Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз - Влад Колчин

Я вышел с вокзала с большой черной сумкой, саксофоном и иллюзиями по поводу радушного приема меня удивительным городом.

Когда мне было шестнадцать лет, я уже бывал здесь. Приезжал в компании хиппующих друзей. Мы ходили на могилу Виктора Цоя, знакомились с местной музыкальной рок-тусовкой, гуляли по городу. Выйдя с вокзала тогда, я был буквально ошарашен, увидев курящую папиросы, сгорбленную бабулю, пританцовывавшую под военный оркестр, играющий джаз на вокзальной площади. Ни в Уфе, ни в любом другом городе СССР тогда подобную картину увидеть было практически невозможно.

Теперь же прошло восемь лет. Многое изменилось здесь с тех пор, но воздух был тот же. Уверенности придавал лежащий в кармане ключ от квартиры, которая предположительно должна была стать моим пристанищем на несколько ближайших дней. Далее я планировал поступить учиться в Университет культуры и искусств.

Прибыв по указанному на клочке бумаге адресу, я начал открывать дверь. Дверь не открывалась. Я был настойчив. Дверь была непреклонна. Борьба продолжалась минут двадцать, когда ко мне подошли два работника милиции. На груди одного из них убедительно висел автомат, на лице второго я заметил не менее выразительное любопытство. Сначала они долго молчаливо наблюдали за процессом. Я делал вид, что не замечаю ничего странного в моем поведении, им же было интересно, насколько меня хватит.

– Не открывается?

– Пока нет.

– Ключ может не тот?

– Может и не тот.

– А может замок не тот? – продолжал иронизировать милиционер

– Может.

– Ну давай, поехали, ключ не забудь. У нас там замков много, подберем, – ободряюще закончил беседу старший лейтенант.

Питерское отделение милиции мало чем отличалось от уфимского. Практически ничем. Если не учитывать, что стражи порядка здесь говорили без характерного башкирского акцента.

После традиционного обыска и вытряхивания содержимого сумки на специально подготовленный для таких случаев стол, старший лейтенант привычно сел на привычный рабочий стул и, привычно посмотрев на меня утомленным взглядом, привычно произнес:

– Ну, рассказывай.

Я рассказал. Главными аргументами были предусмотрительно сохраненный билет и парализующий любую дедукцию встречный вопрос офицеру:

– Вы когда-нибудь видели домушника с личными документами и саксофоном?

– Нет, ты первый, – невозмутимо ответил милиционер.

В голосе явно прослушивалось отсутствие ко мне претензий. После нескольких телефонных звонков, все благополучно разрешилось. Выяснилось, что квартиру, которую я пытался открыть, три дня назад взломали. Кто-то сменил замок, а когда соседи увидели еще одного желающего туда попасть – позвонили в милицию. Так меня и «приняли».

Время было уже позднее, метро не работало, города я не знал.

– А куда ты сейчас пойдешь? – спросил старший лейтенант.

– Пока не знаю, – ответил я.

– У меня друзья здесь на сессии, заочники, в общежитии живут, вот и адрес есть. Может, к ним устроюсь на пару дней, а там посмотрим.

– Оставайся у нас до утра, один обезьянник свободный, там поспишь, дверь закрывать не будем. А как утром метро откроется – пойдешь своих искать, – гостеприимно предложил офицер.

Я согласился. Моя первая ночь в Петербурге прошла на нарах.

Утром я шел по указанному адресу и думал: «Не-е-е, менты другие здесь. Проще, что ли, интеллигентнее…»

Ну, или в Уфе по таким нелепым случайностям меня не забирали.

В Питере было все другое: люди, дома, воздух, выговор. Да все! Я никого не знал здесь, кроме двух моих, временно пребывающих на сессии, друзей – Сереги и Наташки.

Через пару часов я был устроен в общагу, а вечером мы уже вместе гуляли по городу.

Шли дни, меня мотало по разным ночлегам до тех пор, пока не начались вступительные экзамены в Университет культуры и искусств. Я подал документы, и на законных основаниях был поселен в общежитие. Ночлег был, оставалось найти работу, поскольку деньги заканчивались.

На случай поиска работы, у меня была припасена еще одна, последняя бумажка с телефоном.

Получил ее я вместе с преподавательскими наставлениями от дирижера оркестра Уфимского училища искусств, Георгия Павловича Маркорова.

Это был номер телефона Дмитрия Гайворонского, опрометчиво оставившего его кому-то из уфимских музыкантов в бытность пребывания на гастролях в Уфе.

Сняв трубку и выслушав, кто и зачем ему звонит.

