Ходи осматриваясь - Вадим Григ

Уже через полчаса я был на Каланчевке и поднялся на четвертый этаж. Большая — даже слишком — полупустая приемная директора напоминала наспех оборудованный провинциальный выставочный зал: пара металлических книжных стендов по углам, на стене слева — стеллаж с альбомами разных форматов, повсюду репродукции картин отечественных мастеров в простеньких латунных багетах. Одинокий стол с боковой пристройкой под дюжину телефонов и модерновый ксерокс, наверное, чувствовали себя здесь довольно сиро и неуютно, точно случайные пришельцы из другого мира. Притулившаяся между ксероксом и телефонами полноватая матрона, уже в летах, лениво оторвала узкие глаза от толстенного гроссбуха и гортанно проговорила:

— Здравствуйте. Вам к кому?

Я узнал голос своей недавней собеседницы и, изобразив улыбку, назвал себя. Последовало восклицание непонятного характера: «О-ах!» Но я поспешил предотвратить извержение вопросов, готовых захлестнуть меня мощным потоком:

— Егиян у себя? Будьте любезны, доложите. Я буквально на минуту.

— Конечно, конечно, — захлебнулась она и поплыла к обитой черной кожей двери, забавно покачивая тяжелым задом и приговаривая: — Сейчас-сейчас. Он примет. Он свободен. Так ждал вашего звонка.

Дверь осталась приоткрытой, и я слышал ее приглушенный гортанный голос, потом раздался громкий тенорок: «Зови, зови!» Не дожидаясь, я уже шагнул за порог. Выйдя из-за стола, он семенил мне навстречу, выставив почти под прямым углом коротковатую пухлую руку.

Я был давно с ним знаком, и он мне всегда активно не нравился. Не нравился и по форме: полненький коротыш, метра полтора с гаком, узкий лоб, сплюснутый нос с растопыренными ноздрями, под плотным навесом встрепанных, мохнатых бровей — небольшие, совсем не армянские, маслянистые глаза, недобрые, как у бульдога. И по содержанию: не люблю хватких нуворишей, у которых мозги зашорены мошной. Раза два мне довелось близко с ним пообщаться, но в памяти остался лишь блестящий афоризм: «Удовольствия без денег не бывает». Говорят, особенно в министерских кругах, что он умен, деловит, энергичен. Не знаю. Если «умен» от «уметь», то наверное: сумел же человек тихой сапой прикарманить уникальное государственное издательство. Чертиком выскочил из тьмы неизвестности в директора одного из признанных культурных центров, потом посуетился, повертелся и внезапно ко всеобщему недоумению оборотился в его владельца, хотя продолжает скромно именовать себя директором, правда — уже с добавлением «генеральный».

Он предложил мне сесть и, плюхнувшись в высокое черное кресло, с недовольством спросил:

— Что, не нашли его, да?

— Да, — признал я, — пока не появлялся.

— Это черт-те что такое! — заговорил он, скорчив мрачную мину. — У нас все горит, а он запер у себя договор и исчез. Это безответственность! Самая настоящая безответственность! Если и в понедельник не будет, придется слесаря вызывать — сейф ломать будем. Понимаете, три месяца уговаривал финнов. Наконец они согласились на наши условия. Это ведь деловые люди, ждать не привыкли. Ну уедут — и что? Фьють десять тысяч долларов.

Подавляя неприязнь, я пытался его урезонить:

— Боюсь, что произошло нечто серьезное. На Бориса не похоже…

— Как же! — перебил он меня. — Не похоже! Это вы мне говорите, что не похоже? Уже целый год он ведет себя как… Слов не хватает сказать как. Не знаю, что с ним случилось, совсем другим человеком был. А сейчас? Приходит, как в гости. Появится, покрутится, потом целый день ищешь: где — никто не знает. Плевать он стал на работу, какие-то важные дела появились, видишь ли. Разве он это в первый раз исчезает?! Зимой куда-то уехал, ничего мне не сказал. Через сотрудника передал просто, что два дня его не будет. Это — дело, скажите? Передавали мне, что он уходить собирается. Раньше я не хотел отпускать, а теперь — пожалуйста, скатертью дорожка. Нет уж, пусть только появится, я сам его выгоню.

Я внимал этой неожиданной тираде в полной растерянности. В голове не укладывалось, что речь идет о Борисе, о человеке, которого я хорошо знаю, как самого себя. Я попытался разобраться в своих ощущениях, расстроился еще больше и рассердился — на себя, на Бориса, на этого говорливого коротышку.

— Остановитесь, — сказал я в сердцах. — С ним определенно что-то стряслось.

