Дуновение смерти - Айзек Азимов

Но ученики его боготворили, и для Брейда он когда-то был кумиром.

Теперь, на склоне лет, Кэп мало чем напоминал прежнего Энсона — теперь это был старик, которого все уважали и ублажали в память прежних заслуг.

— Кэп, вы знали Ральфа?

— Что? Нет. Иногда встречал его в вестибюле. Для меня это был просто еще один физико-химик из тех, что болтаются в лабораториях органики.

— Вы что-нибудь знали о его работе?

— Знаю, что она была связана с кинетикой, и ничего больше.

Брейд был разочарован. Ему вдруг пришло в голову, что Энсон все еще беседует со студентами, расспрашивает их о ходе исследований, дает советы. Он мог говорить и с Нейфилдом, мог знать о нем то, чего не знал Брейд. Но, очевидно, парень был настолько недружелюбен, что побороть его нелюдимость не удалось и Энсону.

Однако сегодняшний разговор навеял на Брейда смутные воспоминания о той давней поре, когда все приходили к Кэпу со своими горестями. И Брейд сказал:

— Мне сообщили странную вещь, Кэп. Я из-за нее все утро мучаюсь. Мне передали, что Ральф Нейфилд меня ненавидел.

Кэп Энсон снова уселся, вытянул под столом свою ревматическую ногу и осторожно положил трость на стол.

— Вполне возможно, — ответил он спокойно.

— Что он меня ненавидел? Почему?

— Научного руководителя легко возненавидеть. У вас есть ученое звание — у аспиранта нет. Вы выбираете тему — он ее разрабатывает. Он провел опыты — вы пожимаете плечами и предлагаете новые. У него есть свои концепции — вы их разбиваете. Научный руководитель, если он чего-нибудь стоит, — сущее проклятье для своих учеников. И аспирант, особенно если у него живой ум, ненавидит своего профессора и только со временем начинает понимать, сколько добра сделал ему этот мучитель. — Энсон вздохнул, уходя в воспоминания. — Вы думаете, меня ученики любили?

— По-моему, любили.

— Да ничего подобного. Это теперь им так кажется. Терпеть не могли. Я не любви требовал, а работы. И добивался своего. Вы не помните Кински? Он кончал еще до вас.

— О Кински я знаю, — тихо сказал Брейд. — Я слышал его выступления.

Еще бы ему не знать о Кински. Из всех учеников Энсона Джозеф Кински был самым выдающимся. Теперь он работал в висконсинской группе. Он прославился своими работами по синтезу тетрациклина и новой, косвенно с ним связанной, теорией действия антибиотиков.

Энсон усмехнулся:

— Он был лучшим. Безусловно, самый лучший из всех моих воспитанников.

Он любил поговорить о Кински. Брейд прекрасно помнил один из факультетских обедов, на котором этот наглец Фостер спросил во всеуслышание:

— Эй, Кэп, вас не огорчает, что Кински стал куда более важной персоной, чем вы сами?

Фостер, который обычно не пил, в тот раз несомненно влил в себя не один коктейль, иначе не сказал бы такое напрямик и не ухмылялся бы так бессмысленно. Брейд вздрогнул и бросил враждебный взгляд на слюнявую физиономию Фостера: тот явно старался причинить боль старику.

Но старик был серьезным противником. На полголовы ниже Фостера, он, казалось, возвышался над ним.

— Фостер, — начал он, — есть два случая, когда зависти не существует. Отец не завидует сыну. Учитель не завидует ученику. Если люди, воспитанные мною, оказались достойнее меня, то, возможно, это означает, что у них был достойный учитель. Все их заслуги приносят славу и мне. То, что я делаю как исследователь, обогащает людей достижениями одного человека. Моя преподавательская деятельность обогащает человечество достижениями многих. И я горько сожалею не о том, что меня затмевает Кински, а о том, что меня не превзошли мои ученики.

Он не повышал голоса, но после выходки Фостера в комнате наступила тишина и в ней отчетливо прозвучало каждое слово. Послышались даже приглушенные хлопки, и, к радости Брейда, у Фостера сделался такой вид, точно его наградили парой ослиных ушей, которых для полноты картины ему как раз не хватало. Может быть и Энсон сейчас вспоминает об этом? Вряд ли.

— Вы думаете, Кински не питал ко мне ненависти? — заговорил Энсон. — Временами он готов был меня убить. Мы с ним вечно были на ножах. Боже мой, Брейд, хотел бы я, чтобы и вы ненавидели меня посильней.

— Мне и в голову не приходило ненавидеть вас, Кэп.

— Все оттого, что я стал добрей, вот и подопечные мои расслабились. Я возлагал на вас надежды, Брейд.

Брейду стало больно. «Возлагал» надежды. Больше уже не возлагает. Никогда не будет говорить о Брейде так, как говорит о Кински.

«Ладно, — подумал Брейд раздраженно, — чему я, собственно, удивляюсь? Разве я ждал чего-то другого?»

— Кстати, Кински нас посетит, — сказал вдруг Энсон. — Я вам говорил?

— Нет.

— Я вчера получил от него письмо, но ведь мы с вами вчера не виделись, не правда ли?

Энсон пристально посмотрел на Брейда, доставая письмо.

Брейд принужденно улыбнулся и взял его. Письмо было коротким. Оно начиналось с обычных приветствий; далее сообщалось, что Кински находится в городе по делам и надеется зайти в университет в ближайший понедельник и будет счастлив побеседовать с Энсоном о его книге, хотя он, Кински, уверен, что, не обладая опытом и знаниями Энсона, ничего не сможет добавить к написанному. Заканчивалось письмо обычными прощальными фразами.

— Значит, в этот понедельник, — произнес Брейд.

— Именно. И я хочу, чтобы вы встретились. Все-таки коллеги.

Спрятав письмо, Энсон тяжело поднялся, взял трость.

— Завтра утром увидимся, Брейд.

— Ладно, Кэп. Только не забудьте об этих лекциях по безопасности.

Как только Брейд остался один, тяжелые мысли снова овладели им. Хотя, по словам Энсона, и выходило, что ненависть ученика к учителю — это некий неотъемлемый элемент посвящения в рыцари, знак признания превосходства учителя, к Брейду подобные доводы отношения не имели. Брейд не терзал Ральфа, наоборот, выручил его, избавив от неприятностей, после того, как от него отказался Ранке. Он помогал ему, по мере сил терпел его странности, разрешал идти своим путем.

За что же Ральф его ненавидел?

Или Джин Мэкрис лжет?

Но зачем ей лгать?

А если она ошибается?

Как бы это проверить? Кто знал неприступного, колючего Ральфа настолько близко, что мог бы подтвердить слова Джин или опровергнуть?

Брейд не знал Ральфа, но, черт побери, ведь был же с ним кто-то связан, ну хотя бы те, кто неизбежно сталкивался с ним по работе, — другие аспиранты из его группы, собратья Ральфа по науке.

Он взглянул на стенные часы. Еще не было одиннадцати. До завтрака никаких важных дел не оставалось — вернее, ничего важнее этого.

Он спустился в холл и заглянул в лабораторию Чарльза Эммита и Роберты Гудхью. Там был только Эммит.

— Чарли, — спокойно сказал Брейд, — нельзя ли вас на несколько минут?

— Конечно, профессор Брейд.

Брейд сел во вращающееся кресло за своим письменным столом, а Эммит принес себе от стола для заседаний стул с прямой спинкой.

— Здорово не повезло Ральфу, сэр.

— Да. Всем нам не повезло — и факультету, и мне. Я как раз об этом и хочу поговорить.

Похоже, Эммиту это не понравилось. Брейд старался в него не вглядываться. Из четырех подопечных Брейда (теперь их осталось трое) Эммит был самым давним его учеником и, пожалуй, наименее перспективным. Он отличался усердием неутомимого работяги — усердием, которым был бы доволен даже Кэп Энсон. Но никто никогда не смог бы усмотреть в нем признаки блестящих способностей.

И вот он сидит перед Брейдом, громоздкий, рыжеволосый; его руки с огромными неуклюжими кистями были сплошь покрыты веснушками. Он носил очки без оправы, которые были ему немного маловаты. Брейду нравилась его невозмутимость. Иногда он думал, что можно обойтись и без таланта, лишь бы у студента хватало терпения стойко переносить неудачи и не впадать в отчаяние. Когда у Эммита не получался эксперимент, он тут же ставил его заново, внеся лишь некоторые изменения. Вряд ли он изобретет порох, но в конечном счете, вероятно, сможет чего-нибудь добиться. Так или иначе, по сравнению с эмоциональной неуравновешенностью и взвинченностью прочих аспирантов, спокойствие Эммита согревало и поддерживало Брейда точно простая, но сытная еда.

— Теперь, когда произошел этот страшный случай, — заговорил Брейд, — я чувствую себя несколько виноватым. Мне стыдно, что… что я не узнал Ральфа поближе, тогда мне было бы легче ему помочь. Разумеется, это относится не только к нему, но и к другим моим ученикам. К вам тоже. Мне хотелось бы побольше узнать о ваших делах.

Эммит слегка поежился.

— Черт возьми, я не жалуюсь, профессор Брейд. Двигаемся помаленьку.

— Рад это слышать. И все-таки кое-что меня беспокоит. Мы, например, почти месяц не говорили о ваших исследованиях. Есть неполадки?

— Нет, сэр. Я все подготовлю к весне. Историческая часть диссертации закончена, и предварительные данные почти готовы. Осталось только несколько производных.