О чем поет ночная птица - Райдо Витич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Зеленина возникло ощущение, что он в детский сад попал и готовиться занять место нянечки. Но и это его не напрягло, даже любопытно стало — как это о ком-то заботится? Как он жил без этого?
Неполноценно, безответственно, вот как. В свое удовольствие, как лопух у дороги.
Любопытное открытие.
— Пирожное бери, — предложил. Вита взглядом по нему мазнула и головой мотнула:
— Не хочу.
И опять в чашку уткнулась, дуть на воду принялась да чаинки гонять ложкой. Увлеклась настолько, что видно о Руслане забыла.
— Вита? Виталия?
Ноль. «Пыф» в чашку и все.
— Девушка?! — позвал громче. Вита вздрогнула, так что стол качнулся, ложку выронила и с ужасом на Зеленина уставилась. Губы затряслись, в глазах слезы появились.
Руслан потерялся, не понимая, что такого сделал и что теперь делать.
А та носом шмыгнула, сообразила, кто перед ней и вздохнула тяжело, головой закачала:
— Ты что? Нельзя на людей кричать, — зашептала, будто страшную тайну открывала. — У нас же уши есть. У нас знаешь, какой слух? Острый. Его криком испортить можно. А еще у нас есть аура. Когда кричат, она резонирует и бьется о тело: бум-бум, как шарик о бортик. От этого потом болеешь.
Бред! — еле сдержал фырканье Рус.
— Извини, — бросил сухо. — Больше не буду.
Девушка словно не услышала. Ладонями чашку обхватила и заулыбалась в чай:
— Когда кричат — ничего не слышно, а тишина, она знаешь, как звучит? А паутинка в углу, а этот вот чай? Их только в тишине можно услышать. Каждая вещь шепчется, а когда вместе — такая музыка, что равной не найти. Так небеса звучат. Особенно ночью, когда тихо — тихо, можно услышать, как звезды звенят, шепчутся, а лучики, как струны.
Вита жмурилась, выдавая бред с очаровательным вдохновением. Руслан уже не слушал ее — просто смотрел.
Чечня. 95 год
Жека, новенький, совсем еще зеленый, два месяца как призванный, сидел у костерка и портил зрения, пытаясь что-то рассмотреть в книге.
— Что читаешь? — спросил Зеленин.
Парень вздрогнул. Совсем «хорошо». Это как же надо увлечься и чем, чтобы забыть об осторожности? Лейтенант вырвал книгу, глянул на обложку, отклоняя в сторону огня. Жека вытянулся, готовый ринуться за томиком, если его бросят в огонь.
Вот, придурок! — качнул головой Руслан и бросил книгу на землю.
— Нашел место и время стихи читать. Лучше б отдыхал, пока возможность есть.
— Я и так отдыхаю, товарищ старший лейтенант, — протянул дичливо, поднимая том.
— Жека у нас филолог, — хохотнул выступающий из темноты Кобра.
— Ничего смешного, — обиделся парень, на командира покосился, крепко прижав к груди книгу. Ну, просто запасная обойма! Фу, ты, молодь желторотая! — Товарищ лейтенант, хотите я вам прочту одно стихотворение?
— Поэт, блин, романтик, — хмыкнул Кобра, сплюнув в костерок и присел на камень. — Газеты лучше почитай.
— "Барт", да? — недобро сверкнул глазами Зеленин. — Читайте рядовой Белянин, что вы там хотели, — разрешил милостиво.
Парень покашлял и тихо начал декламировать, отрешенно поглядывая в огонь:
— "Разве бывает любовь без огня? Борьба без самозабвенья?
Огонь в тревогах каждого дня, в сердечных моих откровеньях.
Мы по-солдатски строго живем у волшебства на грани и
Очищаем себя огнем раскаяний и признаний.
Вот огненной лавы следы во льду,
Вот драма на форуме веры: то сердце было с умом не в ладу,
То чувства не знали меры"…
— Классно, — оценил Кобра.
К костерку подошли еще двое салаг и лейтенант Буслаев:
— Чего это у вас? Вечер чтения? Ну-ка, давай чего там дальше?! — уселся на кирпичи, выжидательно поглядывая снизу вверх на рядового. Жека помялся, косясь на своего командира и не узрев осуждения, прочел еще.
— "Пристрастья прежние истребя, мы вечным огнем согреты
И зорко вглядываемся в себя — в смешенье теней и света.
Тревожны и радостны в вышине огни костров легендарных.
Мы сами огонь, рождены в огне и веку за то благодарны.
Что в бесконечности новых лет всегда будет реять над нами
Бушующее как пламя, как высшей правды, как совести свет
Великое наше знамя."
— В точку, рядовой. Наше знамя и… короче… доблесть, огонь там… — сжал кулак, пытаясь жестом высказать то, что в слова не складывалось. — Мы победим! — закончил спитч Буслаев.
