Грусть улыбается искренне - Александра Яки

В отражении Виктор увидел, как светящаяся щель становится всё шире и чья-то тень оказывается у него в боксе. Парень перевернулся, тяжёлой головой пытаясь понять, кто пожаловал. Глаза, уже немного адаптировавшиеся к темноте, распознали тонкий женский силуэт, а ещё через мгновение снежно-белый волос окончательно выдал Ингу.

— Ты чего здесь? — недоумевая, спросил Витя.

— Чай тебе принесла и сухарики с изюмом. Тебя ведь на ужине не было, — девушка отвечала тихо и, судя по интонации, слегка улыбаясь.

— Мне вообще-то хреново, поэтому я и не пришёл, — сиплым голосом пояснил парень, машинально пригладив взъерошившуюся чёлку.

— Станислав Юрьевич сказал, что иногда надо есть через силу, — продолжала Инга всё тем же тоном. Она поставила чашку с блюдцем на тумбочку рядом. — Не бойся, я не стану тебе мешать.

— Подожди, — окликнул он, пытаясь поставить подушку вертикально. Как бы плохо ни было, обижать девушку он больше не хотел. Голова «затрещала», грозя расколоться на миллион частиц. Казалось, сердце перекатилось в черепную коробку и теперь стучит там. — Слушай, сядь, — он плохо соображал и впервые в жизни не знал, с чего начать разговор. — Ты всегда такая правильная?

Инга обернулась с какой-то странной полуулыбкой.

— Смотря, что ты понимаешь под этим словом.

Мальчишка фыркнул.

— Честная. Прямолинейная. Необидчивая. Справедливая. Игнорируешь оторв и гуляк. Не общаешься с такими, как Димчик, Шпала, я…

— Разве я с тобой не общаюсь? Что ж тогда я сейчас делаю?

— Ну не в этом смысле. Ты же поняла!

Инга присела на край кровати.

— У меня нет никаких принципов, поверь. Просто если поведение человека мне неприятно, то я не стану мило болтать и улыбаться. Почему это так тебя волнует?

— Да так… Подумал предупредить, что далеко не все любят долбоёбов вроде меня, — чуть не подавившись сухарём, заявил Витька. — С такими ты разве водишься?

— Никогда особо об этом задумывалась. Зачем?

— Затем, что так положено. Затем, что нужно со всякими людьми контакт налаживать. Или рискуешь остаться в одиночестве, — заметил Виктор. — Да и вообще интересно познавать личность человека, не похожего на тебя.

— Вот именно. Сложно понять личность, если личность через каждые два слова вставляет в разговор «бля», — с некоторой иронией сказала Инга.

Витька рассмеялся, отставив уже пустой стакан на тумбочку. В руках остался последний, слегка подгоревший сухарик.

— Ой, нет, не могу больше.

— Ладно, не ешь, — добродушно разрешила Инга. — Я пойду?

— Уже? — не понял Виктор. Он заметил, что отвлекаясь на разговор, не так сильно чувствует головную боль.

Даже перекусил немного, потому что думал о поведении и личностях, а не о самочувствии. Конечно, гораздо больше мальчишка был бы рад сейчас видеть Димку или закадычных Лёшика с Владом. С ними есть о чём побазарить, при этом не фильтруя речь и ничего не стесняясь. Почему они не заглянули? Друзья великие. Нет уж. Спасибо Инге. Пусть она странная немного, но зато она пришла, сама пришла.

И это после всего, что он наговорил днём. Она, конечно, слишком серьёзна и донельзя сдержанна в общении, говорит точно не искренне, ровно так, почти не меняя интонации. Но это, наверное, не самое важное, когда вечер, ты в больнице и тебе плохо.

Следующим утром к завтраку Виктор вышел бодрым.

На ночь он всё-таки выпил оставленную Тамарой Ивановной заветную таблеточку. Но не потому, что чувствовал себя так уж кошмарно, а потому, что хотел быстрее заснуть, не ворочаясь от ноющей головной боли. Ведь он знал, что сегодня наверняка заявятся друзья, — нельзя же предстать перед ними измождённым и хилым, как их «любимый» Аркашка. А если вдруг придёт Лика, нужно иметь много-много сил в запасе, чтобы успокаивать мадам, коль начнёт причитать о том, как она теперь одинока…

Парень только сейчас понял, что ни разу ещё не трапезничал вместе со всеми. Вчера на завтрак он опоздал, обед — прогулял, несчастный полдник — не в счёт, ну а ужин был проигнорирован по причине плохого самочувствия.

По распорядку дня небольшое отделение собиралось в столовке, и лёгкий шум болтовни разносился гулкими коридорами. Приходили не все, только те, кто хотел есть.

А те, кому плохо, как Виктору было вчера, могли и не появляться. Как рассказала Тамара, еду им потом приносят прямо в палаты, зачастую уже подостывшей.

Договорив с Витькой, медсестра направилась к поварихе, привезшей на тележке громадную кастрюлю. Отовсюду послышались печальные детские вздохи: «Опять эта противная каша!», «Опять синюю овсянку жевать!» Повариха, видать, привыкшая к подобным нелестным отзывам, стала спокойно плескать-накладывать черпаком прозрачную овсяную кашу, незлобиво приговаривая: «Да если б все те деньги, что выделяются на больных, дали б мне лично в руки, я б вам такой пир закатила!»

