Дуновение смерти - Айзек Азимов

Брейд с величайшим облегчением вспомнил, что, во всяком случае, его собственные отзывы о Нейфилде были самыми лестными. Он был единственным из профессоров и преподавателей факультета, о котором нельзя было сказать, что между ним и Ральфом существует какая-то неприязнь.

— А? — Брейд вздрогнул, когда голос Джин достиг наконец его слуха. — Простите, мисс Мэкрис, боюсь, что не слышал вас.

— Где уж вам услышать! — игриво сказала Джин Мэкрис. — Вы вышли из кабинета в таком мрачном раздумье, что мне пришлось схватить вас за локоть, а то бы вы наткнулись на дверь.

— Да? Ну теперь я вас слушаю.

— Профессор Литлби… — она украдкой показала глазами на внутреннюю дверь, — он не очень свирепствовал? Нет?

— Нет, самый обычный деловой разговор.

— Ну и прекрасно. Так вот, я хочу облегчить вашу душу. Если вы уж совсем расстроились из-за Ральфа, если вам кажется, что это ваша личная потеря…

Теперь взгляд ее стал серьезным, длинное лицо склонилось немного набок, и в голосе зазвучали какие-то возбужденные нотки, точно она давно уже приготовилась к этому разговору, но не хотела портить впечатление излишней поспешностью.

— Мисс Мэкрис, у меня начинаются занятия, — предупредил Брейд. — Что, собственно, вы хотите сказать?

Джин внезапно приблизила к нему лицо, ее глаза блестели.

— Только то, что нечего вам горевать из-за Ральфа. Он того не стоит. Он ненавидел вас.

5

Ничего не ответив, Бред поспешил уйти от нее и машинально начал быстро подниматься по лестнице к себе в кабинет. Только между вторым этажом и третьим он вспомнил, что у него сейчас лекция, круто повернулся и торопливо сбежал вниз.

Он вошел в аудиторию на первом этаже, слегка запыхавшись. Студенты уже собирались.

Этот зал-амфитеатр, рассчитанный на двести пятьдесят человек, был очень удобен для проведения семинаров и контрольных работ, так как здесь удавалось рассадить студентов поодиночке, подальше друг от друга. Но на старшем курсе, изучавшем органику, числилось всего шестьдесят четыре студента и обычно в центральной секции, ближе к кафедре, собиралась меньшая их часть, а остальные рассеивались вокруг них по рядам во всех направлениях.

Постоянных мест ни у кого не было, и это стихийное размещение можно было, по мнению Брейда, трактовать математически, как проблему диффузии.

Разумеется, в этот день слушатели расположились совсем не так, как всегда. Явления диффузии не было. Все шестьдесят четыре студента сидели вплотную друг к другу в центральной секции у самой кафедры, как будто чья-то гигантская рука смела их вниз и сжала в плотный комок.

Льюис Брейд невольно поправил очки, как бы не доверяя собственным глазам. «Им хочется поближе меня разглядеть, — подумал он, — они хотят узнать, что я чувствую сейчас, после того, как погиб мой ученик. А может быть, это просто обычный непреодолимый интерес к смерти?»

Он начал лекцию сухим, ровным тоном, намеренно усвоенным для занятий.

— Сегодня мы рассмотрим несколько важных групп из тех соединений, в молекулах которых присутствуют углерод и кислород, соединенные двойной связью. Такие группы называются карбонильными…

Брейд изобразил на доске карбонильную группу.

Он слышал свой голос, по-прежнему твердый, несмотря на все происшедшее. Вот когда он мог порадоваться, что присущая ему манера излагать материал полностью исключала всякое проявление его собственных чувств.

Совершенно противоположную манеру чтения избрал Мерилл Фостер, другой химик-органик факультета (работает всего лишь семь лет и уже помощник профессора, наравне с Брейдом, — одаренный, честолюбивый и — позер).

Фостер вел курс химии синтетических соединений для аспирантов. Брейд навсегда запомнил, как вышла из себя Дорис, когда узнала, что вести аспирантский курс поручили Фостеру. Нелегко было объяснить ей, что занятия со студентами последних курсов считаются более ответственными и сложными, чем занятия с аспирантами.

Она определяла ранг преподавателей по рангу их учеников, и занятия с аспирантами казались ей, соответственно, более почетной и важной работой, чем занятия со студентами колледжа.

— Как раз наоборот, — говорил ей Брейд. — Старшекурсников всегда поручают наиболее опытным, зрелым преподавателям. Провести курс лекций для аспирантов может любой выскочка из числа свежеиспеченных магистров.

