Холуй и императоры. Вне жанров и без героев - Дмитрий Гавриленко

Таким образом, четвертый день наступил после длительного перерыва и запомнился он мне надолго. По гороскопу четыре означает психическую и эмоциональную устойчивость. Дословно в нем говорится следующее: «4 – принцип высшего порядка. Принцип существования материи (огня, воды, земли, воздуха и т. д.), принцип стабильности, тэтрада у Пифагора, наиболее практичное из всех чисел. Человеку даёт здравомыслие и удачу в деятельности, связанной с улучшением порядка, системы, правил, а также честность, искренность, веру и упорство. Негатив – склонность к лени, тугодумие, нетерпение и противоречивость». Я хотел достичь практического результата, быть деятельным и упорным – с этой стороны число 4 симпатично, как помидор на кусте. Что касается негативных сторон четвёрки, то мне оставалось надеяться: в пасмурный день они не сочтут нужным просыпаться. Господь создал в четвертый день творенья солнце и луну, и вот этих творений Господних на небе не было: луны – в силу того, что ее увела с собой ночь, а солнца потому, что глаза его скрывала вата облаков. Начнёт моросить дождик – у меня ни крыши, ни стен. И все-таки я понадеялся на ветер. Он мог разогнать легкие облачка. Выложил все инструменты, среди которых важнейший на этот раз – ножовка.

Окинув оценивающим взглядом припасенные ранее пиломатериалы, я увидел невдалеке от моих горбылей затемненные стекла легкового автомобиля. Это был двести шестой седан с серебристым львом впереди. Передние лапы зверя угрожающе подняты, изогнутый хвост напоминал шею лебедя. Модель машины новая, с полностью независимой передней подвеской и многофункциональной тормозной системой, но изрядно потертая, с недавней вмятиной моноблочного кузова. Кроме того, я знал, что у нее просторный салон и более надежная, чем в предыдущей модели, защита пассажиров. Что могло занести такой автомобиль в сторону от трассы? Если бы поблизости находилась деревня, то наверняка в эту пору вовсю горланили бы третьи петухи. Впрочем, загадка вскоре разрешилась. Открылось окошко, из него что-то выбросили. Мотор ласково заурчал, машина плавно тронулась с места, и – только я ее и видел. А вдруг они выбросили около горбылей непогашенную сигарету? После долгой моей отлучки все было цело, на глазах же могли сжечь бесценные для меня горбыли. Я подошел поближе. Вот едва видная на траве вмятина от колес. А вот то, что оказалось не нужно владельцу автомобиля. Не окурок, как думал я, а презерватив, наполненный спермой и не завязанный узлом, как это обычно делают. Может быть, он заметил меня и поспешил. Мне стало досадно от того, что трахнулись недалеко от моего огорода. Могли бы выбрать место подальше. Огород – это не просто земля, а кормилица, ее нельзя осквернять. Я взял лопату и закопал презерватив.

Начало дня со всех сторон получалось не очень радужное. Ветер не смог разогнать облака; наоборот, они сгустились, взъерошились, стал накрапывать дождик. Я решил не уступать обстоятельствам и стелить потолок. Для него припасены два лучших фанерных щита с рекламных столбов. Я затащил наверх сперва один щит, потом другой. Они легли хорошо, как я и рассчитывал, тем не менее прибивать их пока не стал. Может возникнуть какая-либо загогулина, например, при настиле пола, – и накат придется еще потревожить. Теперь же я мог, по крайней мере, укрыться от дождя. Он не усиливался, хотя я не заметил и признаков улучшения погоды. Редкие капли нудно постукивали по фанере, сбиваясь в струйку, стекали вниз. Я решил настелить крышу, чтобы дождь не столь ощутимо досаждал мне.

Обрешётку как с одного ската, так и с другого предстояло сделать всё из тех же сосновых горбылей, которые сплошь разные по размеру. Другого материала на эти цели я не имел. Пришлось на земле отпиливать лишнее, ровнять. Затем окорил их, стесал топором сучья, чтоб не мешали, затащил наверх и прибил к стропилам. Даже горбылей не так уж много, приходилось укладывать их не часто, но так, чтоб получилась надёжная опора для настила и с напуском внизу. Этот напуск много значит для кровли, и я постарался сделать его подлиннее. Он должен полностью накрыть выпуклые катки, чтоб на них не стекала сверху вода. Некоторые горбыли широкие и мощные. Кровля стала крепче, когда я прибил их к стропилам. Моя рука ощущала прочность, за что бы ни схватилась на чердаке, но эта прочность становилась всё более мокрой и скользкой от дождя.

Я хорошо знал два кровельных материала – толь и рубероид. Каждый из них имел свои особенности. Толь мог продержаться на крыше год-два, рубероид – десяток лет. Но и толь, и рубероид предохраняли от воды только благодаря смоле, которой были пропитаны. А как же мой материал? Толь черный, рубероид – тоже. Мой материал после помывки стал белый, как вата. Стоило пощупать его, и сразу становилось ясно: он особенный, на других не похож. Выдержит ли он потоки ливня? Полной уверенности у меня не было. Вспомнился разговор дорожников.