Вызвавшаяся помогать ей Тамара бойко закивала, подставляла тарелки. У другого края стола в считанные секунды нарисовалась очередь из пациентов. Они разбирали порции и разбредались по столовой, споря и ругаясь за лучшие места. Виктор приглядел длинный столик у левой стены, где сидели высоченный худой парень и черноволосая девица. Он подошёл к ним.

— Здоров, народ.

— А… Новенький, — мальчишка протянул Вите костлявую руку. — Саня, ну или Шпала. А это, — он указал на девушку, — Эмма.

— Знаю я, знаю. Мне Димчик из хирургии про вас говорил. Я — Виктор.

— Ну падай с нами, Виктор, — кокетливо пригласила Эмма. — С чем загремел?

— С гепатитом… — мальчишка с отвращением и вселенской досадой помешал овсянку.

— О! Коллега! — воодушевился Шпала, замахиваясь рукой, чтобы дать пять. — И я с тем же! Торчу тут уже с три недели.

— Ладно тебе-то ныть. Мне ещё дольше здесь валяться, — сказал Витька, отодвинув тарелку, к которой так и не притронулся.

— Не запихивайся ты этой дрянью, — весело хихикнула Эмма. — Лучше позвони предкам, попроси, чтоб принесли нормальный хавчик.

— Та да, — согласился парень без лишних уговоров. — Где, кстати, Золушкин, хоть спросить у него, чё есть можно…

— Сегодня не его смена. А к Тим-Тиму лучше не подходить с такими вопросами. Скажет: «Жри, что дают, и нечего у родителей клянчить».

— Чё за Тим-Тим? — не понял Витя.

— Ай, — буркнул Саня. — Иными словами, Тимофей Тимофеевич. Как врач — нормалёк, а вот как человек — ну просто Загиб Петрович.

Виктор, почесав затылок, передумал первым идти знакомиться с Тим-Тимом и отправился в палату за сотовым.

Капли на стекле прошлым вечером конденсировались не зря. Солнце старалось палить всё так же ярко, бросая утренний розоватый свет на крыши девятиэтажек, но теперь ему мешали облачка — не грозные, как тучи, просто настойчивые. В бокс Виктора, как он уже успел подметить, с утра и до полудня, игнорируя хлипкую занавеску-тряпочку, запрыгивают лучи. Но сегодня в связи с лёгкой облачностью и незначительным похолоданием они казались совершенно лишённым тепла. Из-за этого в палате разом стало как-то прохладно, а от внешней стены потянуло сыростью.

Витька надел красную пайту с капюшоном и, сев на постели по-турецки, набрал отцовский номер. Длинные гудки шли недолго, и родитель поднял трубку с бодрыми возгласами: «Доброе утро, страна! Уже проснулся? Как дела?!»

— Уже и позавтракал, если можно так выразиться, — скептически заметил Витя. — Вы с мамой придёте?

— Насчёт мамы не могу ничего обещать. Ты её знаешь.

Овны — они упрямые шибко, — прокряхтел отцовский голос в трубке. — А я да, вечерком загляну. Раньше никак, работа ведь, — как бы извиняясь промолвил Александр Игоревич. — А чего тебе, так скучно? Друзей не нашёл?

— Найду. Не твоё дело, — разозлился парень, потому что почти такие же вопросы ему задавали, когда он ходил в садик. — Жрать мне просто хочется.

Папа рассмеялся.

— Ну так ты привык к мамкиным деликатесам.

Конечно, теперь столовская еда не нравится! Я тебе принесу что-то перекусить, но не рассчитывай на многое, потому что надо потихоньку привыкать к больничной пище. Она полезная.

— Полезная, — вредным тоном передразнил Витька. — Спасибо, папа.

— На здоровье, — продолжал посмеиваться Александр Игоревич, делая вид, что не замечает злой иронии отпрыска.

Витька бросил трубку, пробурчав себе под нос массу нелестных слов. На тумбочке обнаружился один вчерашний сухарик, и мальчишка, отчаявшись по-людски позавтракать, принялся за него. Впрочем, в одном из карманов по идее должна была валяться десятка. Он мог бы спуститься на первый этаж и купить что-нибудь в одном из ларьков.

Но, понимая, что в сложившейся ситуации разумнее не добивать организм какими-нибудь быстрыми завтраками, Витька смирился с глупым голодным положением и, сунув сотовый в карман штанов, двинулся в восьмую палату налаживать контакты с новыми знакомыми. Он умел находить общий язык с людьми, не со всеми и не всегда, но в большинстве случаев. Виктор знал, с чего начинать беседу, чем занимать или веселить народ, что и как говорить, дабы не выглядеть придурком. Знал и как ответить, если кто-то переходил границы. А если «ответ» не принимался, то умел и наподдать. Когда Витька ходил в детский сад, мама постоянно учила его, что любой спор можно решить словами, по-доброму, без кулаков. Может, в детском саду такая фишка ещё прокатывала, но в старших классах, если не умеешь за себя постоять, рано или поздно превращаешься в «Аркашку», которого пинает всякий, кому не лень, даже девчонки. Аркашку, кстати, Витёк вспоминал без особой радости, боясь, что, существуя тут, в больнице, через некоторое время станет на него похожим.