На берегу Уршдона - Музафер Дзасохов

Но что верно, то верно — когда в начале лета поспевает тутовник, все село радуется. Никто не говорит: это мой, я хозяин. Одна Гуашша. Ее тутовник другим не чета, она и продает его, как яблоки и груши, и варит из него варенье, и сушит на зиму. У Гуашша горсточки не выпросишь.

Отлучилась она куда-то со двора. Хаматкан и запустил палкой в самую крону. Старуха вернулась, видит — под деревом обломанная ветка.

— Кто это сделал?

Так ей и сказали — кто! Старуха подобрала осыпавшиеся ягоды, даже ветку с собой унесла.

Мы постояли еще немного перед плетнем и разошлись по домам.

Гуашша замкнула ворота на ключ. Уж этого она не забудет! Словно вот-вот грабители нагрянут… А мы никогда не запираем. Если уходим надолго, то просто повесим замок на дверь, чтоб люди знали: дома никого. У Гуашша все иначе. На каждую дверь по два ключа! И на курятнике замок, и на свинарнике. Даже на воротах!

VIII

У меня в селе много друзей: и Агубе, и Бешагур, и Хаматкан, и Хадзыбатыр. Но лучший друг — Темиркан. Это сейчас он лучший друг, а раньше не было у меня злее врага…

Поссорились в первый же день, как встретились в детском саду. Мы тогда оба ходили в детский сад. Он помещался на соседней улице в доме бывшего кулака. Не хватало тарелок, и ели двое из одной. Это еще ничего. Но не хватало и ложек. И всегда кто-нибудь плакал за столом, сидя без ложки.

Темиркан был старше меня на два года и посильней. Не успею донести ложку до рта, как он вырвет ее из руки. И уж не дождешься — всю тарелку один выхлебает.

Однажды мы ели лапшу. Темиркан сразу завладел ложкой. Я испугался, что мне не достанется. Ухватился за тарелку и тяну к себе. Темиркан ложку под мышку и тянет в свою сторону. Тарелка была с трещиной, вот и осталась одна половина тарелки у меня, другая у Темиркана. А горячая лапша на полу. Мы заплакали: теперь оба голодные. Больше-то не дадут, лишней порции нет. Тут мы и подрались, прямо за столом…

Дрались и потом, и каждый раз попадало мне. Я считал, что он не может простить мне тот случай. Показывал на мне свою силу. Были ребята и посильней, но у него смелости было вдвое больше, чем силы. Он никого не боялся, вот почему все его боялись.

А сила человека лучше всего определялась на берегу Уршдона.

Купаться сюда в одиночку лучше не ходи: или ремень отнимут, или перочинный ножик, или расческу. Обшарят карманы и что найдут — забирают. Да еще по шее надают! За то, что курева с собой не носишь, за то, что ремень старый… Мало ли за что. А если отнять нечего, пошлют в чужой сад яблок наворовать. Но самое неприятное, когда затащат в реку. Двое за руки держат, а третий голову в воду окунает. Один раз, второй, третий… пятнадцатый. Наглотаешься, а не отпускают. Стоят на берегу и смеются. Очень смешно смотреть, как человек мучается. Сами через это прошли, слезами умывались — теперь над другими потешаются.

Смельчаки, которые в одиночку ходили на реку, у нас наперечет.

А вот Темиркан не боялся один ходить. К нему не приставали. Зато от него мне и тут доставалось. Я ухе стал обходить его стороной. Темиркану это не понравилось, сам меня повсюду искал. Делать ему больше нечего!

У нас в селе каждая улица отдельно справляет праздник урожая. У каждой улицы свой день. Соседи заходят друг к другу в гости, но чтобы с чужих улиц — это редко бывает. А Темиркан взял и пришел. Скучно ему без меня. Как будто за ним вестника прислали с приглашением.

Я был во дворе у Бимболата. Увидел своего врага и хотел потихоньку улизнуть. Но Темиркан схватил меня за шиворот:

— Ты куда?

— А тебе какое дело?

— Дело найдется! — забрал в кулак ворот моей рубашки и крутит.

— Рубашку порвешь, пусти!

— Ничего ей не будет!

Я рванулся и услышал, как затрещала моя новая рубашка.

Мне так было ее жаль, что не удержался и заревел. В чем же я завтра в школу пойду? Отбежал к плетню и поднял валявшийся булыжник.

— Эй-эй, ты чего? — крикнул Темиркан.

Кто стоял рядом с ним, бросились в стороны: наверно, испугались, такой у меня был вид. Булыжник угодил Темиркану в ногу. Он присел от боли. До того я ненавидел этого парня, что запустил бы и в голову, будь еще камень под рукой или палка! Темиркан только морщился и прыгал на одной ноге — не заплакал. А какая это месть, если обидчика не заставишь заплакать?

Я стоял и смотрел, как он потирает ногу. Надо бы уйти, а я стоял и смотрел.

Даже когда Темиркан подскочил ко мне, я не сдвинулся с места. А влепил он здорово… Я упал лицом в пыль, он приподнял за шиворот и еще раз двинул.

