Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали - Николай Петраков

Так что, обозревая круг лиц, принадлежавших к высшему свету, невозможно найти ни одной фигуры, заинтересованной ставить палки в колеса любовной интрижке царя с госпожой Пушкиной. То, что среди этих лиц были недоброжелатели и даже враги ее мужа, как это ни покажется странным, на самом деле ничего не объясняет. Нет сомнений в том, что было много людей, желавших насолить Пушкину. Но все они намертво впитали в себя все правила придворного этикета и знали, что можно получить за его нарушение. Зачем же им напрямую впутывать имя императора в предполагаемую интригу? Ведь ясно, что после неминуемого скандала, вызванного анонимным пасквилем, последует расследование по высшему разряду. Да и кто из высшего света видел что-либо смешное, постыдное или оскорбительное в роли мужа императорской наложницы? Автор анонимного письма был человеком с психологией, мироощущением прямо противоположным психологии царедворца. Он имел совершенно иную закваску, где понятия «человеческое достоинство», «равенство перед законом» наполнялись реальным содержанием, превращались в конкретность поступков. Этот человек должен был помнить, что Пушкин, едва достигнув восемнадцати лет, уже предлагал царям: «Склонитесь первые главой / Под сень надежную закона». Он настолько хорошо знал Пушкина «изнутри», что безошибочно определил главную болевую точку поэта.

Однако здесь мы забегаем вперед, конечно, не без преднамеренного лукавства. О личности автора анонимного письма речь пойдет ниже. Сейчас же у нас другая задача. Если читатель помнит, мы хотели выяснить, имел ли Пушкин основания ревновать свою супругу к Николаю I? Все, о чем мы говорили выше, с очевидностью приводит к положительному ответу.

Для самого Пушкина ухаживания царя за его супругой не были секретом. «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Н.Н. танцевала в Аничкове», – с горечью записывает Пушкин в своем дневнике 1 января 1834 г. Комментируя сей факт биографии поэта, официальная пушкинистика почему-то смещает акцент исключительно в сторону несоответствия чина камер-юнкера с возрастом Пушкина. Конечно, этот момент добавлял ситуации гротеск, но главное оскорбление для себя Пушкин фиксирует во второй фразе. Чисто формально Пушкин, приписанный после окончания Лицея к Коллегии иностранных дел, в силу своей «служебной нерадивости» не имел права ни на какую другую должность при дворе. Поэтому главное не в том, камер-юнкер Пушкин или не камер-юнкер (в конце концов, имей Николай Павлович хоть толику снисхождения к поэту и «в порядке исключения» пожаловал бы Пушкину более высокий чин – специально к удовольствию будущих пушкиноведов, – что это меняет?). Важно другое, что, получив придворный чин (любой!), Пушкин обязан был являться на все императорские мероприятия, т. е. в основном на балы, собственной персоной и непременно с супругой. Вот она – главная боль Пушкина. «Говорят, что мы будем ходить попарно, как институтки», – желчно пишет он своей жене.

С другой стороны, как Николай угодил Наталье Николаевне! Призовем в свидетели Надежду Осиповну Пушкину, которая 26 января 1834 г. писала дочери Ольге: «Александр, к большому удовольствию жены, сделан камер-юнкером. Участвует на всех балах. Только о ней и говорят; на балу у Бобринской император танцевал с ней кадриль и за ужином сидел возле нее. Говорят, что на балу в Аничковом дворце она была положительно очаровательна. Возвращается с вечеров в четыре или пять часов утра, обедает в восемь часов вечера; встав из-за стола, переодевается и опять уезжает».

Да, явно не для Дантеса старался Николай Павлович, одаривая Пушкина камер-юнкерством. Дантес в тот период в придворном мире был бесконечно ничтожной величиной. Именно благодаря январским дневниковым записям Пушкина мы теперь знаем, что некий иностранец Дантес был зачислен в гвардейский полк с нарушением существовавших правил. «Гвардия ропщет», – отметил Александр Сергеевич. Неясно, насколько этот «ропот» был внятным, но, очевидно, что Дантес в январе 1834 г. делал только первые и не очень уклюжие шаги на российской службе. А взаимоотношения по линии «Пушкин – Натали – Николай I» к этому моменту уже имели свою историю. Можно сказать, что январь 1834 г. – лишь начало самой болезненной фазы развития этих отношений.

Предыстория этих отношений заставляет нас обратиться к 1831 г. Лето этого года молодая чета Пушкиных (свадьба состоялась 18 февраля 1831 г.) проводила в Царском Селе. Там же находились император и императрица. Венценосные супруги, прогуливаясь по аллеям Царского Села, обратили внимание на молодую красавицу-жену поэта Пушкина. Натали затрепетала. «Теперь я не могу спокойно гулять в парке, – писала она дедушке А. Н. Гончарову 31 июля 1831 г., – так как узнала от одной барышни, что их величества хотят знать, в какие часы я гуляю, чтобы меня встретить. Поэтому я выбираю самые уединенные дорожки».

Ну как еще может написать внучка дедушке? С одной стороны, хочется похвастаться вниманием Царя и Царицы, с другой – подчеркнуть свою скромность. Тыркова-Вильямс в своей монографии «Жизнь Пушкина» на основании анализа других частей цитированного письма (рассуждения о Польском восстании, сведения о холере) делает вполне правдоподобное предположение, что вообще все письмо написано под диктовку Пушкина. Если это так, то «уединенные дорожки» скорее всего, выбирал обеспокоенный супруг, кстати, хорошо ориентировавшийся в царскосельском парке. Видимо, безошибочно почувствовал, каким взглядом одарил Николай Павлович его молодую жену. Но как бы то ни было, красота Натали была замечена императорской семьей и молодая женщина восприняла этот факт как значительное событие в своей жизни.

В том же августе 1831 г. сестра Пушкина Ольга Павлищева писала мужу: «Моя очаровательная невестка приводит Царское в восторг, и императрица хочет, чтобы она бывала при дворе».

Николай Павлович действовал не спеша. Для начала он очаровал вниманием и благосклонностью супруга. Уже 22 июля Пушкин писал Плетневу: «Кстати, скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): царь взял меня в службу, но не в канцелярскую, придворную или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: так как он женат и небогат, надо ему помочь сводить концы с концами. Ей-богу, он очень со мной мил».

Царь умел обволакивать и усыплять бдительность намеченной жертвы. Пушкин в тот момент был «рад обманываться», что император оценил, наконец, его значение для русской культуры, что кондиции его жены ни при чем, что надо гнать от себя неприятные опасения и предчувствия. Хотя уже в этом письме Пушкин подчеркивает, что не хочет афишировать милости царя (боязнь сплетен), а в приводимых им словах царя Наталья Николаевна недвусмысленно присутствует. Прикормить царь желает не поэта и литератора Пушкина как такового, а его семью. Слова и дела у царя не расходятся. Уже 14 ноября 1831 г. появляется приказ о восстановлении титулярного советника А. С. Пушкина в Иностранной коллегии с окладом 5000 рублей в год, что семикратно превышало ставки чиновников подобного ранга.