Маленький оборвыш - Джеймс Гринвуд

Она даже вмешивалась не в свое дело, чтобы лишить меня пищи. Отцу всегда было приготовлено к ужину какое-нибудь горячее кушанье, а так как я очень часто от завтрака до ужина не ел ничего, кроме корки хлеба, то мне сильно хотелось получить от него подачку. Если миссис Бёрк видела, что отец дает мне что-нибудь со своей тарелки, она тотчас же вступалась в дело:

— Ах, Боже мой, Джемс, — говорила она, — пожалуйста, не кормите ребенка: он право объестся и заболеет! Он очень добрый мальчик, но ужасно жадный: сегодня за обедом я три раза накладывала ему такие огромные порции вареной баранины, что хватило бы на двух!

— Экий негодяй! — сердито замечал отец. — А вертится тут да смотрит мне в рот, точно не ел целую неделю! Пошел спать, обжора, пока не бит.

Я ложился спать с пустым желудком, не смея произнести ни слова в свое оправдание.

Раз миссис Бёрк сыграла со мной особенно гадкую штуку. К ней пришла в гости какая-то женщина, и они вместе пропили все деньги, которые отец оставил на обед и ужин. Когда гостья ушла, миссис Бёрк, протрезвившись несколько, начала трусить. Надо было откуда-нибудь достать денег отцу на ужин; но откуда? — все её вещи, даже великолепная фарфоровая масленка, были давно заложены; ни денег, ни припасов ей никто не давал в долг. Она куда-то ушла из комнаты, потом вернулась через несколько минут в сильном унынии и начала плакать и причитать самым жалобным образом.

— Бедная я, несчастная, что мне делать! — рыдала она. — Скоро придет домой твой папа, голубчик Джимми, и я не могу приготовить ему ужин, и он до смерти изобьет меня! Несчастная я, одинокая женщина!

Я не мог равнодушно видеть слез, не мог выдержать названия «голубчик Джимми»; я подошел к миссис Бёрк, я старался утешить ее и спрашивал, не могу ли чем-нибудь помочь ей?

— Это ты так только говоришь, Джимми, — жалобным голосом проговорила она, — а думаешь совсем другое. Да и правда, ты не можешь меня жалеть, потому что я всегда дурно обращалась с тобой! Ох, уж только бы миновала эта беда, я бы пальцем тебя никогда не тронула!

Смиренное раскаяние миссис Бёрк еще больше растрогало меня.

— Вы мне скажите только, чем вам помочь, — я все сделаю! — с жаром уверял я, схватывая её весноватую руку.

— Помочь-то мне, конечно, можно, милый Джимми, только мне не хочется просить тебя об этом. Вот тебе, голубчик, полтора пенса, трать их себе, как хочешь.

Щедрость миссис Бёрк совсем ошеломила меня, и я стал еще больше упрашивать ее сказать мне, как помочь ей.

— Да видишь ли, душенька, — проговорила она, наконец: — ты бы мог сказать папе, что я тебя послала купить на пени анисового семени для ребенка, и что ты потерял деньги. Ведь это не трудно, голубчик Джимми?

— А как отец приколотит меня за это?

— Полно, дружок! Как же это можно? — ведь я буду тут! Я скажу отцу, что на тебя налетел большой ротозей и толкнул тебя, что ты ни в чем не виноват! Он не станет тебя бить, будь в этом уверен! А теперь поди, погуляй, купи себе, чего хочешь, на свои полтора пенса.

Я ушел, хотя на душе у меня было неспокойно, и вдоволь нагулялся. Я нарочно не торопился возвращаться домой, чтобы миссис Бёрк успела до меня рассказать отцу историю о потерянных деньгах.

Не знаю, многим ли раньше меня вернулся домой отец, но когда я вошел — он уже стоял у дверей с ремнем в руке.

— Иди-ка сюда, негодный шалун! — вскричал он, хватая меня за ухо: — куда ты девал мои деньги, говори сейчас!

— Я потерял их, папа, — проговорил я в страхе, смотря умоляющими глазами на миссис Бёрк.

— Потерял? Где же это ты их потерял?

— Да я шел купить семя для Полли, а большой мальчик наскочил на меня и вышиб их у меня из рук…

— И ты думаешь, я поверю твоим россказням! — вскричал отец, бледный от гнева.

Меня не особенно удивило недоверие отца, но я был просто поражен, когда миссис Бёрк вдруг проговорила.

— Да, вот он и мне сказал тоже! А спросите-ка у него, Джемс, где он шатался до сих пор, и отчего у него масляные пятна на переднике?

На моем переднике действительно были пятна от жирного пирожка, которым я полакомился за свои полтора пенса.

— Ах ты дрянной воришка! — закричал отец: — ты украл мои деньги и пролакомил их!

— Да, я думаю, что это так, Джемс, — сказала низкая женщина, — и я бы советовала вам дать ему хорошенькую порку!

Она стояла тут, пока отец стегал меня до крови толстым кожаным ремнем. Насколько было возможно, я прокричал ему всю историю о его деньгах, но он не слушал меня и бил, пока рука его не устала. После сеченья меня заперли в заднюю комнату и оставили там в темноте до самой ночи. О, как я ненавидел в это время миссис Бёрк! Я был взбешен до того, что почти не чувствовал боли от кровавых рубцов, избороздивших тело мое. Я перебирал в уме все несчастия, какие только знал, и всех их желал ей.