Растирая слезы и грязь по лицу, я поплелся куда глаза глядят. Прошел один переулок, свернул направо. Потом еще один прошел. Дом Темиркана третий. Тут я вовсю заревел. Из ворот вышла какая-то женщина.

— Ты чего плачешь? Обидел тебя кто?

Сказать, что случайно оказался у дома, где живет Темиркан, это я бы соврал. Ничего не случайно. Зря, что ли, ревел на всю улицу? Пусть его мать узнает, как он дубасит меня, проходу не дает.

— Кто-нибудь побил тебя?

— А вы кто? — всхлипывая, спросил я.

— Кто тебе нужен-то, скажи!

Я еще немного поплакал и сказал:

— Мне мать Темиркана…

— Я и есть его мать. А тебя кто-нибудь послал?

— Никто не посылал, — ответил я. И рассказал все от начала до конца.

Рассказывал, а сам поглядывал на женщину. Лицо сначала было строгое, потом жалостливое, потом опять стало строгим, даже сердитым. Я понял, что на своего сына рассердилась. И правда, женщина вдруг всплеснула руками:

— Ну, посмотрите на этого сорванца, ради Бога! Ну, только приди домой, я тебе покажу, как детей обижать!

«Наверно, мне надо идти», — подумал я.

— А ты чей будешь? — спросила женщина. — Кто твой отец?

— Мою маму зовут Дзылла, — сказал я.

— Вот тебе и на! Ты, значит, Габул. А я и не узнала! Как вырос… А ведь мы с твоим отцом были как брат и сестра. Наши матери из одного рода. Ах ты паршивец! — опять стала она ругать Темиркана. — Говорят же про дурака: из всего стада свою корову колотит.

Женщина погладила меня по голове и сказала:

— Пойдем-ка в дом.

Быстро приготовила яичницу и поставила передо мной на стол.

— Ешь. Твой отец очень ее любил. Ешь, не стесняйся.

Женщина села напротив и задумалась.

— Этот мой паршивец, — сказала она, — однажды упал с дерева, маленький был еще… все лицо в крови, так разбился. Я потащила его к канаве, чтоб обмыть. Гляжу — твой отец едет верхом. Соскочил с седла, выхватил ребенка у меня из рук и ускакал. А потом привозит Темиркана с перевязанной головой и давай меня бранить: зачем малыша оставила без присмотра да еще хотела обмыть ему лицо грязной водой. Могло быть заражение, сказал врач… Но все обошлось. Только шрам остался на лбу…

В самом деле, на лбу Темиркана отчетливо виден шрам, похожий на букву «Т».

Провожая меня, мать Темиркана сказала:

— Он тебя больше пальцем не тронет! Передай привет Дзылла. И запомни, если спросят, чей ты сын, отвечай, что сын Байма. Как же получается? Таким отцом нужно гордиться, а ты даже его имени не произносишь!

Я уже заметил: родственники отца всегда упрекают, если не скажу, что я сын Байма. И наоборот — родственники матери недовольны, если промолчу, что я сын Дзылла. Совсем не потому, что друг друга недолюбливают. А потому, что одни очень любят моего отца, другие — мою мать.

Вот с этого дня и переменился ко мне Темиркан. Совсем другой стал. Но мне стыдно, что наябедничал, — теперь бы я ни за что так не поступил. Темиркан оказался настоящим другом: ни разу не напомнил, не попрекнул. И я ему благодарен за это.

Особенно мы сдружились в седьмом классе. Темиркан остался на второй год, и теперь мы вместе учились. Даже сели рядом на задней парте. Я не хотел забираться так далеко, но Темиркан упросил. Вскоре я понял, почему.

Перед нами сидела Мадинат с подругой. Девчонка она неплохая, ничего такого я про нее не скажу. И красивая. Ребята из старших классов только на нее и пялятся. Ладно, глядите на здоровье, но я-то причем? Почему на меня косятся? Может, потому, что Мадинат из школы всегда возвращалась вместе со мной? Я вовсе не набивался, просто мы соседи. Вот и все. Я взял и перестал с ней ходить, а то еще подумают, будто «втрескался». С тех пор вообще ее избегал.

А тут на тебе — прямо перед носом оказалась! Я бы с удовольствием куда-нибудь пересел. И остался только из-за Темиркана. Если друг просит, как откажешь!

Мадинат ему давно нравится. Вот он и сел на заднюю парту, чтоб поближе быть к этой девчонке. Что Мадинат ему нравится, один я знаю. Темиркан сам мне об этом сказал. А я уж никому не разболтаю. И еще он сказал, что всегда хотел со мной дружить и оттого задирался, что у меня много друзей, а у него никого. Я сначала не поверил, разве так бывает? Оказывается, бывает… Но это я понял много позже. Он вообще странный. Если бы мне понравилась какая-нибудь девчонка, то разве стал бы ее обижать? А он с Мадинат никогда не поговорит по-человечески. Смотрит исподлобья, будто она перед ним виновата. Он и на второй год остался нарочно — чтоб быть с Мадинат в одном классе. А если бы, говорит, перевели в другой класс, то вообще бросил бы школу. А что, и бросил бы! Никого бы не послушался.