Ироническая проза. Ч. 1 - Роман Днепровский

Чем дальше проходил просмотр, тем чаще они останавливали кассету, и тем оживлённее и даже истеричнее становились обсуждения. Сцены, которые формально можно было назвать «откровенными», смаковались по нескольку минут и подвергались яростному осуждению. Мне, почему-то, пришла в голову мысль, что я нахожусь на каком-то заседании клуба великовозрастных извращенцев-мазохистов. А между тем, я был здесь единственным зрителем, которому ещё не было шестнадцати — до дня совершеннолетия мне оставалось месяца два-три. Но «товарищи», в пылу своего гневного осуждения западной поп-культуры обо мне начисто забыли…

Забыли они и про дедулю-ветерана, который продолжал безмолвно сидеть в своём уголке. Но вот, наконец-то, кто-то из горкомовских «товарищей» обратил на него внимание, и обратился к присутствующим с предложением дать деду слово:

- А теперь, товарищи, давайте послушаем наших ветеранов! Самуил Ильич, скажите нам своё слово, слово фронтовика-ветерана по поводу этого безобразия, которое мы только что видели на экране!…

Дедуля очнулся. Повернулся к обкомовскому функционеру, и вдруг выпалил сочным басом, не стесняясь ни городского партийного начальства, ни этих бесполых тёток из женсовета:

- Да идите вы на хер! Зае**ли уже всё время выключать! Интересное же кино, дайте досмотреть спокойно — а потом уж и пиз**те, сколько в вас влезет!… - и при этом гневно стукнул своей палкой в пол.

Надо сказать, что во время каждого такого перерыва на обсуждение я включал свой «Репортёр», и записывал все эти идейно-правильные разговоры на плёнку. И ещё надо сказать, что я сидел, в аккурат, возле дедули-ветерана — а длинный выдвижной микрофон-«удочку» выставил прямо перед ним, так что его категорическая оценка записалась на плёнке настолько отчётливо, что лучше и не могло быть. И вот тут-то меня и заметили все присутствующие…

Один из комсомольских секретарей, некий Саша Г., тут же подскочил ко мне:

- Вы, молодой человек, из какой редакции? Ваше удостоверение! Немедленно отдайте мне свою кассету!…

Комсомольского вожака осадили: дали ему понять, что именно эта запись никак не попадёт в эфир, ведь на облрадио тоже не дураки сидят — а на кассете у меня, кроме этой ветеранской фразы, записаны и все их гневные осуждения западной масс-культуры. Короче, всё обошлось без последствий.

Фильм после ветеранской ремарки больше не прерывали, и с грехом пополам, досмотрели до конца — а потом я записал ещё пару синхронов с присутствующими, и мой редактор выдал в эфир скучный, идеологически-правильный материал о тлетворном влиянии западных киноподелок — и том решительном отпоре, который даёт ему совецкое общество.

Правда, перед этим, фразу дедушки-ветерана про «хорошее кино — дайте досмотреть, а потом уж…» в редакции крутили «на бис» раз двадцать. И редактор всё вздыхал:

- Конечно, я не люблю мата. Но если бы выдать в эфир всё, как было… Вот это был бы сюжетец!…

А к дедушкам, увешанным, словно новогодние ёлки, орденами-медалями и сидящим в роли «свадебных генералов» на всяких официозных мероприятиях, я с тех пор стараюсь присматриваться повнимательнее: им уже нечего терять, и один Бог знает, что они ещё могут отчебучить…

Ночь в музее

Супруге очень хотелось там побывать. Мне — нет. Во-первых, не люблю шарахаться по городу ночью — да ещё и «при параде», да ещё и с дамой. Пусть даже и на такси. Ночью надо сидеть дома, читать правильные мудрые книги, пить коньяк. Ну, или, в крайнем случае, спать. А во-вторых, была уже в моей жизни одна незабываемая ночь в музее — и с тех пор, когда я слышу эти два слова рядом, то ничего хорошего мне на память не приходит. Поэтому я предпочёл уехать на дачу к тёще, и провести время с пользой для её (тёщиного) дачного участка и собственного организма, нежели тащиться на ночь глядя в мемориальную усадьбу декабриста князя Волконского, и слушать-смотреть выступление русско-бурятского фольклерного ансамбля.

Мы чистили участок от прошлогодней травы, потом выгуливали себя и собак на берег залива Иркутского водохранилища, а вечером жгли сорную траву и сучья, пекли в костре картошку, жарили шашлыки, и я рассказывал супруге о том, как осенью 1994 года у меня уже была одна «ночь в музее».