Но коротышка не унимался:

— Стряслось? Ничего с ним не стряслось. Очередной закидон. Появится, как всегда. Чего-нибудь придумает. Только на этот раз я ему не спущу — все, кончилось мое терпение.

— Я ищу его уже второй день, — едва сдерживаясь, продолжил я бесстрастным голосом. — По всем родным и знакомым. По милициям и больницам.

— Милициям? — пробормотал он. — Больницам?

Потом осекся и, раскрыв рот, тупо уставился в меня. Что-то, видимо, пробилось в его разгневанные мозги. Казалось, я даже слышу жужжание запустившегося механизма, но, скорее всего, это включился холодильник, стоявший в углу за моей спиной, и в наступившей тишине обозначилось едва различимое ровное его гудение.

— Вот, значит, как, — с замешательством произнес он после короткой паузы. — Вы думаете?..

— Да, — подтвердил я, — думаю. Собственно говоря, потому-то я к вам и заехал. За помощью. Мне бы хотелось посмотреть бумаги на его рабочем столе: ну, ежедневник там, календарь. Может, какие-то записи остались. Какие-нибудь указания на то, с кем он общался накануне, с кем намеревался встретиться… В общем, что-то о его делах и планах. Если вы не возражаете, конечно.

— О чем говорить! — с неожиданным энтузиазмом отозвался он и вскочил с места. — Какие могут быть возражения! Сейчас распоряжусь.

Через несколько минут солидная дама из АХО проводила меня до дверей кабинета Бориса, открыла ее и удалилась, оставив в одиночестве и попросив, уходя, забросить ключ на вахту.

Я обогнул узкий прямоугольный столик для визитеров, приставленный к дубовой письменной махине, опустился в одноногое вращающееся кресло, осмотрелся и вполголоса пробормотал: «Ну, дружище, какой еще сюрприз ты мне уготовил?»

Письменный стол был аккуратно прибран: четыре кожаные папки разных цветов — с левой стороны, прямо — перекидной календарь, перед ним лежала плоская атласная книжица с красным тиснением, сбоку — пластмассовая вазочка с авторучками и карандашами и рядом — изрядно потертый блокнот в коричневом дерматиновом переплете. Я бегло оглядел папки — ничего интересного: заявки, планы и графики, рецензии и отзывы, деловая переписка. Ежедневник тоже не содержал никаких полезных сведений, последняя запись была недельной давности и состояла из перечня рабочих дел и встреч. Календарь я перелистал более тщательно, с трудом разгадывая хитроумные сокращения и пометы-напоминания. Коричневый блокнот служил для записи в алфавитном порядке абонентов телефонных номеров. С ним я разобрался просто — сунул в свой кейс, решив обстоятельно обследовать дома. Ящики стола были заперты. Я подергал их, попробовал свои ключи — не подошли. Подумал: может, вызвать ахошную даму и попросить открыть. Но взглянул на часы и понял, что дальше задерживаться здесь нельзя, рискую опоздать на встречу.

Лифта я дожидаться не стал и, поспешно спустившись по лестнице, передал ключи вахтеру. К машине шел в весьма скверном расположении духа. Было такое ощущение, точно копался в вещах покойного.

…В банк я прибыл без десяти шесть. Сразу же повезло со стоянкой — как раз отъезжал шикарный серебристый «Вольво». И мне удалось пристроиться на кстати освободившееся место. Охранник у массивных дверей, украшенных витражами и блестящими бронзовыми ручками с увесистыми набалдашниками, предупредительно склонив голову, указал на неприметный подъезд метрах в тридцати слева от центрального входа:

— Правление там. — И почему-то добавил: — Будьте любезны.

К счастью, процедура допуска оказалась не затяжной. Вежливая дама в синем с иголочки костюмчике цепко глянула на удостоверение, поискала в журнале и удовлетворенно кивнула: «Да, вас ждут». Крепыш-охранник в серой униформе, посторонившись, пропустил меня вперед и сопроводил на второй этаж, где в небольшой уютной приемной сдал с рук на руки другой мадам, почти точной копии первой, которая так же вежливо кивнула и, приоткрыв одну из трех дверей, со скромной табличкой «А. А. Куликов», театральным махом руки пригласила:

— Входите, пожалуйста. Вас ждут.

Воображение меня подвело: Куликов не был ни широкозадым, ни обвислым. Изящный, спортивного сложения человек лет сорока шагнул мне навстречу из-за стола и поприветствовал крепким рукопожатием. Серовато-голубые глаза светились хорошо поставленным радушием и, казалось, тоже говорили: «Ждем, ждем». Часы на стене с причудливым пятиугольным маятником показывали пять минут седьмого. Я кивнул на них и повинился:

— Немножко задержался. Прошу простить.