Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке - Роберт Кормер

С того дня, как была разрушена деревня старика, Генри избегал улицы, ведущей мимо бакалейного магазина, и не приближался к центру художественного творчества. Он также проявлял осторожность во избежание встречи со стариком в восемь утра и под вечер.

Он просматривал газеты. Его интересовало что-либо о выставке в здании муниципалитета или о разрушенной деревне. Но в газетах об этом ничего не попадалось.

Кошмары больше не снились, но он иногда просыпался от странного звука в его спальне и понимал, что этот звук был его собственным криком.

Он начал наблюдать за задним двором бакалейного магазина в надежде ненадолго повидать Дорис. Иногда, на веранде второго этажа появлялась женщина, которая развешивала на веревках одежду или обметала щеткой перила, отправляя вниз буруны пыли.

Наконец, он увидел Дорис, сошедшую вниз по лестнице. Она, как обычно, шла на ощупь. В ее руках были взятые в библиотеке книги.

Он подождал, пока она не завернула в переулок, затем он возник прямо перед ней.

Увидев его, она испугалась и отвернулась в сторону.

— У тебя все хорошо? — спросила она шепотом, несмотря на то, что уже была далеко за пределами магазина.

— Я оставил работу, — ответил он.

— Он сказал, что это он уволил тебя.

Генри закачал головой:

— Не верь ему. Я знаю, что он — твой отец, но он…

— Какой? — спросила она. — Кто он? — в ее словах сквозило любопытство. Она хотела знать наперед, словно она впервые что-то о нем должна была услышать.

Генри избежал слова, которое ему хотелось бы использовать. Смог ли бы он сказать ей, что ее отец — подлец и негодяй?

— Твой отец — слабак, Дорис, — сказал он. — И он многого боится. Ты должна противостоять ему. Не позволяй больше ему называть тебя неуклюжей, и причинять тебе вред.

Она отступила шаг назад и с опаской посмотрела через его плечо, и он знал, что ей нужно было увидеть — не следует ли за ней ее отец.

— Он заставил меня совершить один скверный поступок, Дорис, — сказал он. — Я не хотел этого делать, но сделал. И тогда за это он пообещал мне вознаграждение, но я от него отказался.

Он видел, что его слова для нее ничего не значили, и знал, что мог бы признаться ей, кому-либо еще или даже священнику в том, что действительно произошло с ним той ночью.

— Главное, что я смог противостоять ему, — сказал он. — И он ничего не смог бы с этим поделать. Ничего. И ты, Дорис, тоже не должна ему уступать.

— Он — мой отец, — сказала она, ужасаясь этой простой правде.

И он знал, что ему нужно было делать. Даже не смотря на то, что переезжал в другой город, он мог помочь ей. Ему только нужно будет вернуться, когда сможет, независимо оттого, как это будет далеко, чтобы просто увидеть ее. Он не знал — как, но был уверен, что у него получится.

— Я должна идти, — сказала она. — Он ждет, когда я вернусь и помогу ему в магазине. Он сходит с ума, если меня слишком долго нет.

— Мы переезжаем, Дорис. Обратно во Френчтаун.

В ее глазах что-то вспыхнуло. Горе или сожаление? Он не смог точно определить.

— Я еще вернусь, и мы увидимся, — сказал он. — Возможно, мы сможем встретиться в библиотеке.

Она смотрела на него еще какое-то время, казалось, собираясь еще что-то сказать, затем подняла руку и дрожащим пальцем коснулась его щеки.

— Спасибо, — прошептала она, затем поспешно удалилась, почти бегом.

— Я еще вернусь, — крикнул он ей вслед, когда она исчезала за углом.

Его охватило почти невыносимое одиночество.

Наконец он набрался храбрости и направился к центру художественного творчества, чтобы попрощаться. Глубоко набрав воздух, он открыл дверь. Джордж Грэхем поприветствовал его веселым криком.

— Рад видеть тебя, Генри. Где ты был?

Генри кинул быстрый взгляд на стол мистера Левина и был рад увидеть старика, занятого работой. Его руки, как обычно, двигались изящно. Стол был отремонтирован. Деревня распростерлась перед ним, но она была реже, чем прежде. Дома были еще не все, и между ними было немноголюдно. Старик поднял глаза и улыбнулся ему сияющей улыбкой.

— Ты слышал, что произошло? — спросил гигант. Он деликатно положил руку на плечо Генри прежде, чем тот смог бы ответить. — Кто-то из хулиганов, вероятно из тех, что собираются в конце улицы, ворвался в помещение и разгромил деревню мистера Левина, но, должно быть, их что-то отпугнуло. Они не закончили свое дело — не успели навредить другим столам…

— Бедный мистер Левин, — сказал Генри, боясь того, что его глаза могут выдать его вину.

— Посмотри на него, пропащая душа, — сказал гигант. — Он снова только начал. И ничто не сможет его остановить. Выставка отложена, возможно, до Святок, — тщательно изучив Генри с его большой высоты, он сказал. — Мы скучали по тебе, Генри. Все ли у тебя хорошо, с твоей семьей?

— Мы переезжаем назад, во Френчтаун, — сказал он.

Гигант перевел новость мистеру Левину, который посадил Генри к себе на колени и обнял его. Они вдвоем еще долго сидели в обнимку.

— Подожди, — сказал старик, открывая свой черный портфель. Он извлек оттуда маленькую фигурку и вложил ее в руку Генри. Генри узнал себя, свою синюю рубашку, взъерошенные волосы, которые невозможно было уложить в пробор. Он разглядывал большую улыбку на крошечном деревянном лице. Генри Кассавант — три дюйма высотой, но улыбчивый и крепкий. Он сохранит эту фигурку на всю оставшуюся жизнь, будет иногда смотреть на нее и вспоминать это лето, и каждый раз к нему будет возвращаться улыбка.

В первый же вечер, когда они вернулись во Френчтаун, он долго рылся в привезенных из Викбургской квартиры вещах, пока не нашел то, что искал. Генри вышел из дома и сразу же направился на кладбище прихода Святого Джуда. Смеркалось, опустился густой туман. Он воткнул в мягкую землю могилы Эдди бейсбольную биту, и рядом с тем местом, куда она воткнулась, положил истертый и помятый мяч. Он отступил назад, чтобы полюбоваться результатом своего творчества. Он не знал, как долго здесь пробудут мяч и бита, пока их кто-нибудь не заберет с собой, но на данный момент, в этот вечер, у Эдди был памятник.

Он стал на колени и начал молиться. Он молился об отце и о матери, о душе Эдди, если она все еще была в чистилище, о Дорис и о старике, и еще о гиганте. Когда он шептал: «…сохрани нас от Лукавого. Во имя отца и сына…» — то подумал о бакалейщике. Он сделал то, чего еще никогда не делал прежде — помолился о мистере Хирстоне. «…отпусти ему его грехи», — шептал он. — «…и мне мои тоже…»

Он продолжал стоять на коленях. Сумрак сгустился и перешел в ночь, принеся с собой холод. Голые руки Генри озябли. И свет появившейся из-за облаков луны упал прямо на мяч и бейсбольную биту.