Скиппи умирает - Пол Мюррей

— Как знать? Техника с каждым днем делается все хитроумнее. Может быть, не за горами времена, когда компьютеры сами начнут читать книги. И тогда тебя ждет успех. — Он кладет свободную руку на ее руку — и видит, как подскакивает в углу экрана ее лилипутское изображение. — Не понимаю, почему бы тебе не бросить все это, — говорит он.

Они уже говорили об этом много раз, и нужно прилагать усилия, чтобы это не звучало совсем механически. Но, может быть, на этот раз все выйдет по-другому?

— Ты ведь скопила немного денег, так почему бы не уволиться и не начать писать? Попробуй, а через полгода посмотрим, что получится. Мы можем себе это позволить, если чуточку затянем пояса.

— Все не так просто, Говард. Ты сам знаешь, как трудно найти кого-то, кто даст мне разрешение на работу. А “Футурлаб” всегда хорошо ко мне относился, и было бы глупо уходить оттуда при теперешнем раскладе.

Он пропускает мимо ушей это скрытое обвинение в его адрес, притворяется, будто они говорят только о ее желании писать.

— Ты что-нибудь найдешь. Ты ведь хорошо справляешься со своей работой. Ну и потом — зачем думать обо всех этих сложностях заранее?

Она строит недовольное лицо и что-то бормочет.

— Ну я же серьезно. Почему ты не хочешь?

— Ах, боже мой, Говард, — не знаю. Может, это все, на что я гожусь. Может быть, офисное оборудование — это все, о чем можно писать.

Он убирает руку и раздраженно говорит:

— Ну, раз ты ничего сама не хочешь менять, тогда перестань жаловаться.

— А я и не жалуюсь! Если бы ты только слушал, о чем я…

— Я-то слушаю! В том-то и дело — я все время слушаю тебя, и ты все твердишь, что недовольна, но когда я уговариваю тебя изменить что-то…

— Да хватит уже! Не хочу больше об этом говорить!

— Ладно! Но тогда и не говори мне, будто это я не слушаю! На самом деле это ты не хочешь говорить…

— Ох, да хватит уже об этом… Черт возьми! Да убери ты наконец эту дурацкую штуковину!

Она глядит на него с яростно-оскорбленным видом до тех пор, пока он не задвигает крышку камеры на место. Да, точно, именно так они и ведут себя обычно. Она хватает очередную сигарету, прикуривает и затягивается — одним размытым движением, полным неприязни.

— Ладно, — говорит Говард, забирая свою книгу и поднимаясь. — Ладно, ладно, ладно, ладно.

Он уединяется в соседней комнате и листает Роберта Грейвза до тех пор, пока не слышит, как Хэлли идет в душ.

Они с Хэлли живут вместе уже три года, и это самая длительная связь за всю его двадцативосьмилетнюю жизнь. Долгое время их отношения катились легко и гладко, весело и дружно. Но теперь Хэлли хочет, чтобы они поженились. Она не говорит об этом вслух, но Говард это понимает. Брак имеет для нее смысл. Она гражданка Америки, а потому ее право на работу пока зависит от благожелательности ее работодателей, которые должны каждый год выдавать ей новое разрешение. Выйди она замуж за Говарда, государство признало бы ее новый статус и она получила бы полную свободу действий. Разумеется, это не единственная причина, по которой она желает выйти замуж. Однако все эти соображения ставят вопрос ребром: отчего же им не пожениться, к чему откладывать? И вот он висит над ними, этот проклятый вопрос, будто неуклюжий вражеский космический аппарат, заслоняя им солнце.

В самом деле, отчего они не поженятся? Нельзя сказать, что Говард ее не любит. Любит. Он готов ради нее на все — если до этого дойдет, он готов жизнью для нее пожертвовать: если бы, например, она была принцессой, а он — рыцарем на коне и ей угрожал бы огнедышащий дракон, он без раздумий поднял бы копье и взглянул бы змею прямо в его горящие пламенем глаза, даже если бы после этого чудовище испепелило его на месте. Но дело все в том… Дело в том, что они живут в другом, более будничном мире, где нет никаких драконов, а есть только бледные, вялые дни, нанизывающиеся на невидимую нить один за другим, образуя мутное ожерелье из фальшивого жемчуга, и есть любовь, привязывающая его к той жизни, которую в действительности он сам никогда не выбирал. Неужели это все — и больше ничего не будет? Только этот серый ковер соглашательства? Он так навсегда и вмерзнет в тот миг, куда его принесло течением?

