дорогое? Почему? Он целовал меня и говорил, что самое дорогое, то есть его, я приобрела, что он любит меня, полюбил с первого взгляда. Но как можно полюбить женщину с ртом, разрезанным до ушей? Конечно, он хирург, у него свои, вероятно, представления о красоте женщины. Я спросила его, любит ли он мужчин, и он оскорбился, сказал, что нельзя пользоваться его добротой и так обижать его, зная, что он все равно не переменит своего ко мне отношения. А потом, перед тем как уйти, он попытался раздеть меня, уже сонную, после выпитого вина и плохо соображающую, и сказал мне, что, если я только захочу, он купит мне эту виллу. Но при условии, конечно… И мне почему-то стало его жаль. Я вдруг подумала: а что, если он действительно любит меня? Но разве можно верить мужчинам?

Кажется, он все-таки ушел, не воспользовался моим состоянием… Во всяком случае, я проснулась в розовой спальне… Мне не стоило так напиваться. Я ничего не помню. А что, если Русаков гипнотизер?.. Ну не смешно ли?

Глава 5

В то, что Оля – ее дальняя родственница, он почему-то сразу не поверил. Лена не умела лгать, а потому ее выдал тон, которым она рассказала о том, что у нее временно поживет дальняя родственница. Он подумал тогда, что существует, видимо, объективная причина, по которой Лена не может рассказать ему всю правду. И причина эта, скорее всего, никак не связана с самой Леной. Она не имела права выдать ему чужую тайну, что ж, за это ее можно только уважать. Хотя, с другой стороны, присутствие в доме постороннего человека доставляло определенные неудобства им обоим. Если раньше Дмитрий мог спокойно остаться у Лены на ночь, то теперь мало того, что они должны были каждый раз в любую погоду и при любой ситуации ехать к нему домой, так еще и таиться от этой самой родственницы. Но какие бы тайны ни хранила в себе Лена, присутствие Оли было связано с мужчиной. Наверно, Оля просто-напросто сбежала от мужа и теперь скрывалась у подруги, у Лены. А если не от мужа, то от любовника. Вот только все равно было обидно, что Лена не рассказала ему всю правду. А вдруг именно эта причина, по которой Оля скрывалась у Лены в квартире, и послужила поводом…

Но даже сейчас, сидя за письменным столом в Лениной комнате и пытаясь написать все то, о чем просил его следователь, он не мог до конца поверить в случившееся. Зато многое встало на свои места. И он наконец-то понял, почему Лена не посмела обратиться к нему за помощью. Она не захотела, даже находясь в шоковом состоянии, предстать перед ним с обезображенным лицом. Это же надо так идеализировать его, их отношения, чтобы ни на секунду не забывать о том, что любовь не может быть безобразна. Маленькая девочка, бедняжка, она не понимала, что то, что она обратилась за помощью к Константинову, – большее безобразие и предательство. Но он понимал ее и прощал безоглядно. Он хотел только одного – чтобы она нашлась как можно скорее, чтобы объявилась…

– Вы же следователь, вы не можете хотя бы предположить, куда она исчезла?

– Могу. И мы уже работаем в этом направлении. Думаю, что и вы все понимаете…

– Нет. Не понимаю…

Они не могли знать об украденных ею деньгах. И тут он все понял. Разозлился на себя за то, что не сразу сообразил. Деньги! Деньги ей нужны на операцию. И пока лицо ее не примет прежние черты, пока не заживут все раны и швы, он ее не увидит…

– Деньги ей нужны на пластическую операцию, у нее сильно травмирован рот… Вы себе представить не можете, как ужасно она выглядит. Операцию надо делать немедленно, но у нее, конечно, не было столько денег. Мы предполагали, что деньги она попросит у вас…

– У меня?

– Ну, у мужчины, понимаете? Но она сказала, что у нее нет никакого мужчины. Она до последней минуты отрицала наличие у нее любовника, оберегая вас, черт подери… Может, догадывалась, кто мог с ней так поступить…

– Это исключено. Разве что речь идет о какой-нибудь сумасшедшей, о которой и мне-то ничего не известно. Поверьте, у меня нет знакомой женщины, которая была бы способна на такой поступок.

– Мне не очень-то удобно вас об этом просить, Дмитрий Борисович, но вы должны будете мне составить список ваших… любовниц… Ничего не поделаешь. Просто так рты не режут, – добавил он с многозначительным видом.

– А если я скажу вам, что у меня, кроме Лены, была только одна женщина?

– Это ваше право. Вы даже можете вообще ничего мне не сообщать, если вам безразлична судьба Репиной.

– Хорошо, я напишу вам несколько имен… Но при условии, что Лена…

– Она ничего не узнает. У меня у самого, думаете, была только жена?

Нет, все-таки этот следователь был глуповат. И следствие вел примитивно. Ни одного каверзного вопроса, все рассказал и про Лену, и про то, как ее покалечили, и что экспертизу собираются делать, как будто и так непонятно…

– А где сейчас Оля, вам тоже неизвестно? – спросил Бессонов.

– Понятия не имею. Но, думаю, она если не полная дура, то объявится. Иначе попадет под подозрение.

– А разве еще не попала?

– А вы не острите, молодой человек. Предлагаю вам составить список, после чего покинуть квартиру.

– Но я не могу уйти отсюда, – возмутился он. – А вдруг Лена появится здесь? Она же не преступница, а жертва, не забывайте!

– Я не понимаю, кто тут следователь – вы или я?

– Я – ее жених и намерен оставаться здесь и ждать ее появления.

– Ну и ждите, мне работы меньше, – отмахнулся от него Свиридов. – Заодно и Ольгу дождитесь, может, она что знает. А я жду от вас списочек… У вас зажигалки не найдется?

– Я не курю.

Свиридов направился на кухню в поисках спичек или зажигалки, Дмитрий же продолжал оставаться в спальне, в кресле, он не мог оторвать взгляда от окровавленной постели.

– Я могу убрать грязное белье и сменить его на чистое? Сил нет смотреть на все это!.. – крикнул он, обращаясь к Свиридову.

Тот, видимо, польщенный тем, что его о чем-то просят, снисходительно кивнул головой:

– Валяйте, тем более что эксперты здесь уже поработали. Да, кстати, вы не видели тут книгу «Человек, который смеется»? Надеюсь, это не вы ее подарили своей невесте…

От услышанного у Дмитрия волосы зашевелились на голове.

– Там знаете как написано? И, кстати, обведено красным фломастером: «Против скуки существует только одно лекарство». – «Какое?» – «Гуинплен». И еще один отрывок, но о нем позже…

Следователь ушел, Дмитрий дождался, наблюдая из окна, когда он сядет в свою машину и уедет. Только после этого он перевел дух, снял с подушек наволочки, с одеяла – пододеяльник, сорвал с постели простыню и сунул все в корзину для грязного белья. Потом вынес сырые подушки и одеяло на балкон, под палящее солнце – сушиться. Затем застелил все чистое, вымыл полы, заварил чаю и сел на кухне размышлять.

Пусть Лена украла деньги, чтобы заплатить за операцию, пусть. Но операция длится не вечность. Скорее всего, ее уже сделали, и Лена теперь лежит в одной из частных клиник и приходит в себя после наркоза. Конечно, Оля знает, где она. Знает о ее местонахождении и дежурный хирург, тот самый, который дежурил в клинике в тот день, когда туда привезли Лену, он-то и подсказал, где ей смогут сделать качественную операцию, назвал имя хорошего пластического хирурга и даже позвонил ему, чтобы организовать встречу, посредник, но он будет молчать, потому что ему заплатили… А Свиридов либо не понимает этого, либо не хочет понимать… Да и какое ему дело до Лены?

Лена… Отдает ли она себе отчет в том, что с ней произошло? Подозревает ли кого? А что, если у нее был любовник, который, вернувшись, скажем, откуда-то издалека, из тюрьмы или из какой-нибудь дальней командировки, и узнав, что Лена его бросила, не стал терпеть измены и решил наказать свою любовницу? Что он, Дмитрий Бессонов, знает о Лене, помимо того, что она работает (точнее, работала) менеджером в фирме Константинова, что Константинов прежде ухаживал за ней и собирался сделать ее своей любовницей, что она чудесная неиспорченная девушка, влюбленная в него, Дмитрия, до потери памяти и готовая ради него, точнее, ради их отношений, сделать все возможное, чтобы он не увидел ее в изуродованном виде… О каких настоящих чувствах может идти речь, когда в трудную минуту она предпочла обратиться за помощью к Константинову, а не к нему, своему возлюбленному… И сколько раз он будет еще задавать себе этот вопрос?! Она поступила так, потому что не была уверена в его чувствах, боялась, что если он увидит ее с обезображенным лицом, то отвернется, будет испытывать к ней отвращение, потом жалость и в конце концов бросит ее… Значит, она не верила ни единому его слову! А ведь он был искренен с ней и, признаваясь в любви, видел в ней женщину, которая впоследствии станет его женой и родит ему детей. Сколько раз он представлял себе ее беременной, тихой и нежной, сидящей подле него в ожидании ласкового слова… Но это были самые сокровенные его мечты… Это внешне он, быть может, походил на тривиального босса-сердцееда, разъезжающего на роскошном авто и проводящего свободное время с девушками – бабочками-однодневками. Да, возможно, он действительно производил такое впечатление. И Лена поэтому страдала при мысли, что не сегодня-завтра ее бросят, как бросают девушек независимо от их душевных или иных качеств. Она пила их роман маленькими глотками, изнемогая от счастья и в то же время ожидая разрыва… А разорвала его сама, своими нежными руками, предала, написав записку Константинову. Но ведь и не написать ему не могла, поскольку очень надеялась, что до милиции дело не дойдет… Словом, действовала по-женски. И теперь страдала от одиночества, стараясь даже не думать, сколько может пройти времени, прежде чем она снова посмеет появиться перед своим возлюбленным в том виде, в каком он ее знал до этого чудовищного преступления. Это не месяц и не два. И разве может она знать, будет ли он ждать ее возвращения?