Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке - Роберт Кормер

Бакалейщик открыл выдвижной ящик под кассовым аппаратом и извлек оттуда лист бумаги. Он разложил его на клавишах аппарата и подозвал к себе Генри, чтобы тот посмотрел.

На листе бумаги был черно-белый рисунок каменного памятника, и надпись «Эдвард Кассавант» красовалась в основании причудливыми буквами. Над именем были бейсбольная бита и мяч, возложенные на камень, бита была расположена вертикально, как Генри и предполагал, а мяч был в полете и расплющивался об нее, словно настоящий мяч о настоящую биту.

В горле у Генри застрял тугой комок. У него не нашлось слов, чтобы описать такую красоту. Он неохотно оторвал глаза от эскиза, чтобы с благодарностью посмотреть на бакалейщика.

Затем он, мрачно размышляя, отвел взгляд в сторону: «Можем ли мы себе позволить такой памятник?»

— Неплохо, как ты думаешь? — спросил бакалейщик.

Генри услышал в голосе бакалейщика какое-то рвение, то, что он никогда не слышал от него прежде. Ему было неудобно, поскольку мистер Хирстон ждал его реакции. Его глаза словно приклеились к Генри. Это был мистер Хирстон, которому прежде он никогда еще не перечил.

— Красиво, — сказал Генри, слово было неподходящим. — Но во что это нам обойдется?

Мистер Хаирстон пожал плечами и раскрыл свою бухгалтерскую книгу. Он снова занялся своими доходами и расходами, он что-то изучал, словно искал ошибку, которую он где-то допустил. Он что-то бормотал, Генри не мог уловить, что.

— Я не думаю, что мы сможем себе это позволить, такой памятник, — сказал неохотно Генри, расправляя набросок на кассовом аппарате.

Мистер Хирстон посмотрел на него, кашлянул, прочистил горло, и сказал:

— Возможно, мы над этим поработаем…

Генри собрался отвернуться, когда ответ мистера Хирстона хлестнул его, подобно движку «молнии». Хлестнул — было точным словом. Не было ни грома, ни шторма, только: «Возможно, мы над этим поработаем…»

И тогда, обращаясь к Генри с тем самым еле различимым для него мягким выражением, мистер Хирстон сказал:

— Посмотрим.

Волшебное слово: Посмотрим. Отец и мать так говорили, когда не хотели сразу же дать ответ на поставленный им вопрос. «Посмотрим» означает ни да, ни нет. Но в этой стране «возможно» и «должно быть» всегда означает «возможно». «Посмотрим» — это было словом надежды, дышащим далеким «да».

Генри сумел сохранить спокойствие, отчищая масляное пятно, сопротивляясь порыву крика или танца. Он собирался попросить у мистера Хирстона этот эскиз, чтобы показать его матери, когда бакалейщик сказал:

— Ладно тебе, — его лицо снова налилось привычным уксусом. — У меня наверху остывает ужин. Она — ужасный повар, моя жена, но еда не слишком отвратительна на вкус, если еще не остыла…

По дороге домой Генри решил не говорить матери об эскизе, только когда «посмотрим» превратится в «да», чтобы не разочаровать ее, если из этого ничего не получится.

Дома он увидел мать. Она сидела в комнате. На ней было ее лучшее синее платье, на ногах белые туфли на высоких каблуках, а на голове белая соломенная шляпа. Отец также был одет в его серый выходной костюм с красным галстуком, напоминающим кровавый подтек на его белой рубашке. Но это было в не воскресенье, а в четверг, и Генри показалось, что земля внезапно сошла со своей орбиты.

— Мы куда-нибудь идем? — с опаской спросил он, потому что губы матери своими линиями говорили о чем-то мрачном. Яркая помада резко контрастировала с бледной кожей на ее лице.

— Твой отец ложится в больницу, — сказала она.

«В сумасшедший дом?» — хотел спросить он, вспомнив, как его дразнил Джеки Антонелли. Но вместо этого он спросил:

— Там ему чем-нибудь помогут?

— Я надеюсь, — сказала она. — Пожалуйста, не расстраивайся, Генри, для него это лучше.

— В какую больницу? — спросил Генри, понизив голос, боясь того, что его отец мог бы его услышать, потому что сидел за столом лишь в нескольких футах от него. Он должен был знать, в какую.

— Не в такую, как по следующему адресу, — сказала она, почувствовав его опасения. — В обычную больницу, но имеющую отделение, для таких людей, как твой отец, нуждающихся в особой помощи.

— Все будет хорошо, Генри, — сказал отец. — Слушайся маму.

— То, что ты должен помнить, Генри, так это то, что я тебе говорила: его печаль — это болезнь, и есть лекарства, чтобы ее победить.

— Разве он не может лечиться дома? — спросил Генри, ненавидя свои мысли об отце и о специальном отделении больницы.

