Европа – полуостров России (сборник) - Александр Образцов

Или появляется, но не проявляется?

Сегодня ведь на дворе время для искусств пострашней, чем 37 год. И если Мандельштам хрипел: «Читателя! Советчика! Врача!.. На лестничке колючей разговорца б!..», то сегодня он уже не призывал бы читателя. Его нет. Во всём блеске сегодня вышивает на бумаге, на экранах, на всех мировых подмостках Грядущий Хам Мережковского. А для того, чтобы ему никто не мешал и не смел вплетать в ликующий поток гламура невеселые нотки, и существуют хилые, но окончательные пограничники на всех рубежах.

На рубеже поэзии в городе Петербурге располагаются две заставы: Бродскизм и Кушнеровщина.

В чем особенность этих застав? В том, что они закрывают собою широкий фронт. Практически никто не просочится. Потому что Бродский закрывает полностью весь левый фланг, а Александр Семенович со всею своею тщательностью работает в остальных направлениях, в основном в традиционных жанрах. Даже оды иногда прихватывает, чтобы не кисли и не употреблялись кем попало.

Однако только присутствием этих двух имен всю картину достойную разве что Босха (вспомним хотя бы Сорокина с Вик. Ерофеевым) объяснить невозможно. И нельзя даже Нобелевского лауреата подозревать в подобном влиянии на окружающую жизнь. Смею заметить, что даже товарищ Сталин не обладал решающим влиянием на ход событий. Существуют более общие объективные причины упадка. Одна из этих причин – герметизм.

Сегодня стоит вспомнить Осипа Мандельштама, Николая Олейникова или даже Велемира Хлебникова. Ни один из них не был герметистом. Ни один не выстраивал крепостных стен между собою и читателем. Хотя все трое погибли не в своих постелях. А были бы осторожнее, могли и премии получать.

Сегодняшние лауреаты мало обижены жизнью. Высылку Бродского в Архангельскую область Ахматова не случайно назвала подарком судьбы. Александр Семенович уже лет пятьдесят выпускает по книжке в год: вот ведь человек поразительного вдохновения! Чем, интересно, он его кормит и в каком подземелье держит на цепи?

Герметизм всех прозападных советских поэтов несомненен. Все эти Евтушенки с Вознесенскими только обозначают демократизм и оппозицию другим западникам, с других застав. Глаза у них ледяные. Вы поставьте рядом Есенина или Заболоцкого.

Отчего же развился герметизм в поздней советской поэзии? Оттого, что по словам Межирова «муз с Олимпа перестал поставлять Аполлон»? И потому тоже. Очень уж легко поскидали с себя всё Ларины и Ростовы.

Но были и поосновательнее причины. Одна из них – поражение России в мировой борьбе. Казалось бы, о каком поражении речь? Выигранные войны, космос, искусство 20 века – сплошь русские!

Вот потому и поражение. А к поражению полагаются могильщики. Если Бродский при жизни не стеснялся плевать в восточную сторону, то Кушнер предпочитает собою любимым и единственным захлопнуть толстый том под названием «Русская литература».

Это еще поэт с Запада некто Хазанов отлил девиз – спасаться в языке. Русский народ, как оказалось, недостоин своего великого языка, поэтому мы отнимаем у него право на данный язык и уводим в собственное пользование. Бродский, правда, пытался окончательно порвать и с языком, но опыты его в английском ужаснули американскую критику. Всё же старые русские типа Набокова были покрепче.

Значит, теперь еще и язык. Вслед за «Роснефтью», алюминием, сталью. Вслед за яйцами Фаберже. «Выношу мебель!» – как нагло заявил товарищ Бендер, совершая уголовное преступление.

В городе сегодня бродскианцы контролируют всё. Чтобы не шевелилось. Два неумирающих толстых журнала, три с половиной полудохлых издательства. Больше не надо. Больше – опасно.

Как говорила незабвенная дочь Альбиона: русских должно быть не больше 15 миллионов, больше – опасно.

Так и петербургская русская литература: держать ее изо всех цыплячьих сил.

Думается всё же: посыплются вскоре все ваши застежки и запоры. Вместе с вашим герметизмом собачьим.

Адрес неизвестен

Полтора десятка лет назад СССР еще существовал в сознании местных писателей. Их грела единственная мысль, которая может греть в этой профессии: нас ждут.

