Стихотворения и поэмы - Вадим Шершеневич

«С севера прыгнул ветер изогнувшейся кошкой…»

С севера прыгнул ветер изогнувшейся кошкойИ пощекотал комнату усами сквозняка…Штопором памяти откупориваю понемножкуЗапыленные временем дни и века.Радостно, что блещет на торцовом жилетеЦепочка трамвайного рельса, прободавшего мрак!Радостно знать, что не слышат дети,Как по шоссе времени дни рассыпают свой шаг!Пусть далеко, по жилам рек, углубив их,Грузы, как пища, проходят в желудок столиц;Пусть поезд, как пестрая гусеница, делая вывих,Объедает листья суеверий и небылиц.Знаю: мозг — морг и помнит,Что сжег он надежды, которые мог я сложить…Сегодня сумрак так ласково огромнитОстрое значение хрупкого жить.Жизнь! Милая! Старушка! Владетельница покосов,Где коса смерти мелькает ночи и дни!Жизнь! Ты всюду расставила знаки вопросов,На которых вешаются друзья мои.Это ты изрыла на лице моем морщины,Как следы могил, где юность схоронена!Это тобой из седин мужчиныТкань савана сплетена!Но не страшны твои траурные монограммы,Смерть не может косою проволоку оборвать —Знаю, что я важная телеграмма,Которую мир должен грядущему передать!

Из раздела «В складках города»

«Сердце от грусти кашне обвертываю…»

Сердце от грусти кашне обвертываю,На душу надеваю скептическое пальто.В столице над улицей мертвоюБесстыдно кощунствуют авто.В хрипах трамваев, в моторном кашле,В торчащих вихрах небоскребных трубПристально слышу, как секунды-монашкиОтпевают огромный разложившийся труп.Шипит озлобленно каждый угол,Треск, визг, лязг во всех переходах;Захваченный пальцами электрических пугал,По городу тащится священный отдых.А вверху, как икрою кетовою,Звездами небо ровно намазано.Протоколы жизни расследывая.Смерть бормочет что-то бессвязно.В переулках шумящих мы бредим и бродим.Перебои мотора заливают площадь.Как по битому стеклу — душа по острым мелодиямСвоего сочинения гуляет, тощая.Вспоминанья встают, как дрожжи; как дрожжи,Разрыхляют душу, сбившуюся в темпе.Судьба перочинным заржавленным ножикомВырезает на сердце пошловатый штемпель.Улыбаюсь брюнеткам, блондинкам, шатенкам,Виртуожу негритянские фабулы.Увы! Остановиться не на комДуша, которая насквозь ослабла!Жизнь загримирована фактическими бреднями,А впрочем, она и без грима вылитый фавн.Видали Вы, как фонарь на столбе повесился медленно,Обвернутый в электрический саван.

«Так ползите ко мне по зигзагистым переулкам мозга…»

Так ползите ко мне по зигзагистым переулкам мозга,Всверлите мне в сердце штопоры зрачков чопорных и густых,А я развешу мои слова, как рекламы, невероятно плоскоНа верткие столбы интонаций скабрезных и простых.Шлите в распечатанном рте поцелуи и бутерброды,Пусть зазывит вернисаж запыленных глаз,А я, хромой на канате, ударю канатом зевоты,Как на арене пони, Вас, Вас, Вас.Из Ваших поцелуев и из ласк протертыхЯ в полоску сошью себе огромный плащИ пойду кипятить в стоэтажных ретортахПерекиси страсти и докуренный плач.В оголенное небо всуну упреки,Зацепив их за тучи, и, сломанный сам,Переломаю моторам распухшие от водянки ноги.И пусть по тротуару проскачет трам.А город захрюкает из каменного стула.Мне бросит плевки газовых фонарей,И из подъездов заструятся на рельсы гулаДвугорбые женщины и писки порочных детей.И я, заложивший междометия наглости и крикиВ ломбарде времени, в пылающей кладовой,Выстираю надежды и контуженные миги,Глядя, как город подстриг мойМиговойВой.

«Дом на дом вскочил, и улица переулками смутилась…»

Дом на дом вскочил, и улица переулками смутиласьПо каналам привычек, вспенясь, забурлила вода,А маленькое небо сквозь белье облаков загорячилосьБормотливым дождем на пошатнувшиеся города.Мы перелистывали тротуары выпуклой походной,Выращивая тени в одну секунду, как факир…Сквернословил и плакал у стакана с водкой,Обнимая женщин, захмелевший мир.Он донес до трактира только лохмотья зевоты,Рельсами обмотал усталую боль головы;А если мои глаза — только два похабных анекдота,Так зачем так внимательно их слушаете вы?А из медных гильз моих взрывных стиховКоническая пуля усмешки выглядывает дико,И прыгают по городу брыкливые табуны домов,Оседлывая друг друга басовым криком.