Кроме того, Брейд не мог согласиться с педагогическими приемами Фостера. Фостер намеренно придавал своим лекциям характер веселой, непринужденной беседы, что нравилось некоторым студентам, но дисциплину разбалтывало. Бесполезные продукты побочных реакций, получающиеся в ходе синтеза, он именовал барахлом и дерьмом. Он никогда не говорил «добавить пиридин», а только «впрыснем пиридинчика».

Особенно не нравилась Брейду манера Фостера вставлять по ходу лекции колкие замечания, задевая студентов, причем он чаще всего выбирал своей мишенью кого-нибудь одного, преимущественно из тех, кто за словом в карман не лез, кого было легче вовлечь в состязание остротами между кафедрой и аудиторией, — в состязание, победителем из которого всегда выходил преподаватель.

Дела Ральфа у Фостера шли неважно. Брейд попытался было поговорить об этом с Нейфилдом, но аспирант упрямо молчал и один только раз сердито обмолвился о своей личной неприязни к Фостеру.

Тогда Брейду показалось, что ему ясно, в чем дело. Ральф принадлежал как раз к тому типу людей, дразнить которых было любимым занятием Фостера, но по натуре своей был не из тех, кто молча переносит щелчки. И если Фостер избрал его мишенью для своих острот, то, наверное, и Ральф не остался в долгу и отвечал, быть может, куда более едко, чем ожидал Фостер.

Только зачем кому-то понадобилось убивать Ральфа? Невзлюбивший его профессор Ранке мог, изъявляя гнев, вычеркнуть юношу из списка своей группы, что он и сделал и, наверное, счел такое наказание вполне достаточным. А для профессора Фостера, невзлюбившего Ральфа, была опять-таки достаточным реваншем жирная тройка, навсегда испортившая матрикул аспиранта. Даже если у них были поводы, разве они могли избрать именно этот способ убийства? Они не знали, как юноша проводит свои исследования. Зато Брейд знал. И кое-какой повод у Брейда намечался.

Он уже не мог уйти от этих мыслей. Он снова видел перед собой длинное лицо Джин Мэкрис, ощущал на себе ее дыхание, когда она заявила: «Он ненавидел вас».

Она сама ненавидела Ральфа. Она исходила яростью, такой неистовой, что у Брейда мороз по коже побежал.

Но с чего ей ненавидеть Ральфа? Конечно, возненавидеть человека можно по многим причинам, тем более девушке легко возненавидеть юношу. Но каковы были причины в данном случае? И за что, черт побери, мог Ральф возненавидеть его, Брейда? Разве дал ему Брейд хоть какой-нибудь повод для ненависти? Ведь он помог парню, встал на его сторону, когда все отказались от Ральфа. На какой-то момент Брейда охватила не лишенная приятности жалость к самому себе.

Независимо от причин, ненависть Ральфа была опасной. Если полиция о ней узнает, то начнет докапываться до ее причин и сможет истолковать что-нибудь не в пользу Брейда. У человека, возбудившего ненависть, может оказаться повод желать смерти тому, кто его ненавидит. А если все — и способ убийства, и повод к нему — указывает на Брейда, то он и в самом деле приперт к стене.

Правда, Джин могла солгать. Но в таком случае зачем?

— …Помимо формалина, который, как я уже сказал, является просто водным раствором формальдегида…

Голос его оставался неизменно ровным.

Наверно, Брейду было легче владеть собой от сознания, что между ним и студентами идет скрытая борьба. Они пристально наблюдали за ним, ожидая, что у него надломится голос, спутаются мысли, что он хоть чем-то невольно покажет, как глубоко взволнован вчерашним событием. Если он ничем не выдаст себя, они будут разочарованы, но Брейд не собирался оправдывать их надежды.

Наконец раздался звонок и Брейд положил мел.

— В понедельник мы рассмотрим различные реакции карбонильных соединений.

Он направился к двери.

У себя в кабинете Брейд застал Кэпа Энсона, который, поджидая его, просматривал новую книгу по химии гетероциклических соединений (первый том из объявленного десятитомного издания). Когда Брейд открыл дверь, Энсон поднял глаза (в свое время эта комната была его кабинетом), и лицо старика сморщилось в улыбке:

— А, Брейд! Прекрасно!

Энсон уселся в конце длинного стола, предназначенного для совещаний, развернул пачку рукописных листов и выжидающе посмотрел на Брейда:

— Вы прочли пятую главу в исправленном варианте?

Брейд чуть не рассмеялся, настолько ему стало легко: у него отлегло от сердца. Точно вдруг щелкнула и развернулась какая-то сжатая в нем пружина. Пусть гибнут аспиранты, пусть приходят с допросом полицейские, пусть все, кого он ни увидит, стараются выискать в нем следы встречи со смертью. Но Энсон, все тот же добрый старый Кэп Энсон, не думал ни о чем, кроме своей книги.