Звезда королевы - Елена Арсеньева

Отец ехал верхом, Вайда — на козлах, за кучера, остальные — в карете; и Маша удивлялась, почему с ними — матушка, которая была лихой наездницей, в каретах езживала только на балы, когда жили в городе, или с торжественными визитами. Сегодня же ее оседланная лошадка плелась, привязанная к задку кареты, глотая пыль, а княгиня Елизавета сидела, забившись в уголок, обняв обоих детей, сидела, притихшая и не очень веселая, да поглядывала в окошко на статную фигуру мужа, следила за игривой побежкой его коня.

— Стойте! — Окрик князя прогнал Машину дрему.

Вайда натянул вожжи, но кони заупрямились, забеспокоились. Он сердито прикрикнул на них по-своему, по-цыгански, но матушка выскочила из катившейся еще кареты и, подхватив юбки, побежала по знойной луговине к мужу, который стоял на коленях у обочины.

Дети тоже повыскакивали из кареты, как ни удерживала их Татьяна, и Маша увидела, что отец быстро поднялся, обнял матушку и на мгновение прижал к себе, словно успокаивая, а потом они вместе склонились над чем-то, напоминающим ворох цветастого тряпья. И еще прежде чем Маша разглядела, что это — человек, залитый кровью, она поняла: вот надвинулось, свершилось то, что изменит всю их жизнь!

В те поры русские баре, живущие в отдаленных имениях, держали у себя скоробежек, иначе говоря, скороходов, курьеров. Одевали их в легкие куртки с цветными яркими лентами на обшлагах; на головах же у них красовались шапочки с разноцветными перьями: такое яркое, стремительно продвигавшееся пятно можно было частенько увидеть на обочине дороги, а то и на пешеходной тропке. Лошади имелись в достатке не у всех помещиков — да и стоили дорого, а скоробежек кормили легко — вернее, держали впроголодь, чтобы резвее бегали. Господа использовали их как почтальонов и гонцов, отправляя с разными поручениями в соседние усадьбы.

Один такой скоробежка и лежал сейчас в траве, и его нарядная курточка была сплошь залита кровью из разрубленного плеча — удар сабли почти отделил руку от туловища.

— С коня рубанули, — определил Вайда.

Князь кивнул. Их, бывалых вояк, не смущал вид крови, да и Елизавета многое повидала в жизни. Но тут вдруг все заметили, что дети рядом. Татьяна, запыхавшись, подбежала, молча схватила их за руки и повлекла к карете; но Маша с Алешей уперлись; Алешка даже повалился на траву, вырываясь из Татьяниных сильных рук, — тоже молчком, не издавая ни звука.

— Оставь их, — тихо молвила матушка. — Что ж теперь… — Она быстро перекрестилась, попыталась закрыть мертвому глаза, но он уже окоченел; тогда она достала две медные монетки и положила их на полуопущенные веки.

Все принялись креститься; дети, понукаемые Татьяною, опустились на колени, шепча молитву. Только князь задумчиво смотрел на мертвого; потом вдруг наклонился, сунул руку под его окровавленную куртку и вытащил — Маше показалось, какой-то лоскут, пропитанный кровью, но то была четвертушка — ни слова, ни буквы не прочесть!

— Это батюшкин скоробежка! — воскликнул князь Алексей. — Цвета его ливрей. Как это я сразу не догадался? А вот и письмо, что он нес. Батюшка его послал… куда? к кому? — Он настороженно осмотрелся. — Уж не нас ли велел перехватить в дороге? Не зря же бедняга бежал по обочине…

— Ну что ты, друг мой, — возразила Елизавета, — ежели что спешное, батюшка бы верхового к нам послал!

— Так-то оно так, — задумчиво кивнул отец, — а все ж куда-то поспешал этот несчастный.

— Дозвольте слово молвить, — вмешался Вайда. — Иной раз пеший скорее конного до места доберется, потому как в степи ему схорониться легче: упал за куст — опасность и пронеслась мимо.

— Однако ж он не схоронился. Да и таким фазаном разоделся, разве что слепой его в зеленях не приметит, — возразил князь.

Его задумчивый взгляд словно бы летел над лугом — и вдруг остановился, сделался пристальным и цепким. Голубые глаза сощурились, худое лицо посуровело.

Все разом обернулись.

Поодаль в просторную луговину мыском вдавалась дубовая рощица, и сейчас из нее выехала ватага верховых.

Даже на расстоянии было видно, что это — не регулярный отряд, а и впрямь — ватага: одеты с бору по сосенке, вооружены кто чем, вдобавок нестройно горланили песню, перемежая ее криками и хохотом.

Вдруг один из всадников вскинул руку — ватага замерла, вперившись в карету, а затем со свистом и улюлюканьем ринулась вперед.

Но князь спохватился на мгновение раньше. Одной рукой он подхватил сына, другой тащил Машу. Вайда увлекал за собою женщин.

Отец забросил детей в карету, выхватил из-под сиденья шкатулку с заряженными пистолетами и сунул их за пояс, к которому — Маша и не заметила, как и когда, — уже успел пристегнуть саблю.

— Алексей!.. — отчаянно выкрикнула Елизавета, хватаясь за его стремя; князь уже сидел в седле, но на миг склонился, притянул к себе жену — и тотчас опустил ее на землю; и конь его понесся по полю навстречу всадникам.

— Вайда! Я их задержу, а ты к батюшке всех в целости доставь! — донесся до них голос князя, потонувший в Алешкином отчаянном реве.

Но суровый Вайда, сунувшись в карету, бесцеремонно отвесил княжичу оплеуху — и тот смолк, словно подавился от изумления.

— Вайда!.. — простонала Елизавета, заламывая руки.

Единственный глаз старого цыгана блеснул в ответ:

— Ништо, милая! Сам знаю!

В одно мгновение он вытащил из-под кучерского сиденья еще два пистолета и саблю, отвязал запасную лошадку, вскочил в седло, успев еще приобнять и Татьяну, и Елизавету. Потом крикнул:

— Гоните что есть мочи! — и, ударив лошадь каблуками, припал к гриве вслед князю.

Дети переглянулись. Все произошло так быстро, что они даже испугаться толком не успели.

В карету заглянула матушка — в ее серых глазах мерцали непролитые слезы, — торопливо перекрестила детей и велела:

— Крепче держитесь!

Потом захлопнула дверцу и вскочила на козлы, где уже теребила вожжи Татьяна.

— Ну какой из Татьяны кучер, — пренебрежительно сказал Алешка, вмиг забывший о слезах. — Дали бы мне — я бы показал…

Его прервал пронзительный свист… нет, не свист даже, а некий звук, в коем слились воедино и свист, и вой, и улюлюканье — дикий, истошный звук! Кони тотчас рванули с места, рванули так, что дети повалились на пол.

Маша подхватила брата — не ушибся ли? — но он только хохотал, закатывался.

— Вот тебе, — усмехнулась и она, — а ты говорил, не сможет, мол, Татьяна.

Алешка выскользнул из ее объятий и высунулся из окна, но тут же повернул к сестре ошалелое от восторга лицо:

— Я же говорил! Я же говорил! Это не Татьяна, а матушка!