Курьер запаздывает - Алексей Азаров

От второго завтрака до ужина, с перерывом на обед, в кают-компании идет игра в шмен-де-фер. Счастье покинуло меня; получаю или мелочь, или баккара и потихоньку облегчаю бумажник от франков. Кредитки скапливаются у пожилого немца в полувоенной форме, мрачно мечущего банк.

С нами играют экзальтированный француз неопределенного возраста и смуглый молодой итальянец, утверждающий, что его ждут не дождутся в Париже, на Монпарнасе. Он эксперт по живописи новой школы, хотя причисляет Модильяни к художникам конца XIX века. Эти двое играют осторожно; набрав четыре или пять, не прикупают, а немцу идут комбинации, близкие к девятке

За иллюминаторами полого плещутся воды, окрашенные купоросом и синькой. “Вольтерра”, вспомогательное судно итальянского королевского флота, жмется к берегу, к мелкой воде — так безопаснее. Француз утверждает, что британские подводные лодки торпедируют в среднем каждый третий пароход, если, конечно, его не успевает потопить морская авиация. Мосье Каншон работает инженером тулонских доков и говорит с полным знанием дела.

Перед ужином выходим на палубу подышать воздухом. Вдоль борта на крюках развешаны спасательные круги и капковые пояса. На корме у зачехленной пушчонки хлопочут пожилые солдаты с зелеными от качки лицами. Им поручено мужественно отразить нападение воздушных и морских эскадр врага, но, по-моему, они больше надеются не на свой эрликон, а на пробковые жилеты и близость берега. Немец, сутулясь, разглядывает героических защитников “Вольтерры” и хрустит суставами сцепленных пальцев. Качает головой.

— И это солдаты? Инвалидная команда.

В голосе у него горечь и обреченность. Судя по форме и кое-каким жаргонным словечкам, он военный строитель; мрачность же и тусклые глаза свидетельствуют, что из Марселя ему предстоит ускоренный марш на фронт.

Эксперт по живописи болтается возле рубки, нисколько не интересуясь нашим разговором. В зубах у него зажата сигарета в длинном дамском мундштуке. Мизинец изящно отставлен.

Мы уже обогнули мыс де Солен и плетемся со скоростью десяти узлов в виду берегов Франции. Завтра в полдень будем в Марселе. Хочется думать, что будем.

— Покер? — предлагает эксперт.

— Вдвоем?

— Почему бы и нет — надо же убить время.

Он или очень неопытен, или чрезмерно нагл. Я, конечно, не надеялся, что Тропанезе оставит меня без призора, но все-таки можно действовать деликатнее. Мало того, что мы с экспертом соседи по каюте, он буквально из кожи вон лезет, стремясь заполучить меня в партнеры или собеседники. И главное — “Вольтерра” так мала, что от него не скроешься.

Эксперта зовут Ланца. Марио Ланца — полный тезка прославленного певца. Марио утверждает, что тоже поет, и неплохо, и в доказательство пытается исполнить что-то неаполитанское. У него приятный по тембру тенор и верный слух. Какими только талантами не располагает ОВРА!

Марио сдает карты, выбросив мне пару дам. Добираю и блефую с таким видом, словно получил карре. Марио морщит лоб и погружается в расчеты. Предлагает раскрыться, но я набавляю — столько и столько же. Интересно, что он станет делать, проиграв жалованье и проездные?

Два валета Марио подрывают его кредитоспособность на триста с лишним франков. Еще талья — и Ланца побежит к капитану занимать на обратную дорогу. Покер — это прежде всего психология и только потом уже мастерство. И еще — чувство меры.

Дав Марио неоспоримое доказательство, что с чувством меры у него не все в порядке, подсчитываю итог и отправляюсь спать. Становится темно, и встреча с британской авиацией откладывается на завтрашнее утро. Что же касается подводных лодок, то им все равно — день или ночь, а посему лучше о них забыть. Так я и делаю.

Утром выясняется, что мы опаздываем и попадем в Марсель не раньше вечера. О картах никто не заикается, и, позавтракав, мы слоняемся по “Вольтерре” с носа на корму и с кормы на нос, мешая матросам. Прислуга у эрликона тренируется в отражении воздушного нападения. Тонкий ствол описывает круги, зарождая у Ланцы желание поделиться своими военными познаниями. По его словам, снаряд делает в “харрикейнах” дыру величиной со спасательный круг. Даже побольше. Каншон в восторге:

— О-ля-ля! Так и надо этим воздушным пиратам!

Немец, выждав паузу, выливает на Кантона ушат ледяной воды:

— Фугасная бомба, самая маленькая, способна разорвать “Вольтерру” пополам…

И Каншон сникает.

