Большое соло для Антона - Герберт Розендорфер

Фрау Векмайер была бесспорной звездой среди женской половины финансового управления. Она была налоговым инспектором. Когда ее видели вот так, то можно было принять ее за кого угодно, но не за налогового инспектора. У нее были вьющиеся рыжие волосы, она носила самые короткие юбки и самые узкие брюки во всем финансовом управлении. Во время предпоследней экскурсии сотрудников на ней было невиданно короткое платье, завязанное сзади на шее узлом в форме банта. Во время пикника у какого-то ручья налоговый чиновник Хазельпойнтер, управленческий остряк и шутник, потянул за этот бант. Платье разошлось и на секунду стало видно, что на фрау Векмайер под платьем не было ничего, абсолютно ничего. Фрау Векмайер влепила господину чиновнику Хазельпойнтеру пощечину, но тут же рассмеялась.

Иногда говорили, что фрау Векмайер жила в какой-то анархистской коммуне. Однажды в одном из мужских журналов появилась серия фотографий, изображавшая со всех сторон обнаженную девушку, которая была потрясающе похожа на фрау Векмайер. Конечно же, этот журнал передавался в финансовом управлении из рук в руки. Фрау Векмайер отрицала, что моделью была она. При всем этом даже фрау Киттельманн не могла оспаривать, что фрау Векмайер, хотя она опаздывала на службу и разговаривала со всеми начальниками насмешливым и вызывающим тоном, была очень прилежной налоговой служащей. На это сослался даже шеф управления, господин финансовый директор доктор Ходдол, когда фрау Киттельманн сообщила ему результаты своего расследования по делу о фотографии с обнаженной девушкой и внесла предложение о наложении дисциплинарного взыскания. Он не вынес ей никакого взыскания. По этой причине фрау Киттельманн предположила, что доктор Ходдол имел с фрау Векмайер какие-то отношения. Она провела расследование и в этом направлении, которое, правда, ни к чему не привело.

Некоего господина Векмайера, видимо, не было или уже не было.

Антон Л. предполагал, что фрау Векмайер была тайно в него влюблена. Это предположение находилось в определенном противоречии с тем, что рыжеволосая инспекторша строила глазки абсолютно всем мужчинам управления – а прежде всего господам, стоящим выше по службе, – но Антона Л. не замечала никогда.

Фрау Регула Векмайер – друзья называли ее «Мышка» – вошла в гостиную. На ней была длинная, до пола, зеленая бархатная юбка и черная блузка. Антон Л. попытался открыть вторую бутылку коньяка. Ему удалось лишь снять оловянный колпачок на горлышке бутылки, но после этого он не смог найти искусно сделанного штопора господина Хоммера. «Мышка» включила телевизор. Дворецкий запутанной английской семьи играл на контрабасе какое-то танго. (Антон Л. в молодости, незадолго до своего первого запойного цикла, пережил и период бальных танцев, страсть, которая до сих пор в жизнь Антона Л. так и не вернулась, то есть она относилась к очень длительному циклу. Фокстрот и танго были сильной стороной Антона Л.)

То, что Антон Л. не мог найти искусно сделанный штопор, привело, кроме всего прочего, к тому, что он лишь шарил руками по прикроватному столику и не выпускал Мышку из поля зрения. Мышка танцевала на одном месте, подняв руки, и прищелкивала пальцами в металлическом, хлестком ритме, который задавал дворецкий. Антон Л. отбил горлышко бутылки о край стоящего у дивана столика. (При этом разбилось и стекло, лежавшее на этом столике.) Коньяк побежал прямо по голым коленям Антона. Мышка принялась вращаться, нет, она поворачивалась вокруг собственной оси, раз туда, раз обратно, прищелкивая в такт языком. Второй дворецкий защелкал, поддерживая контрабас, на кастаньетах. На Мышке теперь была длинная, до пят, зеленая бархатная юбка и не было блузки. Ее белые, как алебастр, груди выбивались в хлестком ритме из-под черного мини-лифчика.

Антон Л. налил коньяк в две рюмки. Одна из них упала на пол. Антон принес новую рюмку. Он опять наполнил обе рюмки. Одну он, кажется, уже выпил. Третий дворецкий играл на арфе. На Мышке был черный мини-лифчик и пояс из золотых монет. В комнату вошел господин Хоммер и принялся играть на губной гармошке. Антон Л. попытался задушить его с помощью коричневой кожаной подушки от софы. На Мышке оставался еще пояс из золотых монет. Антону Л. удалось повалить господина Хоммера на пол, но господин Хоммер крепко держал его за ноги. Антон Л. еще раз наполнил обе рюмки. Бутылка выскользнула у него из рук. Четвертый дворецкий снял с Мышки пояс. Мышка ударила в тамбурин, который держала у живота, а когда она повернулась, то молниеносно прикрыла им ягодицы. Антон Л. почувствовал, как к его бедрам поднимается ужасающий жар, но господин Хоммер все еще продолжал крепко держать его за ноги. У Мышки тамбурина больше не было. Антон Л. попытался дотянуться до Мышки, хотя господин Хоммер и держал его за ноги. Несколько раз это почти удалось. Мышка была, как это было видно по ее срамным волосам, рыжей от природы. Дворецкие обмотали Мышку кожаными шнурами. Мышка продолжала дергаться в этих сетях в дьявольском ритме. Антону Л. показалось, что он лопнет. Антон Л. лопнул.