– Мягкий больно, – сказал один, щупая рулон.

– Это что брезент, – откликнулся второй. – Пальцем проведешь во время дождя, и станет течь тебе за шиворот.

Если они правы, то мне под ним от непогоды не спрятаться. Чтобы подстраховаться, я решил постелить на крышу двойной слой. Не так-то легко уложить первый отрезок, уровнять края и сделать напуск. Еще сложнее перебрасывать второй отрезок на противоположный скат. Если первый я протянул свободно: нечастая обрешётка позволяла, то теперь все дыры в кровле были закрыты крепким куском, и мне после того, как все-таки удалось перебросить конец второго отрезка, пришлось ровнять его с помощью шеста, опасаясь сдвинуть первый настил. Дождь то переставал, то начинался снова. Моя рубашка налилась свинцовой тяжестью, прилипла к коже. И вот я очутился, наконец, на чердаке под настоящей крышей, слушал шум дождя, проводил пальцем в разных местах, но под ней было сухо и тепло, хотя солнце еще вовсе не показывалось из-за туч. Мне стало ясно, что пропускающий свет материал надежнее и толя, и рубероида. Стоит ребенку бросить камень, и в кровле, накрытой толем, – дыра. Не на много крепче рубероид. Рвутся оба с лёгкостью картона. Мой материал порвать почти невозможно, что немудрено: он предназначался под самое основание подушки новой магистрали, давление на него немалое. Конечно, куски, доставшиеся мне, изрядно измочалены и с откромсанными краями, однако, оказавшись на крыше, выровненные, они смотрелись шикарно. Даже пятна, которые мне не удалось полностью отмыть, не бросались в глаза.

Ветер усилился, и я стал опасаться, как бы он не сорвал с таким трудом уложенный на крышу материал. Несмотря на дождь, я взял запас гвоздей с подкладками под них, которые нарезал ножницами из линолеума, и полез наверх. С одной стороны я прибил три рейки: две по краям ската и одну посередине. Перетащив по грязи тяжелую лестницу, то же самое сделал с другой стороны. Теперь не опасен не только дождь, но и самый неспокойный ветер. Дальше я решил не валять дурака, не мокнуть до мозга костей, а передохнуть, перекусить, а там, глядишь, дождь прекратится и раскроет глаза свои солнышко. Мои ботинки из-за намокшей на них глины превосходили свой обычный вес в несколько раз. Перед тем, как забраться в домик, я переобулся, и для меня это означало многое. Я одомашнивался, становясь на одну доску с владельцами роскошных коттеджей. Мое место находилось на самом краю, но все-таки под ногами была уже не зыбкая почва.

Я сидел на пеньке для пола и думал о счастье. Кому-то для него нужны сауна и тренажерный зал, а мне хватило крыши, по которой барабанил дождь. Это звучала утонченная музыка души, родившаяся не на земле, песня, появившаяся из мрака. Я здесь обрел минуты покоя, несмотря на шум, доносившийся с трассы. У меня не было шикарной машины, роскошной квартиры, гламурной любовницы. Я лишь испытывал удовлетворение от того, что у меня появилась крыша над головой там, где нередко промокал до нитки. Как пес, спрятавшись в будку, смотрит на дождь, так и я вижу капли, расшибающиеся в брызги. Испытываю чувство общности с живыми существами на земле и то, что отделяет меня от них: нездешнее воодушевление, ниспосланное мне творцом. Именно оно заставляет делать, казалось бы, невозможное: носить пудовые ботинки по клейкой грязи, вытаскивать из неё никчемные, на первый взгляд, горбыли, держаться за воздух, стоя на краю призрачного строения. Энтузиазм может всё. Чем глубже я думаю о нём, тем ярче кажется он синонимом жизни, вечным двигателем. Без воодушевления не появились бы не только дачные домики, но и коттеджи, города, шумные магистрали, умные компьютеры. В закоулках души всегда отыщется местечко для неназойливого жителя, который, поселившись, начинает тревожить её, зовет вперёд во имя доброго дела, а добро для себя неизбежно оборачивается добром для всех.

Чем ярче оформлялись мои мысли, тем тише становился дождь. Надо поесть, так как предстояла уйма работы в усложнившихся условиях. Еда скромная, я не привык таскать на дачу провиант. Сорвал огурец с грядки, достал из портфеля кусок хлеба и сала – ешь, пока ещё шепчет тебе что-то дождь. Его слова имеют смысл до тех пор, пока ты здоров и в состоянии осуществлять свои планы. Из щелей тянет прохладой, невольно ощущаешь: становится теплее по мере того, как ты ешь хлеб, сало и умытый дождем огурец. Дождь не завидует и не желает тебе зла. Он расквасил почву, ощупал каждую нитку твоей одежды, едва не вывел из строя сотовый, но одновременно избавил от необходимости таскать из речки воду и поливать огород. Дождь – непостоянный спутник, с присутствием которого нужно мириться, а об отсутствии – не жалеть. Он скорее друг, чем враг, потому что не мешает тебе думать, принимать решения, устранять ошибки.