Обедаем в гробовой тишине, подчеркнутой громким сопением Кантона, очищающего косточку отбивной. Страх не лишил его аппетита; зато немец ест лениво, оставляя на тарелке почти не тронутые куски. За десертом возникает ссора. Поводом служит панорама Тулона, открывшаяся в иллюминаторе и заставившая Кантона вскочить с места.

— Смотрите, флот!.. Французский флот, господа!

В глазах Кантона вызов.

Военные корабли, укрывшиеся в бухте, мертвы. Обреченный флот поверженной страны. Против кого он повернет свои огромные пушки?

Немец брезгливо подбирает губы.

— Отличная цель для авиации… Из каких соображений англичане ее щадят, господин Каншон?

— Из тех же, что и Берлин! — парирует француз.

— Что вы сказали?!

Ланца всплескивает руками. Я придвигаюсь к Кантону, но больше ничего не происходит. Немец медленно складывает салфетку и, вдев ее в кольцо, лишает нас своего общества. Каншон с ненавистью смотрит ему вслед.

В молчании доканчиваем обед. Расходимся. Француз бледен и суетлив; руки у него ходят ходуном… Был ли он на “линии Мажино”?

“Вольтерра” крадется вдоль берега, вздрагивая на волне. Спасительный мрак все ниже опускается с небес, и, когда тьма сгущается, оказывается, что мы почти у цели. Браво, “Вольтерра”! Слави Багрянов весьма обязан тебе…

До причала нашу четверку, теперь уже окончательно разобщенную, доставляет портовый катер: “Вольтерра” остается на внешнем рейде в обществе других судов, опоздавших к адмиральскому часу. Катер юркает в лазейку меж бонами и, постукивая мотором, долго лавирует среди затемненных пароходов. Кантону не терпится:

— Нельзя ли прибавить ход, капитан?

Его посылают к черту, и я посмеиваюсь, слыша, как он сердито сопит, не решаясь, впрочем, затевать перебранку. В полной темноте выгружаемся на причал, где матросы подхватывают наш багаж и быстро закидывают его в кузов маленького грузовичка.

— Не отставайте, господа! Иначе вещи убегут от вас…

Рассаживаемся и едем. Ланца насвистывает песенку о солнечном Сорренто; Каншон вполголоса проклинает тряску.

До рассвета дремлем в приемной коменданта порта. У нас нет ночных пропусков, и охрана отказывается выпустить в город; исключение делается только для немца, за которым приезжает камуфлированный вездеход. Немец расправляет плечи и прощается со мной и Ланцей, обойдя рукопожатием взбешенного Кантона. В знак презрения к грубияну француз вызывающе справляется у часового, с каких это пор удобрение возят в вездеходах. Так как дверь за немцем уже закрылась, оба смеются — громко и независимо…

Ланца скромненько помалкивает в кресле.

Утром, нагруженный фибровым чудовищем, еду через весь Марсель на вокзал. Автобус, чихая дымом, взбирается вверх по Канебьеру, и я высовываюсь в окно, чтобы бросить последний взгляд на порт. Пытаюсь найти “Вольтерру”, но она затерялась среди десятков судов.

Ланца без церемоний набился мне в попутчики. Каншон задержался в порту. Я видел, как его документы понесли зачем-то в кабинет коменданта. Уж не донес ли на него часовой? Все может быть…

Формальности с префектурой были улажены молниеносно. Паспорта — мой и Ланцы — комендант отправил к префекту с мотоциклистом и вручил их нам, уже снабженные штампами. Тропанезе, оставшийся в Италии, как видно, умудрился простереть свое покровительство через Лигурийское море и половину Лионского залива.

Осталась последняя забота — избавиться от Ланцы. У меня нет ни малейшего желания тащить его за собой, тем более что до Парижа я должен сделать в пути краткую остановку.

Автобус все карабкается вверх. Сижу у окна и мусолю роман Уоллеса. Еще грузясь на “Вольтерру”, я извлек его со дна фибрового чудовища и переложил в боковой карман пиджака. Судно могло идти ко дну и унести туда же мои пожитки, но “Мания старого Деррика” была слишком большой библиографической редкостью, чтобы такой экономный господин, как я, тратил время и двадцать марок пятьдесят пфеннигов на покупку нового экземпляра.

Ланца, причмокивая, посасывает пустой мундштук. Взгляд его безоблачен. Итальянец прекрасно понимает, что с тяжелым чемоданом я никуда не денусь, и буквально выворачивает шею, стараясь заглянуть в вырез платья соседки слева.

Кондуктор громко объявляет остановки. Скоро вокзал, а я так ничего и не придумГл, чтобы отделаться от Ланцы. Самая надежда, что он упустит меня в толпе пассажиров.