«Руки хлесткого ветра протиснулись сквозь вечер мохнатый…»

Руки хлесткого ветра протиснулись сквозь вечер мохнатыйИ измяли физиономию моря, пудрящегося у берегов;И кто-то удочку молний, блеснувшую электрическим скатом,Неловко запутал в корягах самых высоких домов.У небоскребов чмокали исступленные форточки,Из взрезанной мостовой выползали кишки труб,На набережной жерла пушек присели на корточки,Выплевывая карамелью ядра из толстых губ.Прибрежья раздули ноздри-пещеры,У земли разливалась желчь потоками лавы,И куда-то спешили запыхавшиеся дромадерыГорных хребтов громадной оравой.А когда у земли из головы выпадал человек,Как длинный волос, блестящим сальцем, —Земля укоризненно к небу устремляла Казбек,Словно грозя указательным пальцем.

1915

«Вежливый ветер схватил верткую талию пыли…»

Вежливый ветер схватил верткую талию пыли,В сумасшедшем галопе прыгая через бугры.У простуженной равнины на скошенном рылеВздулся огромный флюс горы.Громоздкую фабрику года исцарапали.Люди перевязали се бинтами лесов,А на плеши вспотевшего неба проступили каплиМаленьких звезденят, не обтертые платком облаков.Крылья мельниц воздух косили без пауз,В наморднике плотин бушевала река,И деревня от города бежала, как страус,Запрятавши голову в шерсть тростника.А город приближался длиннорукий, длинноусый,Смазывающий машины кровью и ругней,И высокие церкви гордились знаками плюсаМежду раненым небом и потертой землей.

Из раздела «Священный сор войны»

«Болота пасмурят туманами, и накидано сырости…»

Болота пасмурят туманами, и накидано сыростиЩедрою ночью в раскрытые глотки озер…Исканавилось поле, и зобы окопов успели вырастиНа обмотанных снежными шарфами горлах гор.И там, где зеленел, обеленный по пояс.Лес, прервавший ветровую гульбу,Мучительно крякали и хлопали, лопаясь,Стальные чемоданы, несущие судьбу.О, как много в маленькой пуле вмещается:Телеграмма, сиротство, тоска и нужда!Так в сухой Н2О формуле переливаетсяВо всей своей текучи юркая вода!По-прежнему звонкала стлань коня под безжизненным,Коченеющим, безруким мертвецом;А горизонт оковал всех отчизненнымОгромным и рыжим обручальным кольцом.И редели ряды, выеденные свинцовою молью,И пуговицы пушечных колес оторвались от передка.А лунные пятна казались затверделой мозолью,Что луна натерла об тучи и облака.

1915 Галиция

Сергею Третьякову

Что должно было быть — случилось просто.Красный прыщ событий на поэмах вскочил,И каждая строчка — колючий отростокЛистья рифм обронил.Всё, что дорого было, — не дорого больше,Что истинно дорого — душа не увидит…Нам простые слова: «Павший на поле Польши»Сейчас дороже, чем цепкий эпитет.О, что наши строчки, когда нынче людиВ серых строках, как буквы, вперед, сквозь овраг?!Когда пальмы разрывов из убеленных орудийВ эти строках священных — восклицательный знак!Когда в пожарах хрустят города, как на пытке кости,А окна лопаются, как кожа домов, под снарядный гам,Когда мертвецы в полночь не гуляют на погостеТолько потому, что им тесно там.Не могу я; нельзя. Кто в клетку сонетаЗамкнуть героический военный тон?!Ведь нельзя же огнистый хвост кометыПоймать в маленький телескоп!Конечно, смешно вам! Ведь сегодня в злобеЗапыхалась Европа, через силу взбегая на верхний этаж…Но я знал безотчетного безумца, который в пылавшем небоскребеСпокойно оттачивал свой цветной карандаш.Я хочу быть искренним и только настоящим,Сумасшедшей откровенностью сумка души полна,Но я знаю, знаю моим земным и горящим,Что мои стихи вечнее, чем война.Вы видали на станции, в час вечерний, когда небеса так мелки,А у перрона курьерский пыхтит после второго звонка,Где-то сбоку суетится и бегает по стрелкеМаневровый локомотив с лицом чудака.Для отбывающих в синих — непонятно упорствоЭтого скользящего по запасным путям.Но я спокоен: что бег экспресса стоверстныйРядом с пролетом телеграмм?!

1915