Тёмный карнавал (Dark Carnival), 1947 - Рэй Брэдбери

Неожиданно он почувствовал себя камешком, который нес во рту дядюшка Эйнар. Взлетев, они провалились в мохнатые грозовые облака, черной паутиной окутавшие небо. А потом – потом он почувствовал, что вернулся домой, и на этот раз уже навсегда. Таким же, как и был.

Уже почти совсем рассвело, кто-то из оставшихся обменивался поцелуями, со слезами жалуясь, что все меньше и меньше остается им места в мире. Когда-то ни один год не обходился без таких встреч, а теперь протекали десятилетия…

– Не забудьте! – прозвучал чей-то голос. – Встретимся в Салеме в 1970-м.

Салем. В затуманенном мозгу Тимоти отложились эти слова. "Салем, 1970-й". Опять соберутся все, все, все. Дядюшка Фрай и древняя, как мир, Пра в погребальных одеждах, и Ма, и Па, и Эллен, и Лаура, и Сеси, и еще многие другие! А он? Уверен ли он в том, что доживет до нового Возвращения?

Все исчезло в блеске последней молнии. Исчезли и черные ленты, и крылатые существа, и увядшие листья. Смолкли все звуки, то грозные, то жалобные, то манящие, летящие никуда и ниоткуда. Рассеялись полночные грезы, беспокойные сны. Ночным безумствам пришел конец.

Ма захлопнула дверь. Лаура взялась за метлу.

– Прибираться будем вечером, – остановила ее Ма. – Сейчас нам всем нужно выспаться.

И семейство разбрелось на ночлег – кто в погреб, кто наверх. Понурившись, Тимоти побрел в гостиную. Со стен безжизненно свисали черные ленты. У зеркала он остановился и увидел в нем себя – замерзшего, дрожащего, бледного.

– Тимоти, – услышал он голос Ма. Она подошла и коснулась рукой его лба.

– Сынок, мы все тебя любим. Не забывай об этом. Очень любим. Пускай ты не такой, как мы, пускай нам однажды придется расстаться. – Она нежно поцеловала Тимоти в щеку. – Если тебе суждено умереть, уж мы позаботимся, чтобы никто не тревожил твой покой. Ты уснешь вечным сном, а я каждое Возвращение буду тебя навещать и переносить в местечко поукромнее.

Дом спал. Над холмами пронесся ветер, закрутив на прощание в своих объятиях черных летучих мышей, и их пронзительный тоскливый крик отозвался эхом далеко в округе.

Тимоти поднимался наверх по лестнице, медленно пересчитывая ступеньки, из глаз у него катились огромные слезы, оставляя на пыльных щеках светлые влажные дорожки.

The Homecoming 1946( Ночь Семьи)

– Они идут, – сказала Сеси, лежа неподвижно в своей постели.

– Где они? – выпалил Тимоти от дверей.

– Одни над Европой, другие над Азией, третьи над Исландией, четвертые над Южной Америкой! – ответила Сеси, и длинные карие ресницы закрытых глаз вздрогнули.

Тимоти подошел поближе, ступая по голым доскам пола.

– А кто идет?

– Дядя Эйнар, и дядя Фрай, и кузен Вильям, и еще я вижу Фрульду и Хельгара, и тетю Моргиану, и кузину Вивьен, и я вижу дядю Иоганна! Как они спешат!

– Они летят? – возбужденно спросил Тимоти. Его серые глаза сверкали. Он выглядел нисколько не старше своих четырнадцати лет. А снаружи завывал ветер, и темный дом озарялся лишь светом звезд.

– Они летят и они бегут, и каждый в своем облике, – не просыпаясь, рассказывала Сеси. Она не шевелилась, но ее разум бодрствовал, и Сеси рассказывала, что видит. – Вот я вижу, как огромный волк перебегает вброд речку над самым водопадом и в свете звезд его мех серебрится. А вот ветер несет высоко в небе бурый дубовый лист. И летит маленький нетопырь. И еще многие другие – скользят сквозь чащу леса, и мчатся среди самых верхних ветвей, и все они спешат сюда!

