Стихотворения и поэмы - Вадим Шершеневич

1915 Галиция

Сергею Третьякову

Что должно было быть — случилось просто.Красный прыщ событий на поэмах вскочил,И каждая строчка — колючий отростокЛистья рифм обронил.Всё, что дорого было, — не дорого больше,Что истинно дорого — душа не увидит…Нам простые слова: «Павший на поле Польши»Сейчас дороже, чем цепкий эпитет.О, что наши строчки, когда нынче людиВ серых строках, как буквы, вперед, сквозь овраг?!Когда пальмы разрывов из убеленных орудийВ эти строках священных — восклицательный знак!Когда в пожарах хрустят города, как на пытке кости,А окна лопаются, как кожа домов, под снарядный гам,Когда мертвецы в полночь не гуляют на погостеТолько потому, что им тесно там.Не могу я; нельзя. Кто в клетку сонетаЗамкнуть героический военный тон?!Ведь нельзя же огнистый хвост кометыПоймать в маленький телескоп!Конечно, смешно вам! Ведь сегодня в злобеЗапыхалась Европа, через силу взбегая на верхний этаж…Но я знал безотчетного безумца, который в пылавшем небоскребеСпокойно оттачивал свой цветной карандаш.Я хочу быть искренним и только настоящим,Сумасшедшей откровенностью сумка души полна,Но я знаю, знаю моим земным и горящим,Что мои стихи вечнее, чем война.Вы видали на станции, в час вечерний, когда небеса так мелки,А у перрона курьерский пыхтит после второго звонка,Где-то сбоку суетится и бегает по стрелкеМаневровый локомотив с лицом чудака.Для отбывающих в синих — непонятно упорствоЭтого скользящего по запасным путям.Но я спокоен: что бег экспресса стоверстныйРядом с пролетом телеграмм?!

1915

Лошадь как лошадь

Вам —

Отошедшей в Евангелье —

и за всё, за другое прости меня.

Композиционное соподчинение

Чтоб не слышать волчьего воя возвещающих труб,Утомившись седеть в этих дебрях бесконечного мига,Разбивая рассудком хрупкие грезы скорлуп,Сколько раз в бессмертную смерть я прыгал!

Но крепкие руки моих добрых стиховЗа фалды жизни меня хватали… и что же?И вновь на голгофу мучительных словУводили меня под смешки молодежи.

И опять, как Христа измотавшийся взгляд,Мое сердце пытливое жаждет, икая.И у тачки событий, и рифмой звенятКапли крови, на камни из сердца стекая.

Дорогая!Я не истин напевов хочу! Не стихов,Прозвучащих в веках слаще славы и лести!Только жизни! Беспечий! Густых зрачков!Да любви! И ее сумасшествий!

Веселиться, скучать и грустить, как кругомМиллионы счастливых, набелсветных и многих!Удивляться всему, как мальчишка, впервой, увидавший тайкомДо колен приоткрытые женские ноги!

И ребячески верить в расплату за сладкие язвы грехов,И не слышать пророчества в грохоте рвущейся крыши,И от чистого сердца на зовЧьих-то чужих стиховЗакричать, словно Бульба: «Остап мой! Я слышу!»

Январь 1918

Принцип звука минус образ

Влюбится чиновник, изгрызанный молью входящих и старыйВ какую-нибудь молоденькую, худощавую дрянь,И натвердит ей, бренча гитарой,Слова простые и запыленные, как герань.

Влюбится профессор, в очках, плешеватый,Отвыкший от жизни, от сердец, от стихов,И любовь в старинном переплете цитатыПоднесет растерявшейся с букетом цветов.

Влюбится поэт и хвастает: ВыгранюВаше имя солнцами по лазури я!— Ну, а как если все слова любви заиграны,Будто вальс «На сопках Манчжурии»?!

Хочется придумать для любви не слова, вздох малый,Нежный, как пушок у лебедя под крылом,А дурни назовут декадентом, пожалуй,И футуристом — написавши критический том!

