Я вернусь… - Эльчин Сафарли

Она вечно чего-то ждет. Не от людей. От Судьбы. «Бабушка в детстве называла меня Ожидалкиной. Сколько себя помню, всегда с тоскою смотрела на окружающий мир. Будто что-то должна получить от него. Бабуля рассказывала, что во время прогулок в парке, если кого-то звали при мне, я первой оборачивалась, хоть и звучало не мое имя. Я наблюдала за детьми, которые играли со своими отцами. Так хотелось подойти к ним, попросить: „Можно мне с вами?“ Однажды сказала об этом бабушке, она жутко возмутилась: "Ну-ка, не дури! Мать у тебя уважаемый человек в районе. Опозоришь ее… " Приходилось порывы прятать в себе. Но если кто-то из мальчишек в парке пропускал мяч, я быстрее бежала за ним. Хватала, приносила отцам этих детей. Те щипали меня за щечку, благодарили: „Спасибо, умница“. Была Ожидалкиной и этого было достаточно…»

Мирумир возвращается в собственное детство. Теребит пальцами прядь волос, прячет глаза. «Таких историй, как моя, миллионы по России. У нас в классе пятнадцать из двадцати ребят росли без отцов. Тогда это даже объединяло. Создавалось некое движение, must have того времени. Если у тебя нет отца, значит, ты один из нас. Глупцами были. Прикидывались пофигистами, хотя внутри мы все были Ожидалкиными… Брошенные дети всегда ждут ушедших отцов».

Наливает себе чай, добавляет три кусочка сахара. Перемешивает. «…Знаешь, какое слово я никогда не произносила? Папа. Некому было сказать. Вот сегодня произнесла впервые, и то не по адресу. В присутствии мамы, бабушки, друзей говорила исключительно „отец“. Свысока, с показным цинизмом, мол, ни в ком не нуждаюсь. А сама ждала. Перебиралась с одной станции на другую. Ни на „Прошлой“, ни на „Настоящей“ папы не было. Веришь, Светусвет, я все еще жду папу на „Будущей“…» Задумываюсь над словами Мирумир, понимаю, что мне нечего добавить. Я не знаю, что такое жить без отца. Я никогда не был Ожидалкиным…

Передвигает пальцем крошки от тостов на кухонном столе. Задумывается. «…Девочкам, растущим без отца, сложнее, чем мальчикам. Хоть и говорят, что мужчине важнее мужское воспитание. Девочки в ситуации безотцовщины лишены героя. Отсутствует образ, который стал бы ориентиром во взрослой жизни. Поэтому в личную жизнь мы приходим слепыми котятами. Способны верить, но не способны доверять. Бросаемся из крайности в крайность, с шеи на шею. Набиваем шишки в поисках замены тому, чего лишены с рождения… Мама была известным адвокатом. Хорошо зарабатывала, ни в чем не отказывала единственной дочери. Купила мне Барби. Я любила куклу и завидовала ей. У нее-то наверняка был папа…»

Допивает остатки чая из кружки. «С годами сумела абстрагироваться. Переварить врожденные потери. Но все равно чувство несправедливого унижения саднит изнутри… Я не пыталась искать отца. Мать сказала, что он погиб. Не верю. Женщинам легче похоронить мужчин, которые ушли, оставив след в их жизнях». Она встает со стула, подходит к раковине. Открывает воду, чтобы вымыть кружки…

16

…«Счастье не за горами» – белая надпись на ее оранжевой майке. Тщательно счищает кожуру с красного яблока, прикусив кончик языка. Признается, что часто злится на жизнь, но никогда от нее не отказывается. Даже оказавшись на дне колодца отчаяния, ищет во тьме луч света. Люди, называющие себя слабыми, в сущности самые сильные. «Я по жизни такая. Смех сквозь слезы… Невозможно быть постоянно счастливой – но зато одной мимолетной вспышки счастья может хватить надолго. Люди собственно и живут в ожидании подобных вспышек… А боль? Соль слез лечит».

Разрезает яблоко, вычищает сердцевину. Одну половину отдает мне, другую оставляет себе. Я не хочу отделяться от любимой даже в таких мелочах: вынимаю из руки Мирумир часть ее яблока. Две разделенные дольки снова соединяются. «Не будем делить чувства на твои, мои… Останемся одним целым». Мирумир прокалывает светло-желтое тело фрукта зубочисткой – теперь половинки крепче закреплены. «Вечно боюсь, что любую связь разорвет кто-то из двоих. Причинить нам самую страшную боль сможет тот, кто подарил больше всего счастья…»

Закуриваю. Последняя сигарета в пачке. «Мы не станем брать друг с друга обещаний. Давай будем вместе. Просто вместе… В любви не нужно кому-то что-либо доказывать. В любви все всегда заново, для двоих…» Опускает глаза: «Я вот думаю… Моя неуверенность здорово мешает нам… Ты делаешь шаг вперед, а я назад. Если бы ты не держал меня за руку, давно отстала бы. Не способна сделать нашу любовь сильнее…» Она отпивает молочно-клубничного коктейля с шапочкой взбитых сливок. Итальянцы утверждают, что клубника вдохновляет любовь. «Милая, не надо думать, искать, рассматривать… Просто люби. Этого достаточно». Берет мою руку. Целует в ямочку ладони. «Обещаю, Светусвет». Спутник веры – теплота прикосновений…

