Дзихаку/Jihaku (ЛП) - Камуи Гакт

Сейчас я о многом сожалею…

Почему я не позвонил Ками? За все то время, когда я был охвачен беспокойством, почему я не поговорил с Ками напрямую?

Я до сих пор еще не вырос. Пока я взрослел, я не считал нужным сдерживать свои эмоции, из-за этого со мной не слишком охотно общались, так что я начал сомневаться, что смогу с кем-нибудь сблизиться. Дети причиняют боль, не раздумывая, поэтому их отношения так недолговечны. А взрослые, после того, как страсти утихнут, могут спокойно взглянуть на ситуацию, объективно все взвесить и решить, что будет с их дружбой.

В то время я оказался на это не способен. Мы не сошлись во мнениях и поссорились, и после этого я никак не мог решиться встретиться с ним лицом к лицу.

Даже до этого случая, сколько раз у меня появлялось плохое предчувствие? И все-таки, хотя мы с Ками были связаны общим кругом знакомых, я так и не позвонил ему. Теперь я спрашиваю себя, не потому ли мы не смогли поговорить друг с другом, что оба были по-детски упрямы и нерешительны?

Хотя если бы я тогда позвонил…

Может быть, я бы все равно не смог ничего сделать. Может быть, это слишком самонадеянно — думать, что смог бы. Сейчас это не имеет значения.

И все-таки, если бы тогда мы смогли поговорить…

Впервые я приехал к родителям Ками в следующем году в день его рождения, 1 февраля. Я думал: «Я хочу снова увидеть Ками. Я хочу прийти на его могилу». Я не смог присутствовать на похоронах. Я хотел хлопнуть в ладоши [ритуал похорон в Японии], просто увидеться с ним.

Я знал, в каком городе живут его родители, но не знал точно, где находится их дом. Поэтому я просто ездил по городу и расспрашивал о районе, где они жили. Рано или поздно, мне бы все-таки начали отвечать: «Это поблизости». Этот город был похож на большую деревню, так что я просто наугад выбирал дома, звонил в дверь и говорил что-то вроде: «Я ищу таких-то. Вы знаете этих людей? Я слышал, они живут где-то в этом районе…»

Я выехал из Токио утром, около полудня прибыл в префектуру Ибараки и остаток дня провел в поисках. Наконец, мне указали точное место, и часам к 7 вечера я смог найти нужный дом.

Я спрашивал себя: «Когда они откроют дверь, узнают ли меня?» Но родители Ками часто ходили на наши выступления, поэтому сразу же меня узнали.

— Входи, мы рады, что ты пришел, — сказали они и пригласили меня в дом. Встретив такой теплый прием, я расплакался и не мог успокоиться.

В доме собирались ужинать, и пока накрывали на стол, родители Ками рассказали мне много историй из его детства. Потом они сказали мне:

— Хотя мы не можем его забыть, ты стал для нас свидетельством того, что он жил, и это дало нам волю к жизни.

Услышав это, я почувствовал облегчение. То, что дало волю к жизни мне — это доказательство существования Ками.

С тех пор каждый год, в день рождения Ками и в день его смерти, я езжу к его родителям. Так как они сказали: «Заходи в любое время», я, возможно, немного злоупотребляю их гостеприимством.

Хотя я и думаю, что мне стоило бы навещать его могилу чаще, в итоге мне все равно удается приезжать только в день его рождения и в день смерти.

Несмотря на все, что было, мать и отец Ками приняли меня, и теперь я действительно воспринимаю их, как своих вторых родителей. А они относятся ко мне, как к одному из своих детей. Как будто во мне они видят Ками.

В первый год много людей приходило на его могилу в день его рождения и в день смерти. Но прошло уже четыре года, и посетителей становится все меньше…

Если вы идете к нему, делайте это не из желания отдать дань моде. Если вы идете взглянуть на его могилу, делайте это не из желания вернуть его к жизни.

Но….

Понимать, что люди его забудут… очень больно.

До сих пор я, не останавливаясь, следую за мечтой, которую Ками не успел осуществить. Это — доказательство того, что Ками существовал на этой земле.