Он сразу ответил: «Работы нет».

– А лично увидеться можем? – спросил я.

– Ну приходи вечером в казино «Премьер», найдешь меня там.

К вечеру я был готов к посещению самого дорогого на то время казино в Петербурге, имея в кармане сумму денег, сопоставимую с ценой стакана семечек.

Ну да. Зато я был собран, серьезен и поистине щегольски одет: на мне была белоснежная джинсовая рубашка с широкими рукавами и огромной синей мишенью на спине. Она была заправлена в узкие черные джинсы с кожаным ремнем, подаренным Земфирой на 23 февраля. На ногах красовались «казаки» с подковами, звонко цокающими по мраморной лестнице. В руках был саксофон.

В Уфе, где основная масса прогрессивной молодежи в то время предпочитала носить спортивные костюмы и кепки, такой внешний вид можно было бы счесть вызывающим, а там я так выглядел всегда, в холодное время года к этому наряду добавлялась ковбойская куртка с бахромой или черное кашемировое пальто до пят.

Здесь же, в просвещенном диссидентском городе, я не сомневался, что выгляжу жизнеутверждающе.

Всем должно было быть ясно, кто к ним пришел. И всем было ясно. Не обращая внимания на удивление швейцара, учтиво открывшего передо мной дверь, и опешевшей охраны казино, я небрежно бросил: «Я к Гайворонскому», и уверенно направился в игровой зал. Думаю, у них не открылись бы шире рты, если бы я сказал: «Я к директору Тихого океана».

Диму я застал за белым роялем. Он перестал играть. После недолгой паузы и пристального взгляда, выражающего удивление большой терции в минорном трезвучии, он спросил:

– Лошадь на парковке привязал?

Я оценил шутку.

– Сыграй что-нибудь.

Я открыл кофр, достал дудку, и мы сыграли.

– Работы здесь нет. Здесь играет Зуйков, но завтра нужна подмена, поскольку он в творческом запое. Придешь?

Я с радостью сказал: «Да».

Так я начал работать в Питере.

Поступив в Университет, я стал посещать местные джаз-клубы, один джем-сейшн сменял другой, появились новые знакомства, новые девушки продолжали интересоваться симпатичным саксофонистом не менее прежних. Город казался большим, а будущее интереснее прошлого.

Однажды я пришел на концерт, где играли очень хорошие местные музыканты, с целью познакомиться и по возможности поиграть с ними.

Услышав, как играет саксофонист Женя Стригалев, я не захотел играть. Я захотел слушать. Концерт закончился. Я шел домой в глубоких раздумьях. Моя «звездность» развеялась как пыль. Стало понятно, что завтра я проснусь очень рано и сразу отправлюсь с саксофоном на духовую кафедру Университета. Это было так же понятно, как понятно то, что этот подвал будет моим вторым домом на долгое время.

И так и вышло. Я просыпался обычно в восемь часов и шел заниматься. И возвращался в общежитие с закрытием Университета около одиннадцати вечера.

8. Дефолт. (Вm)

– А кто это там выбирает себе новенький спорткар в журнале?

– Как! Вы не знаете? Это же Тимофей Василич, наш преподаватель русского языка и литературы!

Одним дождливым утром месяца августа 1998 года, при полной секретности появления НЛО в небе деревни Тихая Заводь, финансовые сбережения отставших от элитного паровоза «отбросов» общества, превратились в еще более мелкую пыль, чем моя «звездность», услышавшая игру Жени Стригалева месяцем ранее.

Здесь я должен напомнить моему дорогому читателю, кто вошел в число «лохов»: пенсионеры, защитившие и поднявшие страну из руин после Великой Отечественной войны, учителя, врачи, ученые, деятели науки, культуры и другие. Мой отец, являясь офицером в отставке, хрестоматийным образом вписывался в эту категорию.

Офицер половину жизни копил деньги на улучшение жилищных условий и насколько я знал, перед дефолтом, уже подумывал: «Не поменять ли коммунальный барак с мышами, на не коммунальный барак без мышей».

Эта неимоверная куча денег хранилась в банке, где работала моя мать рядовым бухгалтером, рассчитывающим заработную плату сотрудникам банка.

Приблизительно в трех днях лета до Земли какой-то инопланетный разум пустил слух по банку, что рубли нужно срочно перевести в доллары.

Сообщение передавали друг другу, сомневаясь, в полголоса, в строжайшей тайне и надеясь, что все обойдется.

Если эти три дня еще можно было бы охарактеризовать как близкие к помешательству вкладчиков, то ночей у вкладчиков вообще не было.

Как выглядят доллары, отец плохо себе представлял.