Али-баба и тридцать девять плюс один разбойник - Леонид Резников

сторонку. – Хоть дверь бы закрыл, шайтан тебя раздери! – недовольно пробухтел разбойник, глядя на до сих пор раскрытый вход в пещеру. – Тоже мне, шеф называется!

Глава 3. Али-баба

Горячий жирный плов с айвой и нутом был уложен горкой на лаган3, увенчан крупным, сочным куском баранины и выставлен в центр дастархана. Рядом с пловом расположились две косы4: одна с нарезанными кусочками помидорами, а другая – с чалопом5. Али-баба, захлебываясь слюной, потер ладони и протянул правую руку к плову. От аппетитных запахов сводило челюсти, и кружилась голова, но вдруг кто-то больно пихнул Али-бабу в бок. Али-баба живо одернул руку и огляделся – никого.

– Вставай! – раздался очень знакомый голос, казалось, ниоткуда.

– Не встану! – огрызнулся Али-баба и вновь протянул руку к лагану.

– Что-о?! – возмущенно грянул голос в ушах. – Ах ты, бездельник! Вставай, я сказал! Дров нет, печь холодная, лепешек нет, а он валяется.

Али-баба обреченно вздохнул, но отказаться от еды было выше его сил. Он вновь потянулся к плову, но новый тычок в ребра заставил Али-бабу отшатнуться от блюда. И тут аппетитные кушанья подернулись неясной дымкой, заколыхались, словно мираж над раскаленными песками, и начали медленно таять.

– Стойте! Куда?

Али-баба попытался ухватить исчезающий из-под его носа лаган с пловом, но с таким же успехом можно было пытаться поймать ветер.

– Вставай, бездельник! – опять повторил сердитый голос.

– Да встаю я, встаю, – проворчал Али-баба и медленно открыл глаза. – Даже во сне поесть не даешь, – сказал он своему брату Касыму, грозно возвышавшемуся над ним с упертыми в тучные бока руками.

– О обжора! – возмущенно затопал ногами Касым, потрясая жирными щеками. – Даже во сне думаешь только о еде. Вставай, пока я не вышел из себя и не отходил тебя палкой!.. Кстати, а что ты собирался есть?

– Плов с жирной бараниной и салатик из помидоров, – потерянно вздохнул Али-баба.

– Вот видишь, какой ты, – пожурил брата Касым, не забыв облизнуться. – Не разбуди я тебя, ты бы сам все съел, до последней крошки, и со мной не поделился.

– По-твоему, выходит, пусть лучше оба останутся голодными, так, что ли? – обозлился на Касыма Али-баба.

– Ну, хватит болтать, – оборвал Касым бесполезный спор о призрачных обедах. – Вставай и наруби дров, а матери скажи, пусть начинает готовить лепешки.

– У тебя жена есть, – вяло огрызнулся Али-баба, тяжело поднимаясь с затертой циновки и широко зевая. – Вот пусть она тебе и готовит лепешки.

– Ой-ё! – в ужасе вытаращился на брата Касым. – Да как у тебя, оборванца, только язык повернулся такое ляпнуть! Она ведь беременна!

– Восьмым, за девять лет, – кивнул Али-баба, надевая старые разношенные чувяки. – Она еще что-нибудь окромя этого умеет делать?

– Да как ты… да я тебя… – возмущенно запыхтел Касым, багровея от возмущения. Его маленькие, заплывшие жиром глазки неистово завращались.

– Что? – спросил Али-баба, состряпав наивную физиономию, и закинул на плечо иззубренный временем, изрядно покрытый ржой топор.

– Не забывай, бездельник, в чьем доме ты живешь! – надменно пропыхтел Касым.

– Я всегда знал, а вот ты, похоже, подзабыл, брат.

Али-баба отвернулся и направился к двери.

– Он мой! Мой!!! Слышишь? – крикнул ему вслед Касым, гневно запахивая синий шелковый халат, все время расходящийся на объемистом пузе.

– Этот дом, – не оборачиваясь, бросил Али-баба, – своими руками построил наш отец.

– Наш отец был такой же непутевый, как и ты! Он умудрился заложить даже дом. А я его выкупил! Значит, он мой.

– Я рад за тебя, – криво ухмыльнулся Али-баба и вышел на двор. – Привет беременной Айгуль!

Скрипучая, давно рассохшаяся дверь, сбитая из плохо пригнанных друг к другу досок, закрылась за его спиной, но из дома еще долго доносились однообразные путаные проклятия. Подобные перебранки стали уже ежедневным ритуалом, и потому Али-баба, по характеру человек незлобивый, но хитрый и острый на язык, каждый раз успевал улизнуть раньше, чем разразится настоящая буря. С жадным и беспринципным братом говорить ему было не о чем, но он еще ни разу не упустил возможности поддеть его по тому или иному поводу, что несказанно раздражало Касыма.

Однако Касыма выводило из себя не только это. Больше все его злило, что он никогда с лету не мог подобрать нужных слов для достойного ответа Али-бабе, а когда наконец слова отыскивались, то Али-баба успевал куда-нибудь слинять.

В узком, продуваемом всеми ветрами стойле, накрытом соломенной крышей, сонно качал головой старый лопоухий ослик. Но, хотя и был он стар, и характер его оставлял желать лучшего, Али-баба ни в какую не хотел избавляться от осла, предпочитая старого друга еще неизвестно какому новому. У ослика не было даже имени – Али-баба называл его за глаза «лопоухим».

Завидев хозяина, ослик радостно заржал. Только не подумайте, что ему так уж хотелось тащиться куда-то в горы с утра пораньше, да еще переть обратно на себе две вязанки дров. Нет, осел ждал подачки, и Али-баба не смог обмануть его ожиданий и сегодня.

– Приучил же на свою голову, – посетовал на нелегкую долю Али-баба, приближаясь к стойлу, порылся в глубоком кармане штанов и вытащил сморщенную морковку. – На уж, полакомись, лопоухий.

Осел вытянул трубочкой плюшевые губы и аккуратно прихватил ими кончик морковки, втянул ее и принялся задумчиво жевать, вопросительно глядя на Али-бабу, словно спрашивая: это все?

– Не жадничай. – Али-баба похлопал ладонью ослика меж ушей. – Ты хоть как-то поел, а у меня во рту со вчерашнего дня маковой росинки не было.

Осел вздохнул, будто понял, о чем идет речь, но на самом деле ему просто хотелось еще чем-нибудь перекусить, чем-то посытнее жухлой морковки, а еды в доме бедняков отродясь не водилось. Зато вот в горах!.. Осел знал наверняка: в горах произрастали и свежая сочная травка, и дивные на вкус молодые побеги кустов, и даже дикий овес, а чуть в стороне от наливных лугов протекала бурная река, полная вкуснейшей горной воды. Поэтому уговаривать ослика идти в горы Али-бабе, как правило, не приходилось, но вот обратно…

Али-баба вывел осла из стойла и повел за собой к калитке в высоком глинобитном заборе. Ослик покорно засеменил за хозяином, цокая копытами по выложенной плоским камнем дорожке.

– Ты еще здесь? – выкатился из дверей дома Касым, едва не сорвав их с петель. – О, да самый ленивый мул расторопней тебя!

– Знаешь, что? – обернулся через плечо Али-баба, остановившись у самой калитки.

– Что? – переспросил Касым, застывая посреди двора. Халат его опять распахнулся, и из-под него вывалилось пузо, туго обтянутое рубахой и подтянутое румолом6.