…«Я не люблю писать писем, в них есть какая-то обреченность. Поэтому не считай эти строки письмом. Это всего лишь не раз озвученное признание, которое мне захотелось переложить на бумагу. Чернилами настоящего. Я не одарена талантом складывать вместе красивые слова. Я всего лишь одна из влюбленных женщин, и снова хочу сказать: люблю тебя… Ты был прав, настоящая любовь невозможна без страхов. Они учат любящих дорожить друг другом, крепче завязывать узлы. Любовь не дает возможности отложить завтра на послезавтра, растягивая счастье…

Я боюсь. Боюсь потерять, упустить, пропустить. Не могу иначе. Пусть наши сегодня провожают нас в завтра… Если когда-нибудь мы потеряемся в переулках времени, найди это листок. Перечитай. Он станет твоим указателем. Найди меня, если даже попрошу не искать. Отыщи, взгляни в глаза, не слушая слов. Слова зачастую не от сердца – от ума. Доверяй только глазам, отражающим душу…

Помнишь наши первые свидания? Тогда эти отношения казались нам безнадежными. На тот момент они были возможны только в настоящем времени. Сейчас верим в будущее. Нам остается набраться сил, чтобы шагнуть на его территорию… Перечитываю написанное. Правильно говорят: любовь пробуждает в нас неизвестное. Оказывается, я могу выразить свои чувства словами. Но все это – притекающее, утекающее. Самое важное – любовь. То, что вдохновляет жить… Я люблю тебя. Ты – мой свет. Маяк, ведущий к счастью. До будущего осталось совсем чуть-чуть – рукой подать. Так что держи меня крепче, держи мой мир в своей ладони, не отпускай… Даю слово, я буду верить, а значит, и идти навстречу свету… И сейчас, дописав, я пойду к тебе. Точнее, вернусь к тебе… Люблю.

М.»

17

…Родилась с бунтом внутри. Акушерка шлепала ее по спинке, дожидаясь первого крика. Крошка стоически отмалчивалась, подрыгивала маленькими ручонками. Врачи занервничали. Новорожденная Мирумир не завопила, пока одна из медсестер не обратилась к ней: «Ну же, малышка, не подводи!» – «Я отказывалась делать то, что делают другие, когда положено. На день позже, на час или минуту раньше – лишь бы не как все…» Не была пай-девочкой. Родня с ней намучалась – приходилось подолгу объяснять, уговаривать. Не убедившись в необходимости поступка, она его не совершала. «Мама со мной настрадалась и в итоге отошла в сторону. Времени на воспитание у нее не было – она же деньги зарабатывала. Все взяла на себя бабуля. Не ругала меня, не била, разговаривала как со взрослой – я понимаю только такой язык…»

С бабушкой у них было полное взаимопонимание, пока Мирумир не стала подростком. Внутренний бунт нарастал, накрывая волной разум, воспитательные установки, наставления окружающих: «Я отбилась от рук. Взыграл юношеский максимализм: мне казалось, что быть домашней девочкой как-то неправильно. Влилась в Москву того времени. Сигареты в подъезде, сильно накрашенные глаза, томик Саган в рюкзаке, песни Жанны Агузаровой в наушниках, первый „выворот“ от первой выпивки, глупые отношения – ожоги… Не жалею, через это нужно было пройти. Мы были первым поколением московских девочек, разочарования которых равнялись опыту, а «розовые очки» являлись неотъемлемой частью имиджа… Главное, чтобы та переходная беспробудность не засосала. Надо суметь всплыть, сбросить счетчики. У меня получилось. Благодаря одному человеку…»

Подростковый бунт Мирумир разделял… дедушка, Георгий Спиридонович. Мудрец с влажными глазами цвета неба, тяжелыми руками с прижившимися со временем мозолями, грубым, но не без душевности голосом. Он жил за городом, в домике с большим садом. Вишневые, абрикосовые деревья, кусты малины под верандой, утренняя роса на траве, деревянный забор, скрипучая калитка с номером 63. «Дед не согласился переехать с бабушкой в шумный город, к дочери. Сказал: „Ты езжай, а я здесь останусь. Будете навещать меня на выходные, на каникулах“. И мы навещали. Дедушка, встречая, целовал меня в лоб – помню огуречный запах одеколона, шершавость изношенной рубашки, искреннее тепло объятий. Бабушка с мамой жаловались на меня, а он защищал. "Не мучайте внучку своим воспитанием. Она умница. Она не подведет… " Веришь ли, Светусвет, я так ни разу и не подвела его. Эти слова оставались той самой чертой, которую я не осмелилась переступить. Любила деда больше мамы, бабушки… Он воспитывал меня своим пониманием».