Даже сейчас Ками живет во мне…

Глава 3.3. Обещание нового начала в лагере на Окинаве

Летом того года, когда я начал сольную карьеру,[15] я поехал на Окинаву со своей группой. Мое здоровье ослабло, и мы долгих четыре с половиной месяца провели в спортивном лагере на Окинаве, чтобы вылечить мое тело и душу.

Это был пансионат спортивного типа. Там не было практически ничего. Мы вставали в 8 или в 9 утра и отправлялись на пробежку к морю. Там мы тренировались и возвращались обратно.

Потом мы писали песни, а вечером снова бегали, ужинали, отдыхали и разговаривали, а потом писали песни до самого утра. И так день за днем.

Хозяин одного маленького ресторанчика, в который мы частенько захаживали, всегда улыбался и говорил нам: «Давайте, ребята!». А мне он говорил: «Тренируйся как следует!».

Он почему-то думал, что мы из команды каратистов. Все члены моей группы высокого роста. Трое моих телохранителей, которых я привез с собой, ростом от 185 до 190 сантиметров. По сравнению с ними я, при своих 180 сантиметрах, выглядел маленьким и худым.

Поэтому хозяин ресторана считал, что я запасной член команды.

«Вперед, каратист! Надеюсь, тебя скоро возьмут в основной состав!»

Каждый раз, когда он мне это говорил, я старался сохранять спокойствие.

Одной из целей моего приезда на Окинаву было сочинение песен для нового альбома. А еще я и мои музыканты хотели стать крепче и сильнее.

Первая половина года, в котором я начал сольную карьеру, была, определенно, непростой. От переутомления и стресса у меня началась бессонница. Остальные члены команды тоже были измотаны.

Так что, когда вся команда, включая меня, решила, что пора подлечиться, мои родственники на Окинаве помогли нам в этом.

К тому времени я не был на Окинаве десять лет. Часть меня всегда отвергала Окинаву.

Часть меня всегда отрицала мою наследственность, но во мне была и другая часть, которая хотела сохранить её. Я гордился тем, что я окинавец и рюкю,[16] но часть меня стыдилась этого.

Я очень уважаю своего прадеда. Конечно, я никогда не видел его, но люди говорят, что он восстановил наш город и был отцом-основателем моей семьи. На Окинаве все еще силен культ предков, и в моей семье мой прадед почитается как бог.

Хотя все в нашей семье выглядят по-разному, все говорят, что я — точная копия моего прадеда. Говорят, что сверхъестественные явления, которые происходят со мной, часто случались и с ним.

На окинавском языке это называется камидари. На Окинаве те, кто может призывать духов и слышать слова богов, называются сиро, норо или юта, и они в основном — женщины. Очень редко мужчина рождается с такими способностями.

Мой прадед был одним из мужчин, наделенных способностями камидари. Поэтому он мог видеть события до того, как они происходили.

Об этом мне рассказывали, когда я был маленьким, и, хотя я уважал своего прадеда, мне не нравилась сама мысль о богах и духах.

Это было в то время, когда я все делал назло из-за своей гордости. В такие моменты я отталкивал Окинаву от себя как можно дальше.

Когда мы только начали жить в спортивном лагере на Окинаве, случилось вот что.

Ко мне в лагерь пришла моя бабушка — самая сильная сиро в моей семье. Она сказала мне:

— Наконец-то ты приехал домой! Навести могилу своего прадеда. Потом делай то, что ты считаешь нужным. Теперь тебе не надо волноваться. Просто, когда людям понадобиться твоя сила, покорно дай ее им. Время от времени приезжай домой и навещай могилу прадеда, позволь ему увидеть твою улыбку. Вот что ты должен сделать.

Мне было сложно понять эти слова. Я не верил в сверхъестественное, так о чем же она говорила? Там было еще кое-что. Что-то насчет возвращения моих душ…

Она сказала, что я все время встречался со смертью только потому, что не заботился о своих душах. У человека много душ, и когда он теряет их все, он умирает. В любом случае, когда с тобой случается шок, ты, сам того не понимая, теряешь душу и оставляешь ее там, где это случилось. Так сказала мне моя бабушка.

Когда мне было семь лет, я тонул в море Янбару. Она сказала, что так как, без сомнения, я оставил одну из своих душ там, теперь я должен ее вернуть.