Точка бифуркации - Владимир Дрыжак

Нуль-транспорт, к моему глубокому разочарованию, еще не успели изобрести, хотя уже десять лет ходят упорные слухи, что где-то там, что-то там, куда-то там отправила. А жаль. Могли бы и постараться... Пришлось выяснять, как там со стратопланом в Европу. Мест было мало, но они были. Я заказал одно на одиннадцать ноль-ноль и отправился в управление.

В отделе было хоть шаром покати - абсолютная пустота. Наверное, их всех Спиридонов разогнал. Я зашел к нему в кабинет - он был на месте.

- Что шляешься? - сказал Спиридонов, не отрывая глаз от какой-то бумаги.

- Да вот, заскочил узнать, как продвигается изложение.

- Иди работай. Нечего шляться.

- А если серьезно.

Он поднял глаза и внимательно посмотрел на меня.

- Рано. Позже. У тебя есть версия, вот и разрабатывай. Когда до меня доберешься - ничего не утаю. Иди... Погоди!

- Слушаю, шеф!

- Надоел ты мне с этим "шефом"!.. Ну. да ладно, черт с тобой... Если ты думаешь, что я, знаю что-то путное, то ошибаешься. Нужны факты, понял?

- Понял. А кому они нужны?

- Всем. Тебе, мне, Шатилову. Черту и дьяволу! Всем подряд. Они - эти все - еще не знают, что нужны факты, но скоро спохватятся. Пока они - то есть все мы - находятся в состоянии эдакой приподнятости и взвешенности. А вот когда опустятся и почешутся - непременно захотят одни голые факты. Потому что только из фактов можно сделать что?

- Выводы, шеф! - рявкнул я.

- Молодец.

- Рад стараться, шеф!

Сам не знаю, с чего мне вдруг пришла охота ерничать. Как это говорится: "верноподданические чувства обнажаются на приемах..."

Скорее всего, я находился под спудом ощущения, что дело непростое и предстоит так называемый "общественный резонанс". Спиридонов любит этот термин. Но он очень не любит то явление, которое, этот термин обозначает.

- Рад, так и старайся. Закрой дверь оттуда.

В понимании Спиридонова я еще очень молод. А в понимании Вовки я уже безнадежно устарел. Мне сорок.

Двадцать - возраст устремлений. Тридцать - возраст решений. Тридцать три - возраст святых. Тридцать семь возраст поэтов. Сорок - возраст... А вот сорок? Возраст сомнений будет потом, в пятьдесят. Интересно, когда наступает возраст глубоких размышлений?

И тут я вспомнил, что еще вчера сделал запрос в информационную базу Управления, но до сих пор не получил ответа. Это уже что-то новое!.. Будь я сейчас свободен, я бы непременно им устроил хороший скандал. Но до стратоплана оставалось полтора часа, поэтому я зашел в свой кабинет, выдал еще пять запросов, надел браслет оперативной связи, после чего, гордясь своей принципиальностью, отбыл в стратопорт.

По дороге в Сараево я размышлял, как мне быть. То есть, остаться самим собой или воспользоваться легендой. С одной стороны, легенда - дело хорошее. Корчишь из себя какого-нибудь корреспондента или там социолога, а сам потихоньку, исподволь... Увы, все это годится только если нужно добыть частный и мелкий фактик, который случайно оказался в руках постороннего человека. Посторонние человеки щедры и легко с ним расстаются. Непосредственные же участники событий, подлежащих расследованию, ведут себя осторожно и сразу тебя расшифровывают. И обеим сторонам расследования становится страшно неудобно. В конце концов прошли те времена, когда подследственный видит в тебе своего врага. Тогда, наверное, расследование превращалось в азартную игру типа кто кого больше раз надует. Теперь все иначе. Проще и гораздо сложней... Ты не враг, но цели твои неясны. А дело прошлое и переделать его все равно не удастся. Особенно, если не обошлось без трупов. Это для меня они трупы, а для него они - живые люди. И больно, и горько, а тут еще этот со своими вопросами... Если человек виноват явно, он сам придет и скажет, а если он не знает, виноват или нет? Ведь мог же он на полчаса раньше сделать то-то и то-то, но забыл, упустил, недоучел, неперестраховался, недопонял, не переменил точку зрения, вел себя как дурак, как последняя скотина, наконец!.. Возникает стена отчуждения, и ты вроде бы как судия, так суди, а нечего тут вокруг да около... Это если без легенды. А с ней бывает еще хуже... Родственник? Друг? Приятель? Товарищ? Кто ты такой на самом деле?.. И опять все та же стена. И приходится ее ломать.

Легенда хороша, когда подготовлена почва, наигран типаж, есть поддержка и подстраховка, тут надо быть отменным актером и опытным психологом. У нас такие есть - тот же Кикнадзе, например. Это же просто картинка, как он демонстрирует и нещадно эксплуатирует свой восточный типаж! Хотя, на самом деле, очень простой, корректный и деликатный парень. Грустные глаза, романтик, лирик и любитель северных пейзажей.

А я как родился Гирей, так им я помру. У меня со всех сторон наштамповано, что я - следователь. Единственное, что мне удается играть - это простодушие и еще вот это: "понял, шеф!"

Нет уж... Давай-ка без разных фокусов - просто и по-будничному.

Я прибыл в Сараево, выяснил, что Институт Исследований Высшей Нервной Деятельности находится в пяти километрах от города, вызвал машину и без приключений до него добрался.

Первый же индивидуум, с которым я столкнулся в радужном фойе, сказал мне, что понятия не имеет, кто такой Сомов и где его искать. Но уже шестой заявил, что мне следует подняться на шестой этаж в лабораторию за дверью номер шестьсот шестьдесят шесть.

- У вас что, такое немыслимое количество комнат? осведомился я.

- Нет, просто у нас тут работают люди с юмором. А шестьсот шестьдесят шесть - это число антихристово.

- Он там.

- Там их много.., - ответили мне туманно.

Я поднялся на шестой этаж, обнаружил эту дверь. И без долгих раздумий толкнул ее. Нет, предварительно я стер с лица всякое выражение.

В комнате было сумрачно, посредине стояло мощное кресло, а в нем сидел человек с каким-то колпаком на голове, мне показалось, что человек этот сушит волосы после бани. Я узнал его с затылка - это несомненно был Сомов Владимир Корнеевич. Планетолог, член экспедиции к Урану. Собственно, я его даже не узнал, а почувствовал, потому что затылок его был под колпаком, и, следовательно, видеть его я не мог.

Еще двое сидели возле какою-то изящного пульта с двумя экранами, причем, один пялился на свой экран и даже не обернулся, а другой сидел развалясь в кресле с таким видом, будто все происходящее его не касается и не коснется никогда, если будет и дальше так продолжаться.

Заметив меня в дверях, этот второй сморщился и сказал:

- Войдите. Вам кого?

Сомов в кресле не пошевелился, а первый тоже повернулся ко мне лицом и я даже отпрянул. Два этих типа были совершенно неразличимы. Такого сходства я еще никогда не видел.

- Вы войдете или нет? И не смотрите на нас так - мы близнецы, а вовсе, не ангелы господни, как вы, вероятно, подумали. Кто вы?