Была ночь. Антон Л. лежал в своей кровати. На улице лаяли собаки. Антон Л. осторожно ощупал голову. Он хотел включить свет, это не удалось. На нем была нижняя рубашка, сорочка и костюмный пиджак. Свербящая боль поднималась от левой ноги вверх. Антон Л. ощупал рукой ногу: большой палец на левой ноге был на ощупь влажным. Далекие провинции воспоминаний подернулись туманом. Две большие птицы кружили вокруг темной башни, на которой сидел Антон Л. и держался за большой палец ноги. Антон Л. встал и пошел в туалет. Окно туалета выходило на запад. Его разбудило утреннее солнце. Он дернул ручку смывного бачка. Слив еще работал. «Ага, – подумал Антон Л., – вода еще поступает, электрический ток уже нет».

IV

Изнашиваются ли атомы?

Наручные часы остановились. Кухонные часы хоммеровской домашней обстановки работали от электричества и стояли уже давно. Антон Л. пошарил по квартире. В спальне он обнаружил часы господина Хоммера. Они лежали в кровати у левого рукава пижамы. Эти часы тоже стояли. (Кухонные часы показывали почти половину второго; часы господина Хоммера показывали пять минут шестого; часы Антона Л. остановились в одиннадцать часов двадцать одну минуту.) Но это не было такой уж большой проблемой. Судя по положению солнца, день клонился к вечеру, но вот только: какой день? Во времена его запойных горячек неоднократно случалось, что Антон Л. просыпал целый день или, лучше сказать, в горячке перепрыгивал его, а однажды он перепрыгнул даже целых два дня. Но тогда были другие люди, а среди них – и такие, которые выпускали газеты. По газетам можно было сориентироваться, и тогда снова становилось ясно, какое было число. Конечно, один день прошел, но сколько ненужных вещей случается зачастую в те дни, которые как раз не просыпаешь.

«Вчера, – подумал Антон Л., – то есть последний день, который я помню, был вторник. Значит, сегодня среда или четверг, 27-е или 28-е – если я не проспал два дня или три. Нет. Больше одного нет. Только…»

У Антона Л. возникло очень нехорошее чувство, стесняющее чувство, ужасное и парализующее чувство, похожее на обморок: возможно, он так никогда и не узнает, какой же сегодня день. Он понял, почему Робинзон на своем острове вел такой точный календарь. Но Робинзону повезло, у него не выпал ни один день. «Тот, кто разбирается в астрономии, мог бы, наверное, определить, было сегодня 27-е или 28-е число», – подумал он. Антон Л., конечно же, интересовался – во время увлечения йогой – астрологией, но в серьезном учении о звездах он не понимал абсолютно ничего. Он побежал к входной двери – напрасная надежда, газета, конечно же, не пришла. У входной двери на него напал голод. Словно лев, выпрыгнул голод из себя самого в душу Антона Л. и одним ударом отбросил все остальные мысли. Антон Л. – даже если сегодня была только среда – ничего не ел уже целых тридцать шесть часов.

Пакет с булочками все еще стоял на кухне. Антон Л. пощупал одну из булочек: все-таки сегодня, скорее, четверг. Булочки были все еще съедобными. Он разрезал полдесятка из них, намазал на них ставшее очень мягким масло и нарезал салями. (Конечно же, другим ножом, не ножом-топором.) Холодильник больше не работал. Пока Антон Л. жевал, ему пришла блестящая идея: поставить масло в раковину и включить холодную воду. После шести булочек он съел половину маринованных огурцов и выпил рассол. Ему показалось, что это пошло его желудку на пользу. Затем он без хлеба съел почти четырехсантиметровый кусок салями, а потом, опять-таки без хлеба, еще двухсантиметровый кусок салями.

Если это тот случаи… – размышляя, Антон Л. вышел на веранду. Соня подняла голову и точно по касательной посмотрела мимо Антона Л., но на этот раз с другой стороны. Сыр она сожрала до последней крошки. «Если это тот случай, что я по какой-то необъяснимой для меня причине остался один на свете, то тогда дата должна определяться по мне. Это вообще вопрос, протекает ли время и посредством других вещей, кроме как посредством восприятия протекания. Звезды движутся, да – некоторые возникают, некоторые разрушаются. Но из чего они возникают? На что разрушаются? На атомы. Атомы не изнашиваются. Все покоится в себе, без времени, если человек на это не обращает внимания. Человек – это я».