Вот так, вкратце, все остается в подвешенном состоянии, и все остается невысказанным, а Хэлли все больше путается, не понимает, куда же они движутся и что не так, хотя формально и нельзя сказать, что что-то не так, и злится на Говарда, а Говарду в результате еще меньше хочется жениться. Ну а уж когда начинают летать тарелки, ему кажется, что они уже давным-давно женаты.

После ужина (разогретого в микроволновке) напряженность спадает; он усаживается читать в гостиной, а она смотрит телевизор. В половине десятого она поднимается, чтобы идти спать, и он подставляет ей щеку для поцелуя. Согласно недавно появившемуся негласному протоколу тот, кто первым отправляется в спальню, получает полчаса времени — чтобы успеть уснуть к тому времени, когда придет второй. Да, если интересно, в последний раз они занимались сексом сорок пять дней назад. Ни один из них не говорил об этом в открытую; они просто пришли к некоему молчаливому согласию — да, это одна из тех немногих вещей, о которых они теперь не спорят. Подслушивая порнографические разговоры мальчишек в школе, Говард иногда думает о том, насколько непостижимым это нежелание заниматься сексом показалось бы ему самому в подростковом возрасте, и вспоминает, как в ту пору от малейшего физического контакта каждый атом его тела рвался наружу (по большей части тщетно) с нерассуждающим, неудержимым рвением лосося, спешащего вверх по течению водопада. Как — у тебя в постели женщина, а ты не занимаешься с ней сексом? Он почти слышит разочарование и растерянность в собственном, более юном, голосе. Нет, он не говорит, что ему нравится такое положение вещей. Но так ему легче — по крайней мере пока, на ближайшем (точно не определенном) отрезке времени.

Часто, когда они лежат так бок о бок в темноте и каждый старается не показывать другому, что на самом деле не спит, Говард мысленно ведет с ней долгие и откровенные разговоры, и тогда он бесстрашно выкладывает ей все как есть. Иногда в конце этих воображаемых разговоров они решают расстаться, а иногда — осознают, что жить не могут друг без друга; так или иначе — хорошо бы принять хоть какое-то решение.

Но сегодня Говард не думает об этом. Нет, вместо этого он сидит на первой парте в классе и вместе с другими мальчишками смотрит, не отрывая глаз, на глобус, который упоительно и мучительно медленно вертится под тонкими пальцами. Он смотрит и смотрит, и вот уже глобус под этими пальцами превращается из карты мира в хрустальный шар… хрустальный шар, он же — аттракцион “тяни на счастье”, откуда можно вытащить любое будущее; и Говард беззвучно шепчет себе: “Мы еще посмотрим. Посмотрим”.

Хооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо-шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшш!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Ты как будто взлетаешь вверх, рвешься из мозгов — прямо в космос! Глаза у тебя лезут из орбит — вот-вот лопнут! В голове целая куча мультяшных слонов, выстроились в ряд, поднимают ноги и трубят — вот так музыка! Ты смеешься и смеешься, прямо чуть не падаешь от смеха!

Но, приземлившись, Морган кричит. Он кричит, потому что на руки ему навалился Барри, пригвоздив его к земле. Над мусорными баками вывеска пончиковой светит в другую сторону, как будто не желает ничего видеть.

За пончиковой обычно все и происходит, и если не хочешь неприятностей на свою задницу — лучше держись подальше.

Почти сразу же, как только те приходят, приятные вспышки угасают. Карл перестает смеяться и делает шаг вперед. Морган съеживается, и его белые ноги покачиваются в темноте, будто зверьки. Барри шепчет ему на ухо:

— Сделай-ка одолжение, давай их сюда.

— У меня нет, — умоляюще говорит Морган. — Клянусь!

— Тогда зачем же ты пришел? — Голос Барри звучит ласково, будто материнский. — Чего ты приперся, а, придурок?

— Ты же велел мне прийти, — выговаривает Морган между всхлипами.

— А еще мы велели тебе принести кое-что. — Морган в ответ молчит, и Барри влепляет ему пощечину. — Мы ведь велели тебе кое-что принести, ты, тупица!

— Я пришел сказать вам, что не могу их принести. — Морган приподнимает голову и пытается взглянуть на Барри, находящегося позади, так что слезы текут назад, к ушам.

— Почему это?

— Мама держит их под замком! Под замком!

У Карла сделалась очень тяжелая голова. Слоны перестали плясать; они один за другим падают на пол. Откуда-то издалека он слышит, как Барри произносит:

— Мы же тебя просили по-хорошему.

Он подает Карлу знак.

Карл сильно встряхивает жестяную банку. Он знает, что делать. Но вначале — ХООООООООШШШШШШШШ, небо прыгает и издает хлопок, он вылезает из-под куртки, его лицо — это смайлик ☺, нарисованный мелком…