Укрощение - Камилла Лэкберг

Чувство вины преследовало женщину, как постоянная тошнота, и каждую ночь она лежала без сна, снова вспоминая то, что произошло, и оценивая свои мотивы. Но даже в те моменты, когда ей хотелось все себе простить, она не могла понять, что привело ее в постель к другому мужчине. Ведь она любит Дана — и тем не менее целовала другого, позволяла другому прикасаться к ее телу…

Неужели ее самооценка настолько упала, неужели так сильна оказалась потребность в хорошем отношении, что она поверила — руки и губы другого мужчины дадут ей что-то, чего не может дать Дан? Анна сама этого не понимала, так как же Дан сможет понять ее? Сам он — воплощение стабильности и полной лояльности. Говорят, что чужая душа — потемки, однако она точно знала, что Дан никогда бы ей не изменил. Он никогда не прикоснулся бы к другой женщине. Его единственное желание — любить ее.

После первого гнева жестокие слова сменились тем, что оказалось куда хуже, — молчанием. Тяжелым, удушливым молчанием. Супруги обходили друг друга, как два раненых зверя, а Эмма, Адриан и дочери Дана стали заложниками в собственном доме.

Мечты Анны о том, чтобы открыть собственное дело и заниматься декором и интерьерным дизайном, умерли в тот момент, когда любимый с упреком посмотрел на нее. Это был последний раз, когда он смотрел ей в глаза, а теперь Дан даже не мог заставить себя взглянуть на нее. Когда ему приходилось обращаться к ней — если речь шла о детях или о чем-то совсем банальном, вроде просьбы передать ему соль за столом, он бормотал слова, глядя в пол. А его жене хотелось закричать, встряхнуть его, заставить посмотреть на нее, но она не решалась этого сделать. Так что и она не поднимала глаз, но не от боли, а от стыда.

Дети, разумеется, не понимали до конца, что случилось. Понимать не понимали, но страдали от всего происходящего. Каждый день они бродили в молчании, пытаясь делать вид, что все как всегда. Однако хозяйка дома давно не слышала их смеха…

Сердце ее разрывалось от раскаяния. Анна наклонилась вперед, уронила голову на корзину с бельем и разрыдалась.

Значит, вот где все это происходило. Эрика осторожно вошла в дом, который, казалось, готов был в любую минуту развалиться. Он стоял пустой, заброшенный, открытый всем ветрам и дождям, и теперь уже мало что напоминало о том, что здесь когда-то жила семья с детьми.

Писательница пригнулась, проходя под свисающей с потолка доской. Под подошвами ее зимних ботинок хрустели осколки стекла. На первом этаже не уцелело ни одно окно, а на полу и стенах виднелись отчетливые следы пребывания случайных гостей. Надписи — обрывки слов и ругательства, часто написанные с ошибками. Те, кто рисует граффити на стенах чужих заброшенных построек, редко демонстрирует высокую степень образованности. По всему дому валялись пустые банки из-под пива, а рядом с расстеленным на полу одеялом, от вида которого Эрику чуть не вытошнило, валялась упаковка от презервативов. В дом намело снегу: он лежал тут и там небольшими сугробами.

Казалось, здание было пронизано чувством одиночества и нищеты, и Фальк достала фотографии, лежавшие в папке у нее в сумке, чтобы постараться увидеть нечто другое. На снимках был совсем другой дом — обитаемый, с мебелью, где жили люди. Однако женщина невольно вздрогнула, потому что на фотографии были видны и следы трагедии. Она огляделась. Да, до сих пор можно разглядеть большое пятно крови на полу. И четыре отметины от ножек дивана, стоявшего рядом. Снова посмотрев на старые фотографии, Эрика постаралась сориентироваться. Постепенно она начала видеть перед собой гостиную — диван, журнальный столик, кресло в углу, телевизор на тумбочке, торшер слева от кресла… Как будто все предметы, населявшие комнату, материализовались у нее перед глазами.

Видела она перед собой и изуродованный труп Владека — большое, мускулистое тело, полулежащее на диване. Открытый алый разрез у него на шее, следы ударов ножа на груди, глаза, обращенные в потолок… И кровь, образовавшую лужу на полу.

На снимках, сделанных полицейскими сразу после убийства, взгляд у Лайлы был совершенно пустым. На джемпере спереди виднелись пятна крови, на лице тоже была кровь… Длинные светлые волосы свисали прядями у лица. Она казалась такой молоденькой! Совсем не похожа на ту женщину, которая теперь отбывает пожизненное наказание.