– Они успеют к завтрашней ночи? – спросил Тимоти, взволнованно комкая уголок простыни. Паук, сидевший у него на воротнике, выпустил паутинку и закачался, как черная подвеска, перебирая лапками: он тоже был взволнован.

Тимоти склонился к сестре.

– Они все успеют на Ночь Семьи?

– Да, да, Тимоти, да, – выдохнула Сеси и застыла. – И не спрашивай меня больше. Уходи. Я хочу теперь странствовать в тех местах, которые мне больше по душе.

– Благодарю, Сеси, – тихо сказал мальчик. Он вышел в коридор и помчался в свою комнату, заправить постель: он только несколько минут назад, на закате, проснулся и с первыми звездами побежал, чтобы поделиться с Сеси своим волнением.

Сейчас Сеси спала совсем тихо – ни звука. Пока Тимоти умывался, паучок висел на своем серебристом лассо, обвивавшем тонкую шею.

– Подумать только, Чок-паучок – завтра канун Всех Святых! Хэллоуин!

Мальчик посмотрел в зеркало. Это было единственное зеркало в доме, разумеется. Мама делала ему поблажки, потому что понимала, каково ему с его болезнью. Ну за что его так?! Он открыл рот и грустно посмотрел на отражение жалких и таких непрочных зубов – природа поскупилась. Тоже мне зубы, – не зубы, а просто кукурузные зерна. Чуть ли не круглые, тупые, мягкие, белые… Это зрелище даже пригасило праздничное настроение.

Уже совсем стемнело – пришлось зажечь свечу. Мальчик ощутил навалившуюся усталость: всю последнюю неделю семья жила по обычаям Старого Света. Они спали днем и вставали с последними лучами солнца. Тимоти по- смотрел на темные круги под глазами.

– Никуда я не гожусь, Чок, – тихо прошептал он своему маленькому другу. – Даже не могу привыкнуть спать днем, как все наши…

Он поднял подсвечник. Ну почему у него нет настоящих сильных зубов – резцов и клыков как стальные ножи! Или, скажем, сильных рук. Или – сильной воли. Хотя бы уметь посылать свои мысли по всему свету, как Сеси… Но он – урод. Больной. Калека. Он даже (Тимоти вздрогнул и придвинул свечку поближе) боится темноты. Братья над ним смеются – и Бион, и Леонард, и Сэм… Они дразнят его, потому что он спит в постели. Сеси – другое дело, постель ей нужна, чтобы удобнее было посылать свой разум на охоту. А Тимоти? Разве он может, как вся семья, спать в прекрасном полированном ящике? Нет! Не может! И вот мама разрешила ему иметь постель, свечу и даже зеркало. Ничего странного, что родня сторонится его, как креста. Ну что бы крыльям на спине прорезаться!

Мальчик снял рубашку и, извернувшись, посмотрел на голые лопатки. И снова вздохнул. Не растут. И не вырастут.

А снизу доносились таинственные волнующие звуки. С шорохом разворачивался черный креп, закрывая стены, потолки, двери. Вдоль перил лестницы вился запах горящих черных свечей. Слышался высокий и твердый мамин голос, ему гулко отвечал из сырого подвала голос папы. А вот входит в дом Бион – тащит большие двухгаллонные банки.

– Но я должен праздновать со всеми, Чок, – сказал Тимоти. Паучок крутнулся на своей серебряной нити, и Тимоти вдруг почувствовал себя одиноким. Да, он будет полировать деревянные ящики, носить поганки и пауков, развешивать креп… но когда праздник начнется, о нем забудут. Чем меньше будут видеть сына-урода, чем меньше будут говорить о нем, тем лучше.