Рус насмешливо глянул на него и подкурил сигарету от уголька: стихи ему понравились и были действительно "в точку". Не поспоришь.
— Много стихов знаешь?
— Ну-у… достаточно. А что?
— Читай почаще. Вот такие. Важно это, Женя.
Парень кивнул, обрадованный пониманием.
— А я «Овода» читал, — к какому-то месту выдал Кобра.
— Про любовь что-нибудь знаешь? — несмело спросил салага. Лейтенанты дружно покосились на него, переглянулись и промолчали. Хотят славяне про любовь — пусть их. Все лучше, чем про убитых слушать, про зверства духоов и засады, подлянки местных, боевой «славе» "ночной птицы".
— Знаю, — неуверенно пожал плечами Белянин.
— Ну, так читай, — поторопил Буслаев.
— А… какие? Лирические…
— Любые! Сказано же — про любовь.
Парень крякнул, но спорить не стал.
— И сядь ты, чего как на трибуне! — дернул солдата за край робы.
Жека плюхнулся, поерзал и, вздохнул:
— Федерик Гарсия Лорка… Но оно длинное…
— Да давай ты уже! — рассердился Буслаев.
— Ага. Хм.
" В полночь, на край долины увел я жену чужую
Я думал она невинна…
То было ночью в Сант-Яго и, словно сговору ради
в округе огни погасли и замерцали цикады"…
— Это чего? — спросил кто-то в темноте. На него тут же зашикали.
— Не обращай внимания, не останавливайся, рядовой, — поторопил навостривший уши Буслаев. Кобра сигаретку достал, приготовившись внимательно прослушать историю про чужую жену.
— " Я… сонных грудей коснулся…
— Фига ссе!
— Так, еще кто-нибудь вякнет, низом до палатки полетит! — приподнялся лейтенант, грозно оповестив округу о репрессиях. И кивнул Белянину: продолжай, больше ремарок не будет.
— Ну… "Я сонных грудей коснулся последний проулок минув
И жарко они раскрылись кистями ночных жасминов.
А юбка, шурша крахмалом, в ушах звенела, дрожала
Как полог тугого шелка под сталью пяти кинжалов.
Врастая в безлунный сумрак ворчали деревья глухо
И дальним собачьим лаем за нами гналась округа…
За ежевикою сонной у тростникового плес
Я в белый песок впечатал ее смоляные косы"…
То ли Евгений умел читать стихи, то ли настроение у Руслана было в лузу — картинка живо рисовалась в воображении до запаха и звука. И до тоски захотелось оказаться на берегу песчаного плеса с девчонкой. И до отчаянья жалко, что не любил он еще так безумно, не встретил той, что сердце тронула так, чтобы брызги из глаз, чтобы до одури, до самозабвения вляпаться в нее и… забыть то дерьмо, через которое они проходят.
Он готов был поспорить — почти каждый пришедший на огонек послушать стихи забытого поэта, подумал тоже самое.
— "Об остальном как мужчине мне говорить не пристало
И я повторять не стану слова, что она мне шептала
В песчинках и поцелуях она ушла на рассвете…
Я вел себя как должно цыгану до смертного часа
Я дал ей кольцо на память и больше не стал встречаться
Помня обман той ночи у края речной долины.
Она ведь была замужней, а мне клялась, что невинна".
Тихо стало, так тихо, что показалось, уши заложило.
Минута, другая и Буслаев шумно выдохнул:
— Не понял, все что ли? — протянул разочарованно.
— Все, — пожал плечами Женя.
— Ну, блин! — фыркнул Кобра. — Я-то думал, а оно-то оказалось. Не-е, какая разница, не пойму: невинна, замужняя. Эх, мне бы любую, зажег бы как этот цыган!…
Зеленин встал и пошел к себе, в палатку. Знал, что разговоры о бабах будут длинными и перейдут на хавчик и ублюдков — боевиков. Дай солдату пять минут передышки и он обязательно начнет разговор о женщинах и пище, а потом уже о превратностях службы.
Руслан же не хотел слышать ни о том, ни о другом, ни о третьем. Смысл травить себя?
И очень пожалел потом, что оставил своих у костерка.
Разговор затянулся, как он и предполагал, а в три ночи "ночная птица" сняла Белянина.
Буслаев пережил его ровно на сутки.
Такой ненависти как к ночному снайперу, Зеленин не испытывал ни к кому. Добрался бы — зубами горло перегрыз, порвал бы как ротвейлер подстилку — в лоскутья.
А стихи Лорки запомнили и цитировали, приписывая строки погибшему Белянину…
— Ты очень красивая, — тихо сказал Руслан. Не может такая убивать, тогда еще подумал — не может. Потому что не должна, не правильно это.
А что в этой гребанной жизни вообще правильно?