Дело не вызвало никаких разнотолков. В нем была некая внутренняя логика, которую все в глубине души понимали. Однако Эрику не покидало ощущение, что тут что-то не так, и полгода назад она решила написать об этом. Обо всем случившемся здесь она слышала еще с детским лет — об убийстве Владека и о кошмарных тайнах этой семьи. История «Дома ужасов» входила в местный набор страшных историй и с годами все больше превращалась в легенду. Заброшенное здание было тем местом, о котором дети говорили шепотом — дом с привидениями, которым можно было напугать друзей, куда ходили, чтобы доказать свою смелость и бросить вызов злу, притаившемуся, казалось, в самих стенах.

Фальк повернулась спиной к бывшей гостиной. Пора обследовать второй этаж. От холода, царившего в доме, руки и ноги у нее заледенели, так что она попрыгала на месте, чтобы согреться, прежде чем подняться по лестнице наверх. Каждый раз, прежде чем встать на ступеньку, женщина пробовала ее ногой — выдержит ли? Она никому не сказала, что собирается сюда, и ей совершенно не улыбалась перспектива наступить на гнилую доску, провалиться на первый этаж и сломать себе позвоночник.

Ступеньки выдержали, однако она продолжала проявлять осторожность, ступая по второму этажу. Доски задумчиво скрипели у нее под ногами, но казались прочными, так что писательница решительным шагом двинулась вперед, продолжая оглядываться по сторонам. Дом был маленьким: на втором этаже оказалось только три комнаты и крошечный холл. Прямо над гостиной располагалась большая спальня, когда-то принадлежавшая Владеку и Лайле. Мебель была увезена или украдена, и в комнате остались лишь рваные грязные занавески. Здесь тоже валялись пивные банки, а грязный матрас на полу наводил на мысль, что кто-то либо ночевал тут, либо использовал дом для любовных утех вдали от пристальных родительских глаз.

Прищурившись, Эрика попыталась представить себе эту комнату в прошлом — такой, какой она была на старых фотографиях. Оранжевый ковер на полу, двуспальная кровать с деревянными спинками и постельное белье с большими зелеными цветами. Интерьер был выдержан в стиле 70-х годов, и, судя по снимкам, сделанным полицейскими после убийства, в ней поддерживались идеальная чистота и порядок. Впервые увидев эти снимки, Фальк очень удивилась — учитывая все то, что она тогда уже знала, ей представлялись, скорее, полный хаос, грязь и бедлам.

Выйдя из комнаты Лайлы и Владека, она зашла в другую, поменьше. Это была комната Петера. Писательница достала нужную фотографию из стоики, которую держала в руке. И его комната была чистой и прибранной, только постель осталась не застеленной. Комната была обставлена классически, а на стенах красовались обои с цирковыми мотивами. Веселые клоуны, слоны с разноцветными плюмажами, тюлень с красным мячиком на носу… Очень красивые обои для детской, и Эрика прекрасно понимала, почему родители выбрали именно такие узоры. Оторвав взгляд от фотографии, она оглядела комнату. Небольшие клочки обоев еще кое-где виднелись, но по большей части они отслоились или были закрашены граффити, а от коврового покрытия не осталось ничего, кроме следов клея на грязном деревянном полу. Полка, на которой стояли книжки и игрушки, исчезла, как и два стульчика возле невысокого столика — очень удобного для ребенка, чтобы сидеть и рисовать за ним. Кровати, стоявшей в углу слева от окна, тоже не было. Фальк поежилась. Стекла здесь, как и везде, были выбиты, и на полу танцевали занесенные в окно ветром снежинки.

Последнее помещение на втором этаже писательница сознательно оставила на конец. Это была комната Луизы. Она находилась рядом с комнатой Петера, и когда Эрика достала снимок, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы взять себя в руки. Если комната сына хозяев выглядела уютной и обжитой, комната его сестры напоминала тюремную камеру — каковой, по сути, и являлась. Женщина провела пальцем по большому засову, все еще висевшему на двери, хотя и едва державшемуся на двух винтах. Этот засов был установлен здесь, чтобы запирать дверь снаружи. Чтобы держать взаперти ребенка.

Держа перед собой фотографию, Эрика переступила порог — и почувствовала, как волосы на ее затылке встали дыбом. Здесь сохранилась какая-то жутковатая атмосфера, хотя Фальк и знала, что это игра воображения. Ни дома, ни комнаты не обладают способностью сохранять прошлое. Только знания о том, что происходило в этом доме, заставили ее испытать неприятное чувство, когда она вошла в комнату Луизы.