Русь книжная - Алексей Глухов

Широта замысла сообщила спокойствие и неторопливость рассказу летописца, гармонию и твердость его суждениям, художественное единство и монументальность всему произведению в целом».

В «Повесть» включены также географические и этнографические сведения, отрывки из песен и былин, сказаний и легенд. Одну из них поэтически воспроизвел А. С. Пушкин. Это замечательная «Песнь о вещем Олеге». Легенда помещена в летописи под 912 годом, начинается она словами: «И жил Олег, княжа в Киеве, мир имел со всеми странами. И пришла осень, и вспомнил Олег коня своего, которого когда-то поставил кормить, решив никогда на него не садиться. Ибо когда-то спрашивал он волхвов и кудесников: „От чего мне умереть?“. И сказал ему один кудесник: „Князь! Коня любишь и ездишь на нем, — от него тебе и умереть!“».

Ученый прошлого века К. П. Бестужев-Рюмин определил «Повесть» как архив, «в котором хранятся следы погибших для нас произведений первоначальной литературы».

Осведомленность Нестора, его ссылка на многочисленные источники позволяют думать, что многие из этих источников находились в библиотеке монастыря.

Не могут не поражать воображения данные о широком (в смысле географическом) распространении культуры на Руси. Летописи с документальной достоверностью свидетельствуют: не в одном Киеве и Новгороде жили любители книг. В первой половине XI века упоминается училище в Курске (Лаврентьевская летопись). Училище было и в Полоцке, при женском монастыре, основанном княгиней Ефросиньей (XII век). Она же «наченше писати своими руками». В первой половине XIII века Симон, епископ владимирский, утверждал, что собрание его книг сохранялось еще в Печорском монастыре. Ростовский епископ Кирилл (начало XIII века) славился и своим богатством, и книгами. А Владимир Василькович Волынский, «книжник великий и философ, акого же не бысть во всей земли», сам переписывал тексты.

Историк Татищев приходит к выводу, что еще в древнейший период училища были в Галиче, во Владимире Волынском, в Смоленске, где при Романе Ростовском преподавали греческий и латинский. Перечисляет он и ряд библиотек. У Константина, сына Всеволода Большое Гнездо, книжная коллекция насчитывала 1000 томов! Константин организовал училище, которое впоследствии стали называть Григорьевским затвором; при княжеском дворе жили монахи, занимавшиеся переводом с иностранных языков и перепиской книг. Среди ученых в обычае были споры и диспуты.

Библиотека после смерти Константина перешла к училищу. Здесь позже получил образование Стефан Пермский, выдающийся просветитель, и его друг Епифаний, прозванный за свою ученость Премудрым…

Есть в летописи такие строчки: в церквах «клети исполнены книгами», в кельях монастырских «ничего не видно, кроме икон и книг». В каждом боярском тереме — «крестовая палата», в ней под образами — книги.

Об этом же — о широком распространении культуры — свидетельствует и свод произведений рязанской литературы, который составлялся при церкви Николы в городе Заразске. [4] В составе этого свода, в течение столетий расходившегося по всей Руси во множестве списков, дошла до нас знаменитая «Повесть о разорении Рязани Батыем».

Маленький городок, который и в летописях-то прежде не фигурировал, выдвинул из своей среды выдающегося писателя, чье творчество отличалось большой трагической силой и высокими художественными достоинствами.

Созданная не позже середины XIII века, «Повесть» освещает подлинные события: поражение рязанского войска в битве с монголами, разгром Рязани. Вместе с тем автор использовал и фольклорные элементы. Это, например, рассказ о Федоре, погибшем в ставке Батыя, и о смерти его жены Евпраксии, которая с малолетним сыном Иваном в отчаянии бросилась с высокого терема и «заразилась» до смерти (отсюда и Заразск). Фольклорный характер носит и вторая часть — о богатыре Евпатии Коловрате. Эпическим стилем описано сражение, когда один бился с тысячей, а два — с тьмою. Затем — потрясающая картина уничтожения города и его жителей. Трагедия подчеркивается лаконизмом повествования: «И взяли град Рязань месяца декабря в 21 день. И пришли в церковь соборную пресвятой Богородицы, и великую княгиню Агриппину, мать великого князи, со снохами и прочими княгинями посекли мечами, а епископа и священников огню предали — во святой церкви пожгли, а иные многие от оружия пали. И во граде много людей, и жен, и детей мечами посекли, а других в реке потопили… и весь город пожгли, и всю красоту прославленную, и богатство рязанское… И не осталось во граде ни одного живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили».