Кто ждет? Те, кто не смог дождаться при Советской власти, потому что Советская власть всегда боролась с талантом и свободой.

Здесь надо сделать паузу. И понять, что Советская власть не хотела умирать и потому боролась со всяким, кто покушался на нее.

Но я не знаю ни одного действительно одаренного автора, который бы не шарахался от Советской власти, когда она хотела его приголубить.

Этот феномен до сих пор не понят. И не исследован. Почему писатели (а именно они провели всю работу по свержению Советской власти) так жестко стояли против нее? Чего они добивались? Братания с западными коллегами? Но всегда было известно, что западные писатели никогда не имели и десятой доли того влияния на общество, какое имели русские писатели. А говорить о такого рода отзывчивости с их стороны было просто смешно: никто на Западе никогда не выделял нравственное – только успешность была там в цене.

Поэтому основной причиной неприязни писателей к власти в СССР была жажда абсолютной славы. Их не устраивала уже роль любимцев общества, не грели льготы квартирные, профессиональные и прочие. Их сжигала бешеная зависть к писательской славе идолов 19 – начала 20 веков. Каждый из них видел свои книги выложенными в каждой квартире в качестве учебника жизни. Естественно, чем больше был градус нетерпения, тем мельче становился талант.

Но русский читатель также несопоставим с западным. Он ждет и надеется, что завтра или уже сегодня вечером над страной вознесется новый Пушкин. Только этим можно объяснить безумные вечера в Политехническом и расцвет Самиздата.

В начале 90-х годов 20 века в России произошло событие, сравнимое с распадом СССР: русский читатель массово отвернулся от русской литературы вообще. Почему?

Только не потому, что вдруг понял нравственное падение писателей, их продажность властям. Сам читатель всегда жил по понятиям, дисциплинированно ходил на собрания и состоял в правильных организациях. Так что правдолюбие писателей ему было скорее неприятно.

Я не говорю о наиболее громкой экзальтированной части читателей, которые в основном и раздували вопрос о необходимости писательского целомудрия.

Но сами писатели относились к своей роли совести народной довольно потребительски.

Я не говорю, опять же, о небольшой части писателей, красиво соответствующих этой роли. Но не могу назвать в качестве примеров известные имена Солженицына, Твардовского или Шолохова. Не потому что сомневаюсь в их искренности, а только лишь потому, что известные люди по определению не могут быть свободными и нравственно чистыми: карьера не позволит им это сделать. Это не требует даже доказательств, поскольку очевидно.

Совестью народа могут считаться те незаметные, часто мало искусные, но предельно искренние самодеятельные писатели, которые, собственно, и составляют золотой фонд не только русской, но и мировой культуры.

Критика и обыватели называют их графоманами. Их существование почему-то страшно нервирует пишущую публику. От них шарахаются, их всячески поносят. За что? За их безмерную любовь к слову? За то, что все их силы идут на оплодотворение литературой, и именно они рожают новые имена?

Ведь написать сильный текст – половина дела. Нужно, чтобы кто-то этот текст выносил и родил. И требовать от роженицы еще и оплодотворения – настолько же нелепо, как требовать от англичанина чести, а от француза искренности.

Итак, именно т. н. графоманы пропускают через себя напряжение прошлых текстов литературы или глубокого малоизвестного знания, чтобы эти тексты стали каноническими. Именно они обеспечивают странную истину «рукописи не горят» – они не дают им пропасть.

Говорить о значении в этом вопросе литературной критики невозможно. Я не читал ни одного критического обзора, где бы открывалось новое имя: только известные ряды с небольшими изменениями в иерархии. Не думаю, что критика хотя бы способствовала возвращению текстов Платонова или Мандельштама, что она не позволяла забыть Есенина или Хлебникова.

Только самодеятельные писатели, их низовой (народный по ощущению) напор. Это сравнимо с протестом, которому умные власти не дают стать бунтом.

Однако сами писатели, от которых можно ждать сильных текстов, после распада страны перестали искать читателя, потеряли его. Адрес неизвестен. Поэтому сильные тексты не могут быть определены.

Потерялась сцепка низовой (народной) необходимости в художественном слове (не путать со словом историческим и нравственным) и его проявлением в известных местах – журналах, издательствах, в разговорах о современной литературе.

Массово отшатнувшийся от русской литературы читатель магнитно потянул за собой и золотой фонд человечества.