Но напрасны были мои желания. На другой день она вошла в нашу комнату добрая и веселая, как всегда, и всякий день входила такой же веселой, пока отец не повенчался с ней.

Свадьба их была очень тихая, никто в переулке ничего не знал о ней, и я вовсе не подозревал, какое важное событие готовится у нас. Раз вечером, отец возвратился домой вместе с миссис Бёрк; они привели с собой одного молодого человека, приятеля отца, и послали за бутылкой рома. Когда я принес ром, гость налил его в стаканы и стал поздравлять отца и миссис Бёрк и желать им всякого счастья. Меня это нисколько не интересовало, и я уже собирался уйти вон из комнаты, когда отец остановил меня.

— Поди сюда, Джимм, — сказал он: — видишь ты кто это сидит на стуле?

— Конечно, вижу, — смеясь, отвечал я: — это миссис Бёрк.

— Ну, слушай. Больше никогда не смей произносить этого имени. Ее зовут не Бёрк.

— Не Бёрк? А как же, папа?

— Ее зовут мать, вот как ты должен называть ее; и ты должен обращаться с ней, как с матерью. Если ты этого не исполнишь, я тебя попотчую кушаньем, которое не придется тебе по вкусу! Смотри же, помни!

В словах отца не было ничего особенно печального, но, услышав их, я принялся горько плакать.

— Это что значит? — сердито сказал отец: — ты бы должен был благодарить меня! Разве ты не рад, что у тебя теперь есть мать?

Я не мог отвечать от слез.

— Скажите, пожалуйста, чего этот негодяй хнычет? — закричал отец: — что я, совета у него должен был прежде спросить, что ли!

— Оставь его, друг мой, — вмешалась миссис Берк. Он ужасно упрямый мальчик, я сама не раз испытала это, да ведь ты и сам знаешь, какой он дрянной!

Я знал, что она намекает на историю о пропавших деньгах, и уже готов был ответить ей далеко невежливо, но молодой гость, вероятно угадав мое желание, мигнул мне, чтобы я держал язык за зубами, и притянул меня к себе.

— Полно, не нападайте на мальчугана, — сказал он: — может быть, он заплакал оттого, что уж очень обрадовался своей новой матери. Сколько ему лет, Джемс?

— Седьмой год.

— Э, так ему, пожалуй, скоро придется самому себе хлеб зарабатывать.

— Еще бы, давно пора, — затараторила мачеха: — вон какой большой мальчишка! Пора работать!

— Да ведь он и так работает, — недовольным голосом заметил отец: — он целые дни нянчит Полли!

— Ну уж работа! Сидит себе с милой крошкой на руках, а то так бросит ее, да и играет с мальчишками.

— А я вам скажу, — решительным голосом произнес гость, — что нет хуже на свете работы, как нянчить ребенка! Меня самого заставляли заниматься этим милым делом, так я бросил его при первой возможности, хотя мне после этого пришлось взяться просто за лаянье.

При этих словах добрый гость сунул мне тихонько в руку пенни: мне ужасно захотелось скорей улизнуть, чтобы пролакомить свои деньги, и я перестал обращать внимание на разговор больших. Однако слова молодого человека о лаянье крепко запали мне в ум. Я сам охотнее бы стал лаять, чем нянчиться с ребенком. Но для кого могло быть нужно мое лаянье? Я видал иногда, как пастух гонял гурты овец, и видал, как мальчики помогали ему загонять стада и при этом лаяли и визжали по собачьи, но я никогда не воображал, чтобы за такое дело платили деньги: если пастух мог нанимать мальчиков для лаянья, то ему дешевле бы стоило содержать настоящую собаку, рассуждал я. Однако гость сказал, что лаянье лучше чем нянченье ребенка, и при этом он еще не знал, как худо мне живется, как мало заботится обо мне отец, как мучит меня миссис Бёрк. Для него было неприятно нянчить ребенка, для меня это настоящая пытка.

Глава VII

Мои мученья с Полли. Я принужден бежать из дому

После женитьбы отца на миссис Бёрк жизнь моя пошла еще хуже прежнего. До тех пор миссис Бёрк уносила на ночь ребенка к себе, и я мог хоть спать покойно. Но теперь мачеха и отец решили, что Полли будет спать на одной кровати со мной. Если бы она спала по ночам, то это распоряжение не огорчило бы меня. Кровать, стоявшая в комнате миссис Бёрк, была достаточно широка для нас обоих; и я так любил свою маленькую сестрицу, что мне даже приятно было спать с ней вместе. Но дело в том, что она спала очень мало. Кажется, у неё прорезались зубы, и оттого она была так беспокойна. Ее укладывали в мою постель рано вечером и, ложась спать, я всеми силами старался не разбудить ее. Если это удавалось мне, я мог спать спокойно часа три, четыре. Но во втором часу ночи она непременно просыпалась и начинала кричать во все горло; ее ничем нельзя было успокоить, ей непременно нужно было дать пить и есть. Около нашей постели всегда клали кусочек хлеба с маслом и ставили горшочек молока с водой; она молчала пока ела, но по ночам аппетит у неё был удивительный и, быстро истребив все припасы, она опять принималась кричат. Никакие ласки, никакие песни, никакое баюканье не могли успокоить ее.