Автор любит свою землю, ее людей, воинов, ему кровно близки страдания рязанцев. Но «Повесть» насыщена и общерусским патриотизмом, недаром ее передавали от поколения к поколению. Жила она в памяти народной и в устной редакции.

Литературоведы полагают, что, работая над «Песнью о Евпатии Коловрате», Сергей Есенин, наряду с «Повестью», использовал народно-исторические рассказы, легенды, предания, которые мог слышать в родном рязанском краю. Любопытно, что Есенин демократизирует образ героя: у него он не княжеский дружинник, а человек из народа, кузнец-силач, который встал на защиту «Зарайской сторонушки».

Кстати, «Повесть о разорении Рязани Батыем» вдохновила многих мастеров слова. В. Веневитинов написал поэму «Евпраксия», Л. Мей — «Песнь про боярина Евпатия Коловрата», П. Радимов — «Княгиня Евпраксия». О тех же событиях упоминается и в прозе: В. Ян — «Батый», В. Ерохин — «Евпатии Коловрат», Ю. Вронский — «Злой город», а также некоторые другие.

Сама «Повесть» переведена на многие языки мира.

В конце ее есть разъяснение: «Сие написа Еустафей вторый Еустафьев сын Корсункова на память последнему роди своему». Автор, как предполагают исследователи, сам пережил все ужасы монгольского нашествия.

Завершается «Повесть» восторженной похвалой людям, погибшим за свою землю. «С точки зрения литературной отделки, тонкости литературного рисунка, — замечает Д. С. Лихачев, — похвала эта своего рода образцовое произведение, „шедевр“, какой средневековые ремесленники обязаны были выполнять перед вступлением в цех для доказательства своего мастерства. Ее сжатость, отточенность формулировок, ритм синтаксических оборотов, напоминающий повторяемость орнаментальных мотивов, позволяет сравнивать ее с произведениями столь развитого на Рязани ювелирного искусства. Стилистическая выделка этой краткой похвалы доведена до медальонной ценности».

Таким образом, Евстафий из церкви Николы Заразского — выдающийся писатель средневековья. Но чтобы стать им, требовалась хорошая литературная подготовка. По всей вероятности, он был знаком с древнерусской письменностью, знал «Повесть временных лет», читал «Слово о полку Игореве», имел в своем распоряжении и рязанскую летопись, и княжеский рязанский поминальник… И главное — Евстафий хорошо знал народные предания, которые определили идейную направленность его «Повести».

Значит, в маленьком городке у него были под рукой необходимые источники, были условия для работы, были материалы для письма. Трудно представить весь объем книжного собрания при церкви Николы в Зарайске XIII века. Но что такое собрание существовало — не вызывает никакого сомнения.

Советский историк Б. В. Сапунов считает, что за период XI–XIII веков на Руси накопилось не менее 85 тысяч одних только церковных книг, а «общее количество книг, бывших в обращении в Древнерусском государстве с X века по 1240 год, должно исчисляться порядком сотен тысяч единиц». Это лишний раз подтверждает мысль, что церковь собирала и сберегала прежде всего богослужебные труды для воспитания паствы в духе православия. Что касается литературы демократической, создававшейся с XI века горожанами, ремесленниками и торговцами, то она сохранилась и дошла до нас по чистой случайности…

Подсчитано и число грамотных людей того времени. По мнению Сапунова, не менее двух процентов населения страны владело грамотой, а это приблизительно сто тысяч человек. Вспомним, что при правлении Екатерины II один грамотный приходился на восемьсот человек.

Но в Древней Руси не только эти два процента людей были знакомы с книжностью, с произведениями литературы. Надо помнить, что книги еще и слушались. Тогда были даже специальные чтецы, для которых чтение вслух стало профессией. Сборник «Златая цепь» перечисляет тех «вежей» (знающих), которых можно противопоставить «невежам»: «дьяк или чтец, или чернец, или ерей». Слушали книги в теремах, в городских домах, в монастырях. В житии Антония Сийского сказано: «На трапезе бывает утешение братии великое и чтем житие преподобного».