Итак…

Октябрь 1994 года запомнился иркутянам (конечно же, далеко не всем!) тем, что в городском календаре всяческих культурных мероприятий появилось ещё одно событие — Фестиваль русской духовности и культуры «Сияние России». Это Валентин наш Григорьевич Распутин расстарался, традицию такую учредил: каждый год в октябре приезжают в Иркутск разные окололитературные деятели, которых наш «печальник Земли Русской» считает «выдающимися русскими писателями и деятелями культуры» — и начинается!… Нет, конечно же, среди тех, кого Распутин вербует для поездки в Иркутск, немало и достойных людей — тот же писатель Леонид Бородин (кстати, иркутянин), к которому я отношусь с огромным уважением, или поэт Юрий Кузнецов — но, в основном, едет сюда какая-то странная публика, которую и в столице-то, скорее всего, знают только в рамках здания правления Союза Писателей России. Впрочем, позволю себе немного отвлечься от темы музейных ночей, и чуть подробнее рассказать о том, что за люди, по мнению Валентина Григорьевича, должны были в Иркутск «русскую культуру» и прочую «духовность».

В октябре 1997 года мы, как всегда, снимали для своей передачи все эти «сиятельные» мероприятия — ибо знакомить иркутян с любыми, даже самыми шизофреническими инициативами, при условии, что их благословила мэрия, было нашей прямой обязанностью. Вот и экранили мы очередное «Сияние» — а так, как в фестивале принимала участие исполнительница русских романсов Евгения Смольянинова, было решено записать с ней интервью. Одно было плохо: расписание у Смольяниновой, как и у других гостей «Сияния», было достаточно плотным, и певица смогла выкроить для нас всего час — во время посещения посёлка Листвянка и байкальского побережья.

Приехали мы в Листвянку следом за фестивально-«сиятельными» гостями, записал я интервью со Смольяниновой — отличное интервью, кстати, получилось. Готовимся мы ехать назад на своём микроавтобусике — и тут возникает перед нами наш «классик» и «печальник», и говорит:

- Вы же в Иркутск сейчас едете? Тут некоторым гостям нужно в город вернуться — у них встреча с читателями, и они не успевают. Вы бы их довезли до города?

- Хорошо, Валентин Григорьевич, — говорит наша режиссёр, — место в «рафике» есть, так что, пусть загружаются. Только побыстрее, а то у нас тоже график съёмок плотный…

И Распутин подводит к нам нескольких своих корешей литературных корифеев во главе с какой-то тощей и прокуренной тёткой, и перепоручает их нам. И уходит.

А эти самые московские «литераторы», которым, якобы, «спешно в Иркутск нужно», меж тем, занять места и отправиться в город не торопятся: они стоят возле нашего микроавтобуса, курят, пересмеиваются, кого-то ждут, кому-то машут руками, зовут… Когда истекло минут десять такого ожидания, режиссёр наша — добрейшая душа! — очень вежливо говорит этой самой прокуренной тётке, что, собственно, время-то идёт… пора бы уже и ехать…

- Вам Валентин Григорьевич сказал — значит, ждите! — отрезает московская гостья, и начинает активно скликать своих коллег: — Едем! Поехали в Иркутск!…

И вся компания начинает грузиться в наш «рафик». И тут же выясняется, что наших пассажиров — едва ли, не столько же, сколько посадочных мест в машине. Здесь уж мы все начинаем мягко протестовать: автомобиль, мол, не резиновый, и уж извините, уважаемые гости, но всех вас на борт принять не можем…

Господи, что здесь началось! «Да вы что?! Да вам Валентин Григорьевич сказал!… Да мы Валентину Григорьевичу!!! Да как вы смеете?!! ВАМ САМ ВАЛЕНТИН ГРИГОРЬЕВИЧ!!!…» Высунуться бы мне здесь, да сказать им, что я про их Распутина думаю, и в каком месте я его видал, и что хотел бы ему пожелать — но режиссёр Галина, уже видя, что я вот-вот именно это и скажу, хватает меня за руку, и шепчет: «Ромка, ради Бога, не надо! Ну не надо!…».

Ехали мы так: гости фестиваля расположились на сиденьях в салоне. Галину зажали на самом крайнем сиденьи между каким-то жирным «критиком-патриотом» и задней дверцей «рафика». Оператор Юра расположился, усевшись в проходе на кофр с видеокамерой. Я, как самый молодой и худосочный, всю дорогу стоял, нелепо согнувшись, и постоянно стукаясь головой о не очень-то мягкий потолок салона. Все семьдесят километров от Листвянки до Иркутска.

И все эти семьдесят километров гости фестиваля вели меж собой высокодуховные разговоры.

- Когда я уезжала из Москвы, — говорила одна из них (кажется, та самая, прокуренная), — мне все говорили: «Какая ты счастливая! Ты едешь туда, где родился Распутин! Будешь дышать тем же волшебным воздухом, которым дышит Валентин Григорьевич!…».