— Неплохо бы, но он нуждается больше, чем в лекарствах, чем просто в пилюлях, которые ему нужны, — сказала мать. И было видно, что ей трудно об этом говорить. Она изо всех сил стала тискать свой белый кошелек.

— Что еще ему нужно? — спросил Генри. Ему нужна была правда. Он боялся тайн, хотя и правды тоже, и еще в этот момент он боялся поднять на отца глаза.

— Терапия.

Зловещее слово, несущее в себе гром, колдовство и угрозу.

— Что это такое, терапия? — спросил он.

— Это то, что поможет вывести твоего отца из печали, — сказала она, и ее голос стал мягче. — Не волнуйся об этом, Генри. Это лишь ему на пользу, — …ему на пользу. Были еще какие-то зловещие слова — те, что употребляла мать, когда она рассказывала о том, что ему нужно пройти, о каких-то неприятных процедурах, о циклах уколов, и все это только ему на пользу.

— Это будет дорого стоить?

— Мы справимся, — сказала она. — Я посмотрю, смогу ли я какое-то время работать в две смены…

С улицы донесся автомобильный клаксон.

— Такси, — сказал отец.

— А где находится больница? — почти в панике спросил Генри. — Мы сможем его навещать?

Его отец посмотрел на мать.

— Это здесь, в Викбурге, в южной части, — сказала она. — Мы сможем туда ездить на автобусе, чтобы посещать его, но сейчас лучше всего ехать на такси, чтобы въехать прямо во двор больницы.

Отец подошел к Генри и поцеловал его в лоб. Его губы были холодны.

— Не обижай маму, — пробормотал он.

Когда они уехали, Генри начал бомбардировать кулаками диван. Это было лучше, чем плакать. И, вдобавок ко всему, он еще и заплакал.

На следующий день, когда Генри явился на работу, бакалейщик не обратил на него внимания. Генри поприветствовал его своим обычным «Хай, мистер Хирстон, как поживаете?», но тот, пялясь в окно, просто что-то буркнул в ответ.

Генри начал работу — ту, про которую ему не нужно было напоминать: мойку полов, раскладку фруктов и овощей, нарушенную утренними покупателями, распаковку шести коробок супа «Кампбелл», разгруженного на заднем дворе. Во время разгрузки грузовика он поглядывал на лестницу в ожидании Дорис, но она так и не появилась.

Генри старался не думать об отце в больнице. «Думай об эскизе», — сказал он себе. — «И покажет ли мистер Хирстон тебе его снова». Когда хозяйственные работы были закончены, Генри стал посматривать на мистера Хирстона. Как и всегда, если не было покупателей, то тот нес свою бессменную вахту у окна, как обычно, бормоча свои кислые комментарии, адресованные прохожим.

В полдень, когда покупателей было немного, мистер Хирстон мог исчезнуть за дверью холодильника, где отбивал пласты говядины в бифштексы или перемалывал мясные отходы для гамбургеров. Генри ждал случая, чтобы украдкой открыть выдвижной ящик под кассовым аппаратом и еще раз посмотреть на эскиз. Бакалейщик упрямо торчал у окна, хотя день постепенно стал переливаться в вечер.

Генри украдкой заглянул в холодильник, и был рад, что остался только фунт или два гамбургеров. Он надеялся, что появится миссис Карсон. Она всегда покупала, по крайней мере, три фунта для ее большой семьи. Когда он чистил полки у входной двери, то с надеждой поглядывал на дверь, когда входили покупатели, но госпожа Карсон все не появлялась.

Наконец, мистер Хирстон коснулся плеча Генри: «Гамбургеры», — сказал он, кивая на холодильник. — «Позовешь меня», — что, конечно же, означало, что Генри должен был окликнуть бакалейщика, когда кто-нибудь из покупателей зайдет в магазин — негласный закон, от которого мистер Хирстон никогда не отступал.

Генри был занят метлой. Для него до сих пор оставалось загадкой, откуда изо дня в день берется пыль. Он мел, постепенно приближаясь к кассовому аппарату, делая остановки и поглядывая на холодильник, обрадовавшись тому, что бакалейщик не сразу сможет его разглядеть, если внезапно появится из-за него.

Генри замер в сладкой агонии, ожидая момент, когда его глаза снова будут упиваться изображением на этом эскизе, но его терзала вина за его намерения за спиной у бакалейщика. А что, если войдет покупатель, и в это же время мистер Хирстон появится из-за двери холодильника? Он помнил, что в этом ящике также лежала и бухгалтерская книга, а также всякие другие мелочи, и мистер Хирстон вероятно должен помнить, куда и как он положил эскиз. Но его тянуло неудержимое желание еще раз увидеть изображение будущего памятника на могиле Эдди.