Им ли поверить, что в синийСиний,Дымный день у озера, роняя перья, как белые капли,Лебедь не по-лебяжьи твердит о любви лебедине,А на чужом языке (стрекозы или цапли).

Когда в петлицу облаков вставлена луна чайнаяКак расскажу словами людскимиПро твои поцелуи необычайныеИ про твое невозможное имя?!

Вылупляется бабочка июня из зеленого кокона мая,Через май за полдень любовь не устанет расти,И вместо прискучившего: я люблю тебя, дорогая! —Прокричу: пинь-пинь-ти-ти-ти!

Это демон, крестя меня миру на муки,Человечьему сердцу дал лишь людские слова,Не поймет даже та, которой губ тяну я руки,Мое простое: лэ-сэ-сэ-фиоррррр-эй-ва!

Осталось придумывать небывалые созвучья,Малярною кистью вычерчивать профиль тонкий лица,И душу, хотящую крика, измучитьНевозможностью крикнуть о любви до конца!

Март 1918

Инструментовка образом

Эти волосы, пенясь прибоем, тоскуют.Затопляя песочные отмели лба,На котором морщинки, как надпись, рисует,Словно тростью, рассеянно ваша судьба.

Вам грустить тишиной, набегающей резче,Истекает по каплям, по пальцам рука,Синих жилок букет василькамиТрепещет

В этом поле вечернем ржаного виска.Шестиклассник влюбленными прячет рукамиИ каракульки букв, назначающих час…Так готов сохранить я строками.На памятьКак вздох, освященный златоустием глаз.

Вам грустить тишиной… Пожелайте: исплачуЯ за вас этот грустный, истомляющий хруп!Это жизнь моя бешеной тройкою скачетПод малиновый звон ваших льющихся губ.

В этой тройке —Вдвоем. И луна в окна бойкоНатянула, как желтые вожжи, лучи.Под малиновый звон звонких губ ваших, тройка,Ошалелая тройка,Напролом проскачи.

Март 1918

Принцип развернутой аналогии

Вот, как черная искра, и мягко и тускло,Быстро мышь прошмыгнула по ковру за порог…Это двинулся вдруг ли у сумрака мускул?Или демон швырнул мне свой черный смешок?

Словно пот на виске тишины, этот скорый,Жесткий стук мышеловки за шорохом ниш…Ах! Как сладко нести мышеловку, в которой,Словно сердце, колотится между ребрами проволок мышь!

Распахнуть вдруг все двери! Как раскрытые губы!И рассвет мне дохнет резедой,Резедой.Шаг и кошка… Как в хохоте быстрые зубы,В деснах лап ее когти сверкнут белизной.

И на мышь, на кусочекМной пойманной ночи,Кот усы возложил, будто ленты венков.В вечность свесивши хвостик свой длинный,Офелией черной, безвинно —НевиннойТруп мышонка плывет в пышной пене зубов.

И опять тишина… Лишь петух, этот мак голосистый,Лепестки своих криков уронит на пальцы встающего дня…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Как тебя понимаю. Скучающий Господи Чистый,Что так часто врагам предавал, как мышонка, меня!..

Ноябрь 1917

Ритмическая образность

Какое мне дело, что кровохаркающий поршеньИстории сегодня качнулся под божьей рукой,Если опять грустью наморщенТвой голос, слабый такой?!

На метле революций на шабаш выдумокРоссия несется сквозь полночь пусть!О если б своей немыслимой обидой могИскупить до дна твою грусть!

Снова голос твой скорбью старинной дрожит,Снова взгляд твой сутулится, больная моя!И опять небывалого счастья чертя чертежи,Я хочу населить твое сердце необитаемое!

Ведь не боги обжигают людское раздолье!Ожогом горяч достаточно стих!Что мне, что мир поперхнулся болью,Если плачут глаза твои, и мне не спасти их?

Открыть бы пошире свой паршивый рот,Чтоб песни развесить черной судьбе,И приволочь силком, вот так, за шиворот,Несказанное счастье к тебе!

Март 1918