Древний инстинкт - Анна Данилова

Моника часто готовит мне рыбу. Она вообще хорошо готовит, иначе ее бы не взяли на службу. Ей за сорок, она белокожа, с веселыми карими глазами, подвижна, стриженые волосы скрываются под потрепанной, выгоревшей бейсболкой. Она носит джинсы, пестрые молодежные майки (на одной из них крупными буквами по-русски выведено: «ЗАБЕЙ НА ВСЕ»). Интересно, знает ли она, что означает этот циничный подростковый призыв? Думаю, что знает, но оттого и носит, что считает это забавным – ведь на мысе Антиб не так уж и мало русских.

Сегодня утром, за завтраком (кто бы знал, как тоскливо сидеть за столом в полном одиночестве), я решила позвонить Р., чтобы узнать, как идет расследование. Пусть она думает, что я всерьез отношусь к этой ее бредовой затее. И вдруг узнаю, что расследование сдвинулось с мертвой точки. Р. встретилась с Т. Они мило поговорили и пришли к выводу, что К. здесь ни при чем. Тоже мне, результат расследования. Почему маньяк остановился на О.? И при чем здесь вообще она? Так, за компанию? Я сказала Р., что рада тому, что они поговорили с Т. Но что дальше-то? И если маньяк затаился, то как можно напасть на его след? Неужели я так никогда и не узнаю, за что мне разрезали рот?

Кстати, я почти прекратила пользоваться пудрой. Я целыми днями валяюсь на пляже, много читаю. Думаю, что никогда больше не возьму в руки Гюго. Просто не смогу. А ведь «Человек, который смеется» был моим любимым романом. И никто мне его не подкидывал. Книга стояла на книжной полке. Другое дело, что ее кто-то достал и переложил на стол. Но это мог сделать кто угодно – и О., и Д. Что в этом особенного? Даже я могла, да потом забыла… Нет, не могла. Я бы все-таки запомнила.

По Москве не скучаю. Мне нравится жить здесь, на вилле. Тишина, покой, все дышит уединением. Моника научила меня разжигать камин, и, хотя нехолодно, я все равно уже пару раз растапливала его дровами. В саду есть домик, где хранятся дрова. Никто на всем белом свете не знает, как я была бы счастлива провести пару месяцев с Д. здесь, на вилле. А потом уже ничего не будет иметь значения. Я даже подумала о том, чтобы позвонить ему и пригласить сюда. Предложить ему игру – мы оба ничего не помним. Просто живем вместе, и все. Но мы люди, у нас есть память, и никуда от нее не деться. Он не поверил в то, что у меня не было никаких отношений с К., мне же невозможно поверить в то, что он не по своей воле женился на О. И теперь воспитывает ее ребенка. Такое вообще возможно? Почему она, а не я? Что такого есть в ней и чего нет во мне? Такой вопрос рано или поздно задает себе любая женщина. И я не исключение.

Все-таки я заманила Монику в сад, усадила рядом с собой и достала фотографии.

– Это я, Моника.

С фотографии на нее смотрело изуродованное, распухшее, с лиловыми отеками лицо, обезображенное грубыми, до ушей, разрезами губ.

Она с испугом посмотрела на меня и схватилась своими натруженными ладонями за свои чистые, покрытые ровным загаром щеки, как бы ужасаясь увиденному. Спросила: кто же это меня так?

– Не знаю. Никто не знает…

И тут меня словно прорвало. Я так долго ждала нейтрального и благодарного слушателя! Я говорила и говорила, описывая Монике свои мучения, рассказала о том, как у меня в доме поселилась совершенно незнакомая мне женщина, которая тоже пострадала из-за меня. Ведь я же хотела быть объективной с самого начала. А потому, за исключением описаний своих физических страданий, старалась лишь констатировать факты. Не помню, сколько по времени длился мой рассказ, но на Монику он произвел глубокое впечатление. И когда я закончила, оказалось, что уже почти ночь. Какой же я была эгоисткой, что заставила ее забыть про свое свободное время и провести тут практически весь день. Рассказав ей все, я стала ждать ее реакции… И вдруг услышала:

– Ты заплатила такие деньги за аренду этой виллы, вместо того чтобы за эти деньги купить недвижимость здесь же, в Канне, Антибе, Жуан-ле-Пене? Конечно, эти дома были бы попроще, но все равно недвижимость, как же неосторожно ты поступила? Это твой доктор тебе посоветовал?

Казалось, этот вопрос занимал ее больше всего. И я поняла, что разубедить ее в том, что в тот момент, когда он советовал мне это, я находилась на грани нервного срыва и меня не интересовала недвижимость в Канне, было невозможно. Моника – практичная и совсем даже неглупая женщина – в плане эмоций оставалась холодной, выстуженной самой жизнью или же от природы была лишена каких-либо высоких чувств. Я была разочарована. Потратить на нее столько времени в ожидании естественной реакции взрослой женщины на то, что мне кто-то изуродовал лицо, а потом близкая подруга увела любимого человека, и получить вместо этого урок европейской деловитости и практичности – это было слишком. И тогда я решила задать вопрос ей напрямик:

– Моника, как ты думаешь, кому это было надо?

– А ты разве не поняла?

И тут она выдала такое, что прежде и не приходило мне в голову. Причем сказала она это тоном человека, которому непонятно, как это я до сих пор не сообразила, что вообще произошло год тому назад со всеми нами…

– Осталось только найти этого человека, – с теплой улыбкой произнесла она, поднялась, потянулась всем своим уставшим за день телом и поправила свитер. – А насчет виллы ты подумай. Никогда не поздно отказаться… Зачем четыре месяца валяться на пляже или лежать на кровати, глядя в потолок, когда можно с умом потратить деньги, тем более что тебе они, прямо скажем, упали с неба… Нет, я понимаю, конечно, что тебе пришлось многое пережить, но я сама разрезала бы себе рот, только чтобы мне дали такие деньги. Несколько десятков тысяч евро – за эти деньги можно пострадать. У нас не принято говорить, за какие деньги я работаю здесь, но поверь – это гроши…

Ей не пришло в голову, что до того, как попасть в клинику к доктору Русакову, я собиралась стать женой очень богатого человека и что пусть не эта, так другая вилла была бы нашей, если бы мы только пожелали…

Она ушла, а я все еще находилась под впечатлением ее слов. Неужели и тут я просмотрела самое главное? Моника потрясла меня своим практицизмом, и я весь остаток позднего вечера ждала прихода Русакова. Я еще не знала, что ему скажу, но мне уже невыносимо оставаться здесь одной…

Все. Позвонили. В комнате жарко натоплено. А я в джинсах и свитере. Сейчас переоденусь, приведу себя в порядок и открою ворота. Постараюсь много не пить, чтобы все запомнить.

Глава 6

Свиридов пил чай вместе с судмедэкспертом Куликовым – худым, черноглазым, темноволосым, в вечном толстом свитере, с интересом листая папку с результатами экспертиз.

– Значит, Вениамин, действительно, как ты и говорил, рот ей разрезали обыкновенными ножницами, теми самыми, что мы нашли на месте преступления, то есть в ее спальне?

– Да, этими самыми, Верочка же все написала. Но самое удивительное, конечно, в том, что в крови твоей Репиной не обнаружено ни капли алкоголя, ни грамма снотворного, наркотических или каких-либо других веществ, которые привели бы ее в бессознательное состояние. Если бы она находилась в сознании, разве позволила бы, чтобы над ней так поиздевались? Но она даже не сопротивлялась, не боролась… Вот такой удивительный случай. Что с ней произошло, понятия не имею… Но кровь чистая. Повторяю, никаких наркотиков, ничего…

– Но можно определить хотя бы приблизительно, когда, в котором часу преступник порезал ее?

– Да, приблизительно от пятнадцати до восемнадцати часов восьмого июня. Об этом свидетельствуют порезы, их состояние, вид запекшейся крови… Она словно спала крепко и ничего не чувствовала… Если честно, впервые с таким сталкиваюсь…

– Может, это гипноз?

– А что еще? Конечно, гипноз. Вот бы увидеть этого гипнотизера, посмотреть ему в глаза…

– Не советую, вдруг и тебе что-нибудь отрежет…

Свиридов допил чай и достал сигарету. Он вдруг вспомнил глаза Бессонова, дружка Репиной, когда он спросил его про книгу Гюго. Как эффектно он ввернул эту фразу, как удивил его, потряс… Конечно, невесту изуродовали, разрезали рот до ушей, а на столе оставили роман «Человек, который смеется». Понятно, что книга была положена неспроста, прямая связь угадывается, и неплохо бы выяснить, кто и когда принес в дом этот роман. Но об этом он спросит у него позже, а пока что пусть этот крутой Бессонов, дизайнер, мать его, призадумается о том, кто из его любовниц таким вот образом разделался со своей соперницей. Пусть парень составит список дамочек… Но какие страсти! Какая любовь!..

В кармане замурлыкал мобильник. Свиридов схватил его, включил.

– Свиридов слушает.

Через пять минут они с Куликовым уже сидели в машине и мчались на Зоологическую улицу.

…На лестничной клетке было тихо, никто, слава богу, не толпился, не шумел. Покалечили девушку. Очнулась, пришла в себя, тоже, скорее всего, от гипноза, а щеки разрезаны и, надо же такое придумать, грубо зашиты синими нитками! И ножницы здесь, на столике, в спальне, и нитки с иголкой. Они успели увидеть Татьяну Иранову за пять минут до того, как ее увезла «Скорая помощь». Девушка находилась в шоке, постоянно стонала от боли, твердила, чтобы